А эти очень уж быстро пододелись — принарядились к снегу. Кто такие явились — не знает Номоконов. В одном не сомневается: убитый должен быть «крупным зверем, пантачом». Узнавайте. Почему крупным? Бережёт зверь изюбр свои рога, налитые кровью, никогда не выйдет один к солонцу. Послушает-понюхает, глупый молодняк, родную матку вперёд пустит, а уж потом сам явится. Только не стал стрелять солдат в обыкновенных зверей, потерпел-подождал и «пантача» завалил на снег.
Крепко пожал руку Номоконову командир батальона, стал звонить разведчикам. Грязный, в задымлённом маскхалате, солдат чётко повернулся и вышел из блиндажа — надо было хорошенько помыться после охоты по первому снегу. И тогда снова придёт удача. Пусть предрассудком считает это лейтенант Репин — охотник из рода хамнеганов и на фронте не нарушит древнего закона тайги. Сейчас он придёт в свой блиндаж, разденется, выйдет на улицу и крепко оботрёт своё тело первым снегом, чистым и мягким. А потом закурит трубку и будет слушать товарищей — день первого снега приносит стрелкам удачу.
СУРОВЫЙ СИБИРСКИЙ СЧЁТ
Полевой госпиталь 07180, контузия…
Чуть помнил Семён Номоконов, как вытаскивали его из вороха земли и снега, ощупывали, куда-то везли. В кузове грузовика он увидел Поплутина — бледного, с перебинтованной головой, а потом и он куда-то исчез. В госпитале хотел встать солдат: надо было найти Поплутина и спросить его о человеке, который в тот день все время был рядом с ним. Не удержался Номоконов на ногах, упал. Опять он ничего не слышал, не говорил, несколько дней его кормили с ложечки.
Постепенно сознание прояснилось. Приковылял из соседней палаты Поплутин, нарисовал на клочке бумаги взрыв снаряда, фонтан осыпающейся земли и показал два пальца. Номоконов догадался, что их ранило одним взрывом, закивал головой и торопливо, мимикой стал расспрашивать о судьбе человека, который, как это чувствовал Номоконов, становился ему все более дорогим. «Он был рядом с нами, маленького роста», — хотел показать стрелок, но Поплутин развёл руками. «Ну как, Мишка, не понимаешь? — сердился Номоконов. — Наш командир, лейтенант? Пятнышки-веснушки у него возле носа…».
Пришла сестра и прогнала Поплутина. Приподнялся Номоконов, хмурый, очень расстроенный, что-то попросил. Сестра не поняла, сердито показала, что надо лежать спокойно, вынула из-под него «судно» и ушла.
Ещё никогда не чувствовал себя Номоконов таким слабым и беспомощным.
Прошло несколько дней. Ровно билось сердце, послушными становились руки, восстанавливался слух, язык все ещё не повиновался. Снова и снова обращался Номоконов к врачам, знаками, мучительными гримасами старался показать, что предмет, крайне необходимый ему, должен быть там, на улице, наверное, на складе, в нагрудном кармане гимнастёрки. Пожимали плечами люди в белых халатах, говорили, что «все будет на месте, не пропадёт», с недоумением смотрели на солдата, чмокавшего губами. Догадалась сестра, знаками показала, что курить в палате строго запрещено. Хмурился Номоконов, обидчиво шмыгал носом; его не понимали. Поплутин пришёл ночью, тихо отворил дверь палаты, прислушался и неслышной походкой охотника, скрадывающего зверя, подошёл к койке. Номоконов не спал. Поплутин справился о здоровье, увидел большой палец, выставленный из-под одеяла, и вдруг вынул из кармана халата зажигалку и толстенькую самокрутку. Мишка, товарищ родной! Только ты знаешь, что нужно Номоконову. Жадно затянулся он, положил руку на сердце, поблагодарил повлажневшими глазами. Объяснились боевые товарищи, а на другой день сам завхоз госпиталя положил на тумбочку Номоконова его трубку, хорошо обкуренную, с крестиками и точками на остове. Целая и невредимая! Не терялась она — в кармане брюк оказалась. Рядом сидел Поплутин и потихоньку ругался:
— Я сказал, что вы с пелёнок курите и не можете жить без табака! Просил исключение из правил сделать. Не дали кисет, не разрешают дымить в палате!
Махал рукой Номоконов, знаками просил товарища успокоиться, не волноваться. Приходила сестра, строго смотрела на своего подопечного, но его поведение было безукоризненным. Лежал, дремал, ни с кем не разговаривал. Во рту у него и днём и ночью торчала, чуть подрагивала холодная трубка. А через несколько дней вернулась и речь. Однажды вошёл в палату Поплутин, протянул фронтовую газету и взволнованно сказал:
— О нас, Семён Данилович, во фронтовой газете написали! —Ну?
