Вдруг выхватила откуда-то стальное лезвие. Денис невольно отшатнулся, а бдительный Костаки тронул коней вперед.
Но Сула успокоительно улыбнулась и повертела кинжалом — эфесская выделка, трехгранный классический стилет!
— Вот, — сказала она назидательно. — Это мне на крайний случай в моей жизни. Но не знаю, не знаю… При моем характере кому он может достаться — ей, тебе, мне самой? Поэтому мне лучше уйти.
И она ушла через оживленный перекресток, слегка прихрамывая и здороваясь с какими-то уличными ротозеями.
— Вот артистка! — резюмировал Костаки, подъехав и помогая господину сесть в седло. — И вы поверили ей хоть словечко?
Денис уже в седле задумчиво разбирал поводья.
— Ничего, — продолжал неугомонный Костаки. — У нас в Византии женщин еще хватает! А какая у нас есть Фоти, золотая рыбка! А госпожа Теотоки, а принцесса Эйрини!
Денис приказал ему замолчать.
Вчера вечером, вернувшись от Сикидита, он сообщил Фоти о твердом намерении остаться здесь, в этом мире, с ней. О как она была благодарна, как нежна и горяча, как блаженно смеялась! Брала его ладонь, и клала себе на живот, и снова смеялась.
Но так длилось не долго. Еще утром она обнаружила в особняке чернокожую Тинью и как-то совсем не удивилась ее присутствию. Тинья, как мы уже знаем, сама ожидала ребенка от покойного Ферруччи, худая, тонкорукая, словно паучок, она со своим уже заметным животом посверкивала глазами, как настороженная мышь. Фоти подошла к ней, они обнялись, начали шептать друг другу какие-то пылкие секреты.
Так вот, к утру, сев на постели и крестясь на иконы, она заявила:
— Рабыня, чернокожая родит, а я, госпожа, не рожу.
— Но почему же. Господи, почему?
— Не хочу ребенка от диавола!
— Но я крещусь, Фоти, крещусь!
— Крещение тебя не примет, дар святой. Да и если ты крестишься, ты будешь уже совсем другой Дионисий…
А Денис думал, — что пора наконец перестать быть пассивным наблюдателем событий. Живут же люди, что при социализме, что при феодализме… Но при мысли об Андронике его оторопь брала. Этот уж не даст жить спокойно. Значит, долой отсюда, долой, но куда?
Прибыв во дворец, он сообщил принцу о неудаче опыта Сикидита. Принц хмыкнул и покусал ус.
— Я сам чуть не погиб, — смело сказал Денис, чувствуя недовольство властителя.
— И что же помешало?
— Бесы какие-то незапланированные у него.
— А комета будет? — все с той же иронией спросил Андроник. — Как там у вас, созерцатели-предвещатели?
— Не знаю, по поводу комет спрашивай у него, — почти грубо ответил Денис и принялся за исполнение дежурства.
И тут его осенило воспоминание — да, была ведь, была! Зловещая хвостатая звезда, которую и восприняли как предвещание развала и гибели Андроника и вообще падения империи. И Никита об этом писал позднее, Акоминат, и Евстафий Солунский, и все историки.
А дворцовый быт шел своим чередом.
5
В большой угловой катихумене с потрескавшимися яшмовыми колоннами собирался совет синэтеров, сотоварищей правителя, теперь самый верховный управляющий орган в империи. Новостью было избрание в патриархи Василия Каматира, того самого…
— Да, да, того самого, который еще при Мануиле клянчил эту должность.
— Как, неужели того, которого народ хотел раскулачить?..
— Да, да, того самого, у которого правдивые глаза…
— За что же его, за что же?
— Ну как же, он старшина партии прасинов. Весь цирк будет поддерживать Андроника.
— Ах, оставьте! Ошибается тот, кто думает, что наш принц кого-то за что-то возвышает, а кого-то за что-то свергает. Он просто непредсказуем, как всякий Комнин…
— Тогда как же Каматира в патриархи, он же даже не монах?
— А вспомните в не столь уж давней истории, как возводили в патриархи присноблаженного Фотия — утром примет постриг, в обед схиму, в полдник рукоположение во епископа, перед ужином будет избран в патриархи.
Синэтеры про себя улыбались, а не принадлежащие к их славной когорте синклитики со страхом вздыхали:
«Господи, зачем это ему все нужно?»
А надо сказать, что, хотя Феодосии неутомимо обличал Андроника (большей частью за мелкие какие-то, формальные проступки), принц относился к нему с большим уважением; когда узнал, что тот взял да ушел в монастырь Пантепоптон, трижды за ним посылал важных царедворцев, уговаривал вернуться.
Усевшись в кресло, высокое, словно трон, принц постучал рукояткой хлыста ( «Заседание открывается», — сказал про себя Денис).
