Шлегель покачал головой, прошел вперед, и вдруг что-то привлекло его внимание в больших, огороженных решеткой шкафах, образовывавших некое подобие алькова.
— А, вот и хроники… — воскликнул он, подходя ближе. — Я вижу, у вас такие же шкафы, как в библиотеке Оттобёрена. И вы сохранили футляры из ценных пород дерева, которые их когда-то защищали… Некоторые даже инкрустированы золотом и слоновой костью, — добавил он восхищенно. — В Германии хроники часто в более позднее время переплетались, что было большой ошибкой. А вот и знаменитая «Historia Langobardorum». Это тот экземпляр, что датируется девятым веком, я прав?
— Да, — ответил отец Мауро, — перед вами труд Павла Диакона, которого Карл Великий считал одним из самых замечательных людей своего времени. «История» была написана здесь, в старом скрипториуме. Кстати, именно в этой комнате, начиная с десятого века, переписывались произведения Цицерона, о которых мы недавно говорили, часть произведений Тацита, «Диалоги» Сенеки, а также труды Григория Великого, среди которых единственное известное жизнеописание нашего основателя.
Отец Мауро открыл обрамленную лепными украшениями дверь и пропустил Шлегеля вперед. Скрипториум сохранил атмосферу учености и уединения, а отделявшая его от библиотеки стена была так толста, что на торце висела небольшая гравюра. Полковник, от внимания которого не могла скрыться ни одна мелочь, внимательно рассмотрел и ее. На гравюре были изображены святой Бенедикт и святая Схоластика под чернильно-синим небом, которое рассекали вспышки молний, на фоне уединенного скита под сенью деревьев. Борода святого и покрывало святой развевались от порывов резкого ветра.
— Мне показалось, вы особо почитаете эту святую, — сказал Шлегель, повернувшись к отцу Мауро.
— Как вам известно, они были братом и сестрой и происходили из семьи римских патрициев. Но он не разрешал ей приближаться к созданной им мужской общине, а она, как мне кажется, очень страдала от своего одиночества. Однажды, когда святой Бенедикт навещал ее в ее уединении, что он делал два раза в год, святая Схоластика, охваченная какой-то непонятной тревогой, умоляла его остаться. Но он отказывался, и Господь ниспослал ужасную грозу, которая здесь и изображена, вынудившую его остаться.
Старик еще больше ссутулился и вернулся в читальный зал.
— Именно этот приступ слабости делает ее для меня такой живой и так глубоко трогает.
— Кажется, Господь тоже не остался к этому равнодушным, — заключил Шлегель.
— Во всяком случае, она приобрела преданного почитателя: вот уже шестьдесят лет подряд я приношу цветы к подножию ее статуи и читаю вслух: «Columba mea, veni, coronaberis» — «Прииди, моя голубица, и ты будешь увенчана».
Он смотрел в пол, словно признавался в тайной и постыдной страсти.
— Ну что ж, я надеюсь, что гроза, которую она вызвала тогда… Вы понимаете, что я хочу сказать…
— Я уверен, полковник… Она сумеет отвратить беду от наших древних стен.
Шлегель вздохнул. В молчании они сделали несколько шагов по просторному залу.
— Не поймите превратно все то, что отец аббат, отец приор и я сам говорили вам только что… — нарушил молчание отец Мауро. — Истинная причина нашего отказа состоит в том, что мы не хотим, чтобы брат и сестра покидали это святое место.
— Надеюсь, они подсказали вам правильное решение и вы не будете сожалеть, что отказались от моего предложения, — буркнул полковник. — А вот и мой дорогой Овидий, — сказал он, остановившись перед разделом «Поэты». — Какие прекрасные элегии он писал, не правда ли? Я так и не смог понять, за что император Август сослал его к скифам.
— Наверняка существовал какой-то заговор, — предположил отец Мауро.
— Какое отчаяние звучало тогда в его голосе… Ого, у вас есть болонское издание тысяча четыреста семьдесят первого года!
— У нас есть и венецианское издание тысяча пятьсот третьего. Я думаю, оно удобнее для пользования.
Шлегель легко взобрался на табурет и перелистал небольшой томик.
— Чтобы покончить с нашим небольшим ученым спором, моя последняя цитата действительно из третьей песни «Тристий». Вот, прочтите, — сказал он, показав на нужный отрывок.
Отец Мауро проверил.
— Вы правы, — согласился он.
Когда том занял свое место на полке, монах внимательно посмотрел на офицера:
— Мои поздравления, полковник. Я изменил свое мнение о вас: вы человек книжный и знающий, такой человек не может быть плохим. Но вам придется когда-нибудь объяснить мне, что случилось с великой Германией, страной Канта, Гете и святого Ульриха.
— Вряд ли я смогу это сделать, — прошептал Шлегель. — Столько сомнений, столько… А вот и отцы Церкви, — произнес он с деланным восторгом, явно радуясь возможности сменить тему разговора. — «Origenis opera exegetica».
— Оригена все же нельзя причислить к отцам Церкви, — уточнил отец Мауро. — Ему не хватает добродетели святости и правоверия.
Шлегель не слушал. Он склонился над тяжелыми фолиантами.
— Руанское издание, не правда ли? Издание Деларю появилось позднее, но в нем нет примечаний, если я правильно помню.
Отец Мауро, опершись на свою палку, недоверчиво рассматривал собеседника.
— Это не моя заслуга, — ответил Шлегель на немой вопрос монаха. — Эти четыре фолианта стояли в кабинете моего дяди, профессора истории в Мюнхене. Я допускаю, что издание, которым пользовался он, было более поздним… А вот и труды отцов, наделенных всеми возможными добродетелями: Василия Великого, святого Амвросия…
Он пошел вдоль полок. Упоминание о святом Амвросии, кажется, успокоило старика и подозрительность, с которой отец Мауро относился к своему гостю, окончательно улетучилась.
— Известно ли вам, что монахи-бенедиктинцы составляли его житие прямо здесь, в этой самой комнате… — взволнованно прошептал он.
— Какой замечательный памятник человеческой мысли его «Пять книг о вере», — подхватил Шлегель. — Но как странно!..
Он вдруг остановился. Его удивленный возглас заставил отца Мауро подойти ближе.
— Что случилось, полковник?
— Рядом со святым Амвросием стоит весьма странный том. «О природе райских птиц и туканов», Париж, издательство «Левайян», одна тысяча восемьсот первый год, — прочел он громко. — Что делает этот труд натуралиста среди творений отцов Церкви?
Отец Мауро и сам, казалось, остолбенел от удивления.
— Мне известно, что голубь может символизировать Святой Дух и вашу трогательную покровительницу, — сказал офицер, — но я бы не решился на этом основании объявить орнитологию разделом богословия…
— Мне кажется, я знаю, чья это работа, — воскликнул отец Мауро, сделав строгое лицо. — Коррадо! — гневно крикнул он. — Где ты, бездельник, покажись, раз уж ты сейчас мне понадобился!
Ответа не последовало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121