Остальные отвечали за порядок в доме. Но ведь ему и не нужно открывать ворота полностью. Кроме того, сам он уже стал объектом, не вызывающим подозрения у системы слежения…
Хвостик вскочил на ноги, побежал вдоль темной дорожки назад, к южным воротам и послал сигнал в пространство за пределами поместья. Точно так же, как только что был впущен щенок, сюда проникла сквозь узкую щель в приоткрывшихся воротах длиннющая цепочка из крохотных чистюль. Хвостик побежал назад к дому, указывая безопасный путь бесконечной змейке из четырех триллионов чипов.
— Алло? — Голос был глуховатым, но очень знакомым.
— Кто говорит? — спросил Скальд.
— Это я…
Скальд хмыкнул.
— Понял. Ты где? Куда все подевались? Я уже весь день разыскиваю кого-нибудь из Регенгужей…
— Все здесь.
— Где это? Алло? Чего ты молчишь?
— Имбра, район шестьдесят три, восемь, пять… Жду.
Скальд понял, чего не хватает в ставшем вдруг таким отстраненным и лишенным эмоциональной окраски голосе механического пса. Его обычной жизнерадостности. Это открытие его не обрадовало.
Веселые боги, похожие на толстых младенцев со старческими лицами, улыбались с подсвеченных икон, под которыми сейчас, ночью, в плошках-тыквах курились сладкие благовония. «Да, ребята, не похожи вы на своего кумира, — подумал Скальд, — вам бы песни петь да вино пить, а не мечом карать…»
Скальд шел по темному прохладному дому, наполненному тонкими ароматами, и звуки его шагов тонули в толстом ворсе ковров. Световые сенсоры включались по пути его следования, но свет их был по-ночному приглушенным. Взгляд гостя везде натыкался на тыквы, священный плод для религии котти, для которых словно и был предназначен этот огромный дом.
Детектив прошел мимо одной раскрытой двери, и что-то вдруг словно кольнуло его. Он вернулся и встал на пороге. За столом у окна, положив руки перед собой, сидел человек. В полутьме комнаты нельзя было хорошо разглядеть его склоненное лицо, но мужчина очень был похож на Анахайма.
Скальд медленно подошел к нему. Мужчина медленно поднял голову. Это в самом деле был Анахайм, глаза у него были пустыми, какими-то мертвыми. Анахайма вдруг начала бить сильная дрожь, лицо исказила судорога, на глазах у Скальда он стал расти, меняться, словно в страшном сне. Заостренные черты его красивого лица все время зыбко расплывались.
Скальд отступил на шаг, хмуро разглядывая жуткого монстра, нависшего над ним. Огромная голова с шишковатым черепом, кривой нос, страшные зубы, тело все искореженное, какое-то морщинистое, темное…
— Так вот ты какой, цветочек аленький, — усмехнулся Скальд. — Черта с два я тебе поверил, голограмма недоделанная. Изображаем чужого с Селона?
Он разочарованно вздохнул и пошел дальше бродить по дому. Очень скоро заблудившись, Скальд тыкался в запертые двери, пересекал огромные залы, уставленные какими-то шкафами с коллекциями оружия, камней, кукол, насекомых, пуговиц и черт его знает чего еще — всякого-разного, нужного и ненужного. Дом все больше напоминал склад. Впереди замаячил неяркий свет, и Скальд прибавил шагу.
…Посреди большой залы стояли в ряд пять саркофагов-камер для анабиоза, обтянутых непрозрачным материалом, так похожим на плотную упаковочную бумагу… У Скальда тоскливо заныло в груди. На ватных ногах он подошел и ободрал с одного из саркофагов упаковку. Бумага рвалась с резким и неприятным звуком, который разносился далеко по пустынному темному дому. На саркофаге отсутствовало реле заморозки, это был просто черный гроб…
Скальд поднял крышку. Внутри лежала Ронда — в белом, как у невесты, платье, с чудесной прической и без кровинки в лице… Он закрыл ей глаза и медленно обвел взглядом пустые стены зала с застеленным огромным ковром полом.
Непослушными пальцами оборвав бумагу с остальных гробов, Скальд рассмотрел их всех — Иона, Зиру, Йюла, Гиза, одетых в свои обычные костюмы… Он смотрел на серьгу в виде якоря у Иона в ухе, и ему вспомнилось грозовое небо, черные птицы на гнущихся под ветром деревьях, неприветливый черный замок на горизонте… Это не дождь, понял он, прикоснувшись к каплям влаги на своем лице.
Какое-то тихое и быстрое шуршание у дальней стены, начавшись, тут же прекратилось. Черным размытым пятном перед ним возник Гладстон. Он сел рядом и смотрел на человека каким-то чужим, застывшим взглядом.
— Это муляжи, Гладстон? — смахнув слезы, спросил Скальд.