— Поздравляю вас, товарищи, — начал принц. — Вместо одной мятежной армии мы теперь имеем две. Дука Ватац, бежавший от нас под Никеей, восстал, как сатана. А наш Врана, как назло, пострадал от огненной машины и теперь спасается в объятьях молодой жены. А Лапарда, Лапарда!..
Андроник, как всегда, не выдержал долгого сидения на одном месте. Вскочив, принялся маячить перед синклитом.
— А Лапарда, оказывается, не ушел. Всё мне про драгоценного моего Лапарду наврали. Он, оказывается, бдит, как и прежде, возле христолюбивейшего нашего отрока царя и науськивает его…
Синклит сидел как пришибленный, не зная чего ожидать. Тут Денис увидел неподалеку, в третьем от себя ряду, Никиту Акомината, а рядом с ним свободный стул. Денис тотчас туда переместился, хотя этериархи бдительно следили, чтобы синклитики размещались строго по цветам скарамангиев — злато-зеленые отдельно от злато-розовых, а багряные те уж совсем в отдельном ряду. Но синэтерам многое дозволялось, кроме того, Денис чувствовал себя моральным победителем в деле с попом из Филарицы и даже в состязании с Сикидитом.
— Вот, — произнес Никита, после некоторого молчания. — Позвал меня аспид сей и василиск, и я не мог не прийти…
— Боитесь? — иронизировал Денис.
— Есть, наверное, и это… — признался Акоминат. — Но вообще интересно: я же историк.
— Блажен муж аще не идет во совет нечестивый, — процитировал Денис. Никита развел руками.
— Он мне и польстил. Я, говорит, из синклита все толстые зады выгнал — принц тут, как понимаете, выразился гораздо сильнее. Хочу, говорит, пусть и несогласные со мною заседают умы, но чтобы обязательно молодые и свежие…
А принц все вышагивал, живописуя трудности. Неурядицы, развал, бесчинство пиратов, иностранные армии, висящие на границах… Никита, как вышколенный придворный, разговаривал с Денисом, не поворачивая к нему головы, даже губами не двигал.
— А состав синклита он сильно обновил. Куда делись эти Контостефаны и Макродуки, высокородных теперь раз-два и обчелся. Зато обратите внимание, кто заседает…
Еле шевелил мизинцем, указывая направление:
— Смотрите — Агиохристофорит, в душе палач, ведь при прежних Комнинах этот змей даже и министром был, но ни разу не в синклитиках. Вот Франгопул — одно имя чего значит — «франкский раб», это вам не ливадиец какой-нибудь, не афинянин!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162
Но Сула успокоительно улыбнулась и повертела кинжалом — эфесская выделка, трехгранный классический стилет!
— Вот, — сказала она назидательно. — Это мне на крайний случай в моей жизни. Но не знаю, не знаю… При моем характере кому он может достаться — ей, тебе, мне самой? Поэтому мне лучше уйти.
И она ушла через оживленный перекресток, слегка прихрамывая и здороваясь с какими-то уличными ротозеями.
— Вот артистка! — резюмировал Костаки, подъехав и помогая господину сесть в седло. — И вы поверили ей хоть словечко?
Денис уже в седле задумчиво разбирал поводья.
— Ничего, — продолжал неугомонный Костаки. — У нас в Византии женщин еще хватает! А какая у нас есть Фоти, золотая рыбка! А госпожа Теотоки, а принцесса Эйрини!
Денис приказал ему замолчать.
Вчера вечером, вернувшись от Сикидита, он сообщил Фоти о твердом намерении остаться здесь, в этом мире, с ней. О как она была благодарна, как нежна и горяча, как блаженно смеялась! Брала его ладонь, и клала себе на живот, и снова смеялась.
Но так длилось не долго. Еще утром она обнаружила в особняке чернокожую Тинью и как-то совсем не удивилась ее присутствию. Тинья, как мы уже знаем, сама ожидала ребенка от покойного Ферруччи, худая, тонкорукая, словно паучок, она со своим уже заметным животом посверкивала глазами, как настороженная мышь. Фоти подошла к ней, они обнялись, начали шептать друг другу какие-то пылкие секреты.
Так вот, к утру, сев на постели и крестясь на иконы, она заявила:
— Рабыня, чернокожая родит, а я, госпожа, не рожу.
— Но почему же. Господи, почему?
— Не хочу ребенка от диавола!
— Но я крещусь, Фоти, крещусь!
— Крещение тебя не примет, дар святой. Да и если ты крестишься, ты будешь уже совсем другой Дионисий…
А Денис думал, — что пора наконец перестать быть пассивным наблюдателем событий. Живут же люди, что при социализме, что при феодализме… Но при мысли об Андронике его оторопь брала. Этот уж не даст жить спокойно. Значит, долой отсюда, долой, но куда?
Прибыв во дворец, он сообщил принцу о неудаче опыта Сикидита. Принц хмыкнул и покусал ус.