— «Стали известны итоги боя. — громко читал Поплутин, — который развернулся на одном из участков наступления. Трижды в это утро поднимались враги в атаку и каждый раз наши воины встречали гитлеровцев сокрушительным огнём. Особенно стойко сражалось подразделение, где командиром Варданян.
Люди различных национальностей служат в снайперском взводе лейтенанта Репина. Якут Юшманов, казах Тувыров, русский Поплутин, украинец Самко, белорус Лоборевич, тунгус Номоконов, бурят Санжиев, осетин Канатов… Воины, которых объединяют пламенная любовь к Родине, крепкая дружба и сплочённость, беспощадно истребляют захватчиков. Уроженец Читинской области, в прошлом охотник, теперь снайпер Номоконов недавно поймал на мушку важную гитлеровскую птицу. В этом бою он уничтожил шестерых гитлеровцев…».
— Жив лейтенант! — радовался Поплутин. — Иначе так не написал бы. И весь взвод живёт! А о ваших делах, Семён Данилович, всему фронту теперь известно!
Да, впервые в жизни написали в газете и о Семёне Номоконове. Радостно забилось сердце солдата, в памяти всплыли картины боя, который произошёл совсем недавно. Захотелось, чтобы об этом бое стало известно в далёком Нижнем Стане. Сердце потребовало послать семье первый фронтовой привет.
— Помогай, Миша, — попросил Номоконов.-Я ведь того… Ещё не откликался с фронта. Не знают про меня в деревне, потеряли, поди?
— Неужели?!
Не удивляйся, молодой солдат. И в этом деле такая привычка у твоего наставника, охотника, таёжного человека. Разве пишут зверобои жёнам, наладившись куда-нибудь на дальний промысел? Добрая весть об охотнике сама прибежит на стойбище — такой обычай у рода хамнеганов. А худым да пустым письмом чего беспокоить родных? Нет, не железное сердце у Номоконова. Тревожится оно за ребятишек да за жену Марфу, хочет быть вместе с ними. Говорил на митинге председатель колхоза, что не пропадут семьи тех, кто отъезжает на фронт, и Номоконов крепко верит этому. В колхозной семье его родные, вместе со всеми! Да, не пропадут! А о себе чего было писать? И как? Руки солдата твёрдо держат винтовку, а с карандашом никак не справляются. Долго не пришлось учиться, только и умеет Номоконов что складывать из палочек свою фамилию. Ничего… Есть кое-какие боевые дела — можно поведать о них родным людям, есть верный фронтовой друг — поможет написать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Крепко пожал руку Номоконову командир батальона, стал звонить разведчикам. Грязный, в задымлённом маскхалате, солдат чётко повернулся и вышел из блиндажа — надо было хорошенько помыться после охоты по первому снегу. И тогда снова придёт удача. Пусть предрассудком считает это лейтенант Репин — охотник из рода хамнеганов и на фронте не нарушит древнего закона тайги. Сейчас он придёт в свой блиндаж, разденется, выйдет на улицу и крепко оботрёт своё тело первым снегом, чистым и мягким. А потом закурит трубку и будет слушать товарищей — день первого снега приносит стрелкам удачу.
СУРОВЫЙ СИБИРСКИЙ СЧЁТ
Полевой госпиталь 07180, контузия…
Чуть помнил Семён Номоконов, как вытаскивали его из вороха земли и снега, ощупывали, куда-то везли. В кузове грузовика он увидел Поплутина — бледного, с перебинтованной головой, а потом и он куда-то исчез. В госпитале хотел встать солдат: надо было найти Поплутина и спросить его о человеке, который в тот день все время был рядом с ним. Не удержался Номоконов на ногах, упал. Опять он ничего не слышал, не говорил, несколько дней его кормили с ложечки.
Постепенно сознание прояснилось. Приковылял из соседней палаты Поплутин, нарисовал на клочке бумаги взрыв снаряда, фонтан осыпающейся земли и показал два пальца. Номоконов догадался, что их ранило одним взрывом, закивал головой и торопливо, мимикой стал расспрашивать о судьбе человека, который, как это чувствовал Номоконов, становился ему все более дорогим. «Он был рядом с нами, маленького роста», — хотел показать стрелок, но Поплутин развёл руками. «Ну как, Мишка, не понимаешь? — сердился Номоконов. — Наш командир, лейтенант? Пятнышки-веснушки у него возле носа…».
Пришла сестра и прогнала Поплутина. Приподнялся Номоконов, хмурый, очень расстроенный, что-то попросил. Сестра не поняла, сердито показала, что надо лежать спокойно, вынула из-под него «судно» и ушла.