— Нет…
Скальд неверной рукой прикоснулся к его холодной, просто ледяной, голове и, тяжело переставляя ноги, бесцельно побрел по дому. Гладстон молча двинулся следом.
— У тебя есть оружие? — спросил детектив.
— Зачем тебе?
— Затем. Ты сам оружие, правда? Ты ведь смог бы его убить?
— Из мести? Это месть?
— Ты специально прикидываешься дураком, да? У меня нет сейчас настроения шутить и отвечать на твои тупые вопросы.
Пес не ответил. Внимание Скальда вдруг привлекли какие-то странные прозрачные предметы у стены. Их было штук двадцать. Он подошел поближе и, словно угадав его желание рассмотреть их получше, свет вспыхнул ярче.
…Скальд шел вдоль стены и боролся с приступами тошноты. В вертикально вытянутых емкостях, наполненных какой-то прозрачной жидкостью, находились обнаженные мужские тела. Здесь была представлен жизненный путь человека от состояния эмбриона до глубокой старости с его полной эволюцией эмоций — от детского радостного ощущения полноты бытия и чувства избыточного здоровья в молодом, сильном теле до мудрости в глазах пожившего и многое познавшего человека, жалкой немощи старца и его полного угасания…
У всех этих «людей», заключенных в прозрачные сосуды, было одно лицо — лицо человека, которого Скальд сейчас ненавидел сильнее всех на свете: вот Анахайм родился, вот он подросток, юноша, вот он взрослый, вот он уже умер…
Эмоциональная сила открывшегося зрелища была просто убойной. Неизбежность и некрасивость, отвратительность конца человеческой жизни были главным выводом, итогом панорамы. Жизнь — лишь краткий миг вечности. Человек наг, слаб и беззащитен перед стремительным бегом всеразрушающего времени…
— Это муляжи, Гладстон? — прошептал Скальд.
— Нет.
— Кто он, скажи!
Механический пес молчал.
— Впечатляет, правда? — Рядом со Скальдом вдруг появился Анахайм.
Внезапным резким рывком Скальд бросился на него, чтобы сомкнуть на его горле пальцы, но схватил только пустоту.
— Вот свинья… — искренне изумился Анахайм. Его голограмма запрыгала по залу, пока изображение снова не приобрело четкие очертания.
— Выходи поговорить, как мужчина с мужчиной, трусливая тварь, — тяжело дыша, сказал Скальд.
— Почему ты до сих пор не убил его, Гладстон? — возмущенно произнес Анахайм. — Что за сантименты?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Хвостик вскочил на ноги, побежал вдоль темной дорожки назад, к южным воротам и послал сигнал в пространство за пределами поместья. Точно так же, как только что был впущен щенок, сюда проникла сквозь узкую щель в приоткрывшихся воротах длиннющая цепочка из крохотных чистюль. Хвостик побежал назад к дому, указывая безопасный путь бесконечной змейке из четырех триллионов чипов.
— Алло? — Голос был глуховатым, но очень знакомым.
— Кто говорит? — спросил Скальд.
— Это я…
Скальд хмыкнул.
— Понял. Ты где? Куда все подевались? Я уже весь день разыскиваю кого-нибудь из Регенгужей…
— Все здесь.
— Где это? Алло? Чего ты молчишь?
— Имбра, район шестьдесят три, восемь, пять… Жду.
Скальд понял, чего не хватает в ставшем вдруг таким отстраненным и лишенным эмоциональной окраски голосе механического пса. Его обычной жизнерадостности. Это открытие его не обрадовало.
Веселые боги, похожие на толстых младенцев со старческими лицами, улыбались с подсвеченных икон, под которыми сейчас, ночью, в плошках-тыквах курились сладкие благовония. «Да, ребята, не похожи вы на своего кумира, — подумал Скальд, — вам бы песни петь да вино пить, а не мечом карать…»
Скальд шел по темному прохладному дому, наполненному тонкими ароматами, и звуки его шагов тонули в толстом ворсе ковров. Световые сенсоры включались по пути его следования, но свет их был по-ночному приглушенным. Взгляд гостя везде натыкался на тыквы, священный плод для религии котти, для которых словно и был предназначен этот огромный дом.
Детектив прошел мимо одной раскрытой двери, и что-то вдруг словно кольнуло его. Он вернулся и встал на пороге. За столом у окна, положив руки перед собой, сидел человек. В полутьме комнаты нельзя было хорошо разглядеть его склоненное лицо, но мужчина очень был похож на Анахайма.
Скальд медленно подошел к нему. Мужчина медленно поднял голову. Это в самом деле был Анахайм, глаза у него были пустыми, какими-то мертвыми. Анахайма вдруг начала бить сильная дрожь, лицо исказила судорога, на глазах у Скальда он стал расти, меняться, словно в страшном сне. Заостренные черты его красивого лица все время зыбко расплывались.
Скальд отступил на шаг, хмуро разглядывая жуткого монстра, нависшего над ним. Огромная голова с шишковатым черепом, кривой нос, страшные зубы, тело все искореженное, какое-то морщинистое, темное…
— Так вот ты какой, цветочек аленький, — усмехнулся Скальд. — Черта с два я тебе поверил, голограмма недоделанная. Изображаем чужого с Селона?
Он разочарованно вздохнул и пошел дальше бродить по дому. Очень скоро заблудившись, Скальд тыкался в запертые двери, пересекал огромные залы, уставленные какими-то шкафами с коллекциями оружия, камней, кукол, насекомых, пуговиц и черт его знает чего еще — всякого-разного, нужного и ненужного. Дом все больше напоминал склад. Впереди замаячил неяркий свет, и Скальд прибавил шагу.
…Посреди большой залы стояли в ряд пять саркофагов-камер для анабиоза, обтянутых непрозрачным материалом, так похожим на плотную упаковочную бумагу… У Скальда тоскливо заныло в груди. На ватных ногах он подошел и ободрал с одного из саркофагов упаковку. Бумага рвалась с резким и неприятным звуком, который разносился далеко по пустынному темному дому. На саркофаге отсутствовало реле заморозки, это был просто черный гроб…
Скальд поднял крышку. Внутри лежала Ронда — в белом, как у невесты, платье, с чудесной прической и без кровинки в лице… Он закрыл ей глаза и медленно обвел взглядом пустые стены зала с застеленным огромным ковром полом.
Непослушными пальцами оборвав бумагу с остальных гробов, Скальд рассмотрел их всех — Иона, Зиру, Йюла, Гиза, одетых в свои обычные костюмы… Он смотрел на серьгу в виде якоря у Иона в ухе, и ему вспомнилось грозовое небо, черные птицы на гнущихся под ветром деревьях, неприветливый черный замок на горизонте… Это не дождь, понял он, прикоснувшись к каплям влаги на своем лице.
Какое-то тихое и быстрое шуршание у дальней стены, начавшись, тут же прекратилось. Черным размытым пятном перед ним возник Гладстон. Он сел рядом и смотрел на человека каким-то чужим, застывшим взглядом.
— Это муляжи, Гладстон? — смахнув слезы, спросил Скальд.
— Нет…
Скальд неверной рукой прикоснулся к его холодной, просто ледяной, голове и, тяжело переставляя ноги, бесцельно побрел по дому. Гладстон молча двинулся следом.
— У тебя есть оружие? — спросил детектив.
— Зачем тебе?
— Затем. Ты сам оружие, правда? Ты ведь смог бы его убить?
— Из мести? Это месть?
— Ты специально прикидываешься дураком, да? У меня нет сейчас настроения шутить и отвечать на твои тупые вопросы.
Пес не ответил. Внимание Скальда вдруг привлекли какие-то странные прозрачные предметы у стены. Их было штук двадцать. Он подошел поближе и, словно угадав его желание рассмотреть их получше, свет вспыхнул ярче.
…Скальд шел вдоль стены и боролся с приступами тошноты. В вертикально вытянутых емкостях, наполненных какой-то прозрачной жидкостью, находились обнаженные мужские тела. Здесь была представлен жизненный путь человека от состояния эмбриона до глубокой старости с его полной эволюцией эмоций — от детского радостного ощущения полноты бытия и чувства избыточного здоровья в молодом, сильном теле до мудрости в глазах пожившего и многое познавшего человека, жалкой немощи старца и его полного угасания…
У всех этих «людей», заключенных в прозрачные сосуды, было одно лицо — лицо человека, которого Скальд сейчас ненавидел сильнее всех на свете: вот Анахайм родился, вот он подросток, юноша, вот он взрослый, вот он уже умер…
Эмоциональная сила открывшегося зрелища была просто убойной. Неизбежность и некрасивость, отвратительность конца человеческой жизни были главным выводом, итогом панорамы. Жизнь — лишь краткий миг вечности. Человек наг, слаб и беззащитен перед стремительным бегом всеразрушающего времени…
— Это муляжи, Гладстон? — прошептал Скальд.
— Нет.
— Кто он, скажи!
Механический пес молчал.
— Впечатляет, правда? — Рядом со Скальдом вдруг появился Анахайм.
Внезапным резким рывком Скальд бросился на него, чтобы сомкнуть на его горле пальцы, но схватил только пустоту.
— Вот свинья… — искренне изумился Анахайм. Его голограмма запрыгала по залу, пока изображение снова не приобрело четкие очертания.
— Выходи поговорить, как мужчина с мужчиной, трусливая тварь, — тяжело дыша, сказал Скальд.
— Почему ты до сих пор не убил его, Гладстон? — возмущенно произнес Анахайм. — Что за сантименты?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93