— Я сам чуть не погиб, — смело сказал Денис, чувствуя недовольство властителя.
— И что же помешало?
— Бесы какие-то незапланированные у него.
— А комета будет? — все с той же иронией спросил Андроник. — Как там у вас, созерцатели-предвещатели?
— Не знаю, по поводу комет спрашивай у него, — почти грубо ответил Денис и принялся за исполнение дежурства.
И тут его осенило воспоминание — да, была ведь, была! Зловещая хвостатая звезда, которую и восприняли как предвещание развала и гибели Андроника и вообще падения империи. И Никита об этом писал позднее, Акоминат, и Евстафий Солунский, и все историки.
А дворцовый быт шел своим чередом.
5
В большой угловой катихумене с потрескавшимися яшмовыми колоннами собирался совет синэтеров, сотоварищей правителя, теперь самый верховный управляющий орган в империи. Новостью было избрание в патриархи Василия Каматира, того самого…
— Да, да, того самого, который еще при Мануиле клянчил эту должность.
— Как, неужели того, которого народ хотел раскулачить?..
— Да, да, того самого, у которого правдивые глаза…
— За что же его, за что же?
— Ну как же, он старшина партии прасинов. Весь цирк будет поддерживать Андроника.
— Ах, оставьте! Ошибается тот, кто думает, что наш принц кого-то за что-то возвышает, а кого-то за что-то свергает. Он просто непредсказуем, как всякий Комнин…
— Тогда как же Каматира в патриархи, он же даже не монах?
— А вспомните в не столь уж давней истории, как возводили в патриархи присноблаженного Фотия — утром примет постриг, в обед схиму, в полдник рукоположение во епископа, перед ужином будет избран в патриархи.
Синэтеры про себя улыбались, а не принадлежащие к их славной когорте синклитики со страхом вздыхали:
«Господи, зачем это ему все нужно?»
А надо сказать, что, хотя Феодосии неутомимо обличал Андроника (большей частью за мелкие какие-то, формальные проступки), принц относился к нему с большим уважением; когда узнал, что тот взял да ушел в монастырь Пантепоптон, трижды за ним посылал важных царедворцев, уговаривал вернуться.
Усевшись в кресло, высокое, словно трон, принц постучал рукояткой хлыста ( «Заседание открывается», — сказал про себя Денис).
— Поздравляю вас, товарищи, — начал принц. — Вместо одной мятежной армии мы теперь имеем две. Дука Ватац, бежавший от нас под Никеей, восстал, как сатана. А наш Врана, как назло, пострадал от огненной машины и теперь спасается в объятьях молодой жены. А Лапарда, Лапарда!..
Андроник, как всегда, не выдержал долгого сидения на одном месте. Вскочив, принялся маячить перед синклитом.
— А Лапарда, оказывается, не ушел. Всё мне про драгоценного моего Лапарду наврали. Он, оказывается, бдит, как и прежде, возле христолюбивейшего нашего отрока царя и науськивает его…
Синклит сидел как пришибленный, не зная чего ожидать. Тут Денис увидел неподалеку, в третьем от себя ряду, Никиту Акомината, а рядом с ним свободный стул. Денис тотчас туда переместился, хотя этериархи бдительно следили, чтобы синклитики размещались строго по цветам скарамангиев — злато-зеленые отдельно от злато-розовых, а багряные те уж совсем в отдельном ряду. Но синэтерам многое дозволялось, кроме того, Денис чувствовал себя моральным победителем в деле с попом из Филарицы и даже в состязании с Сикидитом.
— Вот, — произнес Никита, после некоторого молчания. — Позвал меня аспид сей и василиск, и я не мог не прийти…
— Боитесь? — иронизировал Денис.
— Есть, наверное, и это… — признался Акоминат. — Но вообще интересно: я же историк.
— Блажен муж аще не идет во совет нечестивый, — процитировал Денис. Никита развел руками.
— Он мне и польстил. Я, говорит, из синклита все толстые зады выгнал — принц тут, как понимаете, выразился гораздо сильнее. Хочу, говорит, пусть и несогласные со мною заседают умы, но чтобы обязательно молодые и свежие…
А принц все вышагивал, живописуя трудности. Неурядицы, развал, бесчинство пиратов, иностранные армии, висящие на границах… Никита, как вышколенный придворный, разговаривал с Денисом, не поворачивая к нему головы, даже губами не двигал.
— А состав синклита он сильно обновил. Куда делись эти Контостефаны и Макродуки, высокородных теперь раз-два и обчелся. Зато обратите внимание, кто заседает…
Еле шевелил мизинцем, указывая направление:
— Смотрите — Агиохристофорит, в душе палач, ведь при прежних Комнинах этот змей даже и министром был, но ни разу не в синклитиках. Вот Франгопул — одно имя чего значит — «франкский раб», это вам не ливадиец какой-нибудь, не афинянин!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162