И сосватан хорошо, хотя невеста еще куличики делает из песка.
— Кого же сегодня пришла очередь громить? — спросил Денис, не без своей всегдашней усмешки.
И эта усмешка, по-видимому, и вывела из себя всегда сдержанного Никиту.
— Хорошо вам, — понизил он голос. — Приехавшим невесть откуда, из тавроскифов или уж я не знаю… У вас там никто никого не грабит, а уж если сносят головы, то напрочь. Горе нашему Второму Риму, горе супервеликолепному, гиперпесчастному, горе владыке вселенной!
«Ведь именно он пишет книгу, — думал Денис. — Ведь именно его книга самый правдивый источник по истории них времен!»
Когда изучаешь историю Византии, — сказал Денис, хотя собеседник даже не глядел в его сторону, занятый рассматриванием бегущих на погром. — Видишь потрясающее однообразие форм. Тысяча лет, а Византия все та же! Оцепенение какое-то…
— А вы историк? — повернулся к нему Никита.
— Да, я получил историческое образование.
— Тогда вам лучше, чем кому-нибудь, должно быть известно: чем мертвенней оцепенение общества, тем гибельнее потом взрыв.
«Диалектик!» — подумал Денис, но не успел ничего ответить. Со стороны Макремволия — Большого рынка катила густая толпа, разгоряченная вином. Толпа несла большой гвардейский круглый щит, на котором красовался, словно провозглашаемый императором, не кто иной, как Телхин — профессиональный клеветник! Телхин имел печать правды на морщинистом голодном лице.
— Бей-те ла-ти-нян! — скандировал он, а за ним и вся толпа. — Взять у них хлеб, отдать нашим детям!
— Като, като! — ревела толпа. — Долой! Долой всех инородцев!
— Боже! — воздел