Началось это так. Валентин Барханов, тогда еще молодой хирург, дежурил в воскресенье. Кроме него, в отделении была дежурная медсестра, крепко спавшая в перевязочной. Судя по запаху, распространявшемуся по тесному помещению, она перед тем как залечь на жесткую перевязочную койку, как следует приняла. Никого это не удивляло. Все об этом знали, но мер не принимали: работает — и спасибо, заменить все равно некем.
Валентин не мог отделаться от неприятного впечатления, произведенного телефонным звонком. Аборт, да еще произведенный на большом сроке, больше смахивал на убийство. Валентин в принципе не одобрял абортов, а уж хамский тон телефонной просьбы выходил за рамки всяческих приличий. Поэтому он отказался резко и категорично.
Его не поняли. Его и не старались понять — такие вещи были не в их правилах. Именно тогда Валентин и понял, что для них он просто исполнитель, умелый робот, инструмент — и ничего больше. А что делают с машиной, которая отказывается служить? Чинят, или выбрасывают на свалку, предварительно разбив, чтобы она занимала поменьше места.
Так же сейчас поступали с Валентином. Его нужно было заставить работать. И они это сделали. Незадолго до этого в больнице, где он работал, появилась новая хирургическая сестра Люба Борская. Валентин раньше серьезно не влюблялся, но Люба ему понравилась, он стал за ней ухаживать и пару раз пригласил в кафе. По-видимому, за ним следили, потому что он еще не успел вытереть руки полотенцем, как телефон зазвонил снова.
— Мы просим о простой операции, — сказал голос. — Отказывайся, если хочешь, эскулап, но тебе сегодня все равно придется поработать. Мы тут пригласили к себе твою телку. Она хочет с тобой поговорить.
Пока он передавал трубку, Валентин не понимал, о ком речь. Какая еще «телка»?
В трубке раздался голос Любы:
— Валентин? Это я. Я ничего не понимаю. Они позвонили в дверь, сказали, что от тебя. Я открыла, они ворвались в квартиру, связали меня, сказали, что куда-то повезут.
— Не куда-то, а на операцию, — хохотнул рядом с Любой неприятный голос, который уже говорил с ним. — Мы ей личико попишем, а ты зашьешь, договорились? Ты согласна с нами ехать, красавица?
Люба ничего не сказала, но, видимо, вела себя недостаточно сговорчиво, поскольку в трубке послышался шум, а затем ее сдавленный вскрик.
— Короче, Склифосовский, — тон изменился. — Мы сейчас к тебе девочку привезем. Если ты не сделаешь, о чем просят, просят по-человечески, заметь, то придется нам с Любочкой разобраться по-другому. Пока мы тут просто кофеек пьем, а потом все от тебя зависит.
Только теперь Валентин понял, как дорога ему Люба. Ему претило насилие, но мысль о том, что что-то страшное может случиться именно с ней, с Любой Борской, была непереносимой. И он сказал:
— Приводите. Но имейте в виду, на таком сроке ни я, ни любой другой врач за последствия ручаться не может. Велика вероятность бесплодия.
— Это ты ей скажешь, мне-то до ее бесплодия, как до Луны, — ответил голос.
Разговор закончился.
Прошло минут сорок, не больше, когда ему позвонили снизу и сказали, что к нему пришли. Валентин спустился вниз и увидел довольно приличную пару. Женщина, правда, казалась усталой и измученной, но спутник так бережно поддерживал ее под локоть, что ни у кого не могло возникнуть сомнений, что перед ним любящая семейная пара. Правда, для визитов было поздновато, но Валентин сказал вахтеру:
— Потапыч, это ко мне на УЗИ. Я с тобой рассчитаюсь. Вахтер кивнул.
Вместе с ним пара поднялась наверх. Женщина смотрела на Валентина жалобно.
— Что вы будете делать? — спросила она в ужасе, увидев надпись «Первое хирургическое отделение».
— Как что? — не понял Валентин. — Аборт,
— Что? — женщина резко обернулась к своему спутнику. — Не позволю! Нет!
— Тише, — спокойно ответил он, — лучше бы ваш муж заплатил то, что должен. За все нужно платить, мадам. Это в ваших же интересах. Мы могли бы вас убить, изуродовать, изнасиловать. Мы лишаем вас всего лишь зародыша, чего-то совершенно нереального. Это предостережение вам и вашему супругу. Если он не расплатится с долгами, будет хуже. Мы действуем в рамках необходимости, но не забываем и о гуманизме. Во всем есть необходимый уровень гуманизма.
— Вы же прекрасно знаете, что Гриша собирает деньги.
— Поверьте, мадам, — так же спокойно продолжал ее спутник, — мы все знаем. И считаем, что, как вы его называете, Гриша, не очень старается. Он мог бы сразу продать квартиру. Вам необходима четырехкомнатная? Многие коренные петербуржцы живут в коммуналках — и ничего. Почему же вы, приехавшие недавно, хотите жить лучше? Не понимаю. Тем более, если вся ваша роскошь — в долг? Я доходчиво все объяснил?
Валентин старался больше никогда не вспоминать деталей этой операции. Анестезиолога рядом не было, и пришлось обходиться местным наркозом в сочетании с эфиром. По крайней мере, женщина почти не мучилась, но под конец, уже почти придя в сознание, она расплакалась: «Ребенка жалко».
Сопровождавший ее «гуманист» все это время сидел в смежном помещении. Валентин даже хотел не делать ничего, а потом сказать, что все закончено. Но он вспомнил Любу и понял, что это невозможно. Он мог жертвовать собой, но адский расчет был точным: труднее жертвовать близким человеком, чем собой.
Потом он долгими бессонными ночами думал, что он мог бы сделать тогда, но не сделал. Мог вызвать милицию, мог пришить этого подонка, мог не делать операции, даже так, чтобы женщина думала, что операция была. Постепенно стало легче, но спустя месяцы и даже годы он иногда возвращался к тому дню и думал, что мог бы найти выход. Хотя его не было.
Та ночь изменила все. На следующий день, сидя в квартире Любы, он решил, что никогда больше не поставит ее под удар. Для этого нужно было сделать так, чтобы об их отношениях не знал никто.
Кроме того он решил, что должен сам диктовать условия, а потому позвонил Андрею Журбе — предводителю, так сказать, шефу Тихвинской группировки. Валентин попросил принять его под крышу, чтобы к нему больше не приставали с тем, чего он делать не может и не хочет. За это, естественно, тихвинцы получили право первой очереди и к тому же практически бесплатную медицину уровня Кремлевки. Хирург также предупредил Журбу, что работает по восстановлению, а не по уничтожению. Таковы его принципы. Убивать он не будет. Журба отнесся к взглядам Валентина Барханова сочувственно, и тому больше не приходилось делать ничего подобного.
Но тот день Валентин Петрович Барханов запомнил навсегда. Равно, как и лица: женщины и ее спутника, поигрывавшего пистолетом рядом с помещением, где проходила операция. Некоторое время Валентин мечтал встретить его на улице, проследить, где он живет, а потом… Но человек этот не встречался, и Валентин вспоминал о нем все реже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103