– Господи, сержант, – прошептала она. – Моя дверца слишком узка. Я всегда это знала…
И, глухо вскрикнув, Филиппа заплакала.
– Я знала, знала, – рыдала она. – Моя дверца никуда не годится! Мне придется выйти замуж за карлика или гнома!
Дрисколл прижался к ней, и Филиппа почувствовала на своем животе его горячее тепло. Отведя в сторону ее длинные волосы, он снова поцеловал Филиппу, а она, действуя почти инстинктивно, потянулась за его рубашкой и, скомкав, затолкала себе под бедра.
Потом Дрисколл приподнялся на руках и, сдвинувшись чуть вниз, начал медленное наступление. Филиппа ахнула.
– Мне больно, сержант! – выдохнула она. – Больно!!!
– Совсем чуть-чуть, – ободрил ее Дрисколл. – Не бойся.
– Нет, нет, не надо!
Дрисколл не смог придумать никакого ответа. Вместо этого он слегка укусил ее за плечо и стиснул зубами грудь.
– Осторожней! Пожалуйста! – прохныкала Филиппа. – Мне все-таки нужен гномик, такой маленький-маленький гномик…
Дрисколл приблизился к самому ее уху и прошептал:
– Но ведь не для лесбийской любви, верно? Теперь ты это знаешь?
Филиппа обвила руками его голову и прижала к себе так сильно, словно хотела раздавить.
– Ну теперь же, теперь! – шептала она. – Пожалуйста, милый, теперь!
И это теперь настало. Филиппа вздрогнула от боли, но рифы страха остались позади, она успокоилась и, словно пловцы на теплой волне, они задвигались слаженно и уверенно.
– О, сержант, ты – настоящий негодяй! – простонала Филиппа.
Когда Дрисколл, держа под мышкой скомканную рубаху, возвращался в казарму, небо уже окрасилось в лиловый и бирюзовый цвета рассвета. Воздух был сырым и прохладным, и сержанту казалось, что он забирает излишний жар из его обнаженной груди, плечей и рук. Словно беззаботная обезьянка, Дрисколл бегом преодолел деревянный мостик, а потом запрыгал по земляным ступенькам, на ходу плюнув – и попав! – в лупоглазую жабу, раскорячившуюся на дне дренажной канавы.
Взбежав по лестнице на второй этаж бетонного здания казармы, Дрисколл сразу понял, что мальчики повеселились на славу. Койка капрала Брука – о чем ее мирно спящий хозяин и не подозревал – покачивалась на высоте пяти футов над полом, подвешенная на захлестнутых за стропила канатах. Повсюду, словно застигнутые шквальным огнем, в самых причудливых позах валялись рядовые. Одни задремали на полу, другие сумели добраться до коек, третьи потерпели крушение как раз на полпути между тем и другим. Большинство так и не рассталось с парадными костюмами, которые теперь были покрыты пылью и следами рвоты. Кое-кто продолжал любовно прижимать к груди недопитую бутылку, а Таскер храпел, не выпуская из рук нежно-розовый лифчик, захваченный им в качестве трофея. Бригг, так и не узнавший чего лишился, спал невинным крепким сном мертвецки пьяного человека.
Дрисколл прошел в свою комнатку на балконе, разделся и снова вышел, чтобы сходить в душ. В одной из кабинок спал на сыром полу младший капрал, которого недавно тошнило. Дрисколл вошел в соседнюю и включил воду. Холодная струя ударила его словно стальная шпага, и сержант невольно подпрыгнул, но скоро привык и стал плескаться, подставляя воде голову и бока. Намылившись, он снова встал под бьющую из трубы струю и дал ей смыть с себя пену, затем отступил в сторону и, еще раз тщательно намылив пах, задумчиво посмотрел на освеженный регион сверху вниз.
– Ты сегодня молодец, – негромко заметил он. – Для своих лет ты справился довольно прилично. К тому же наставил невинную девочку на путь истинный, можно сказать, спас…
Помолчав, он добавил уверенно:
– Да, парень, спас. За это тебе положена Нобелевская премия по медицинской части.
Нахлынувшие воспоминания были приятными, но дело было не только в том, что давала ему Филиппа, и что давал ей он – и даже не в ней самой и не в том, как после третьего раза они лежали рядом, отдыхая и прислушиваясь, как горланят на мосту пьяные рядовые. С особенным удовольствием Дрисколл вспоминал, как вернувшийся домой старшина Раскин поднялся наверх и, просунувшись в комнату, где они лежали, накрывшись с головой одеялом, проворчал:
– Что касается тебя, красотка, то тебе давно пора завести себе приличного мужика…
7
Любимую женушку Дрисколла звали Розалиндой. Они поженились за шесть месяцев до конца войны – и за шесть месяцев до того, как ее беременность благополучно разрешилась родами. Они любили друг друга нежно, как дети, но в конце концов развелись, потому что Розалинда не смогла и дальше терпеть выходки Дрисколла. Вскоре она вышла замуж за другого.
Своего будущего супруга Розалинда узнала, когда провожала Дрисколла с вечеринки. В тот вечер он выпил лишнего и принялся громко сетовать на Бога за то, что Он создал его неспособным закрыть левый глаз. Дрисколл так разошелся, что Розалинда поспешила увести его к себе домой, где и продержала несколько дней, пока не подошел к концу его отпуск.
Дрисколл смертельно устал от войны, но на фронт его не отправили только потому, что после Кана, когда в разгар боевой операции он шатался по позициям и орал песни, армейские власти всерьез решили разобраться, уж не псих ли он. Все же в армии Дрисколл остался, и, когда наступил мир, отправился со всей своей семьей к новому месту службы – в Палестину. Спустя каких-нибудь две недели их маленькая дочурка погибла под колесами джипа Королевских ВВС, который преследовал боевиков из «Иргун Цвай Леуми» , повесивших нескольких летчиков в живописной апельсиновой роще.
После этого Розалинда вернулась в Англию. Дрисколл последовал за ней, и хотя время от времени он напивался или ездил в командировки, дни, которые они проводили вместе, были наполнены согласием и безмятежным счастьем. Розалинда была на четыре года моложе Дрисколла и обладала приятным, миловидным лицом, на котором были написаны нежность и забота, а ее врожденное обаяние не казалось нисколько меньше от того, что не сразу бросалось в глаза. От природы она была веселой и жизнерадостной, но эта ее веселость постепенно таяла, уменьшаясь после каждого раза, когда он причинял ей боль.
Вскоре после возвращения из Палестины, когда оба прилагали огромные усилия, чтобы забыть свою маленькую девочку и завести новую, Дрисколл и Розалинда уехали обратно в Дербишир, где они впервые повстречались друг с другом. В одно из воскресений они выбрались на природу – туда, где среди зеленеющих полей торчали высокие, похожие на вставших в круг лысых певцов, скалы. Дрисколл и Розалинда решили вскарабкаться на самую высокую из них, и к тому времени, когда они достигли ее плоской вершины, солнце успело основательно нагреть камень.
Насколько Дрисколл помнил, – а он часто вспоминал эту страницу своей жизни, – тогда стоял июнь, самое начало лета, и им, глядящим с вершины скалы, казалось, будто разноцветная земля вокруг оделась в яркий летний наряд специально для них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72