Ещё никогда не чувствовал себя Номоконов таким слабым и беспомощным.
Прошло несколько дней. Ровно билось сердце, послушными становились руки, восстанавливался слух, язык все ещё не повиновался. Снова и снова обращался Номоконов к врачам, знаками, мучительными гримасами старался показать, что предмет, крайне необходимый ему, должен быть там, на улице, наверное, на складе, в нагрудном кармане гимнастёрки. Пожимали плечами люди в белых халатах, говорили, что «все будет на месте, не пропадёт», с недоумением смотрели на солдата, чмокавшего губами. Догадалась сестра, знаками показала, что курить в палате строго запрещено. Хмурился Номоконов, обидчиво шмыгал носом; его не понимали. Поплутин пришёл ночью, тихо отворил дверь палаты, прислушался и неслышной походкой охотника, скрадывающего зверя, подошёл к койке. Номоконов не спал. Поплутин справился о здоровье, увидел большой палец, выставленный из-под одеяла, и вдруг вынул из кармана халата зажигалку и толстенькую самокрутку. Мишка, товарищ родной! Только ты знаешь, что нужно Номоконову. Жадно затянулся он, положил руку на сердце, поблагодарил повлажневшими глазами. Объяснились боевые товарищи, а на другой день сам завхоз госпиталя положил на тумбочку Номоконова его трубку, хорошо обкуренную, с крестиками и точками на остове. Целая и невредимая! Не терялась она — в кармане брюк оказалась. Рядом сидел Поплутин и потихоньку ругался:
— Я сказал, что вы с пелёнок курите и не можете жить без табака! Просил исключение из правил сделать. Не дали кисет, не разрешают дымить в палате!
Махал рукой Номоконов, знаками просил товарища успокоиться, не волноваться. Приходила сестра, строго смотрела на своего подопечного, но его поведение было безукоризненным. Лежал, дремал, ни с кем не разговаривал. Во рту у него и днём и ночью торчала, чуть подрагивала холодная трубка. А через несколько дней вернулась и речь. Однажды вошёл в палату Поплутин, протянул фронтовую газету и взволнованно сказал:
— О нас, Семён Данилович, во фронтовой газете написали! —Ну?
— «Стали известны итоги боя. — громко читал Поплутин, — который развернулся на одном из участков наступления. Трижды в это утро поднимались враги в атаку и каждый раз наши воины встречали гитлеровцев сокрушительным огнём. Особенно стойко сражалось подразделение, где командиром Варданян.
Люди различных национальностей служат в снайперском взводе лейтенанта Репина. Якут Юшманов, казах Тувыров, русский Поплутин, украинец Самко, белорус Лоборевич, тунгус Номоконов, бурят Санжиев, осетин Канатов… Воины, которых объединяют пламенная любовь к Родине, крепкая дружба и сплочённость, беспощадно истребляют захватчиков. Уроженец Читинской области, в прошлом охотник, теперь снайпер Номоконов недавно поймал на мушку важную гитлеровскую птицу. В этом бою он уничтожил шестерых гитлеровцев…».
— Жив лейтенант! — радовался Поплутин. — Иначе так не написал бы. И весь взвод живёт! А о ваших делах, Семён Данилович, всему фронту теперь известно!
Да, впервые в жизни написали в газете и о Семёне Номоконове. Радостно забилось сердце солдата, в памяти всплыли картины боя, который произошёл совсем недавно. Захотелось, чтобы об этом бое стало известно в далёком Нижнем Стане. Сердце потребовало послать семье первый фронтовой привет.
— Помогай, Миша, — попросил Номоконов.-Я ведь того… Ещё не откликался с фронта. Не знают про меня в деревне, потеряли, поди?
— Неужели?!
Не удивляйся, молодой солдат. И в этом деле такая привычка у твоего наставника, охотника, таёжного человека. Разве пишут зверобои жёнам, наладившись куда-нибудь на дальний промысел? Добрая весть об охотнике сама прибежит на стойбище — такой обычай у рода хамнеганов. А худым да пустым письмом чего беспокоить родных? Нет, не железное сердце у Номоконова. Тревожится оно за ребятишек да за жену Марфу, хочет быть вместе с ними. Говорил на митинге председатель колхоза, что не пропадут семьи тех, кто отъезжает на фронт, и Номоконов крепко верит этому. В колхозной семье его родные, вместе со всеми! Да, не пропадут! А о себе чего было писать? И как? Руки солдата твёрдо держат винтовку, а с карандашом никак не справляются. Долго не пришлось учиться, только и умеет Номоконов что складывать из палочек свою фамилию. Ничего… Есть кое-какие боевые дела — можно поведать о них родным людям, есть верный фронтовой друг — поможет написать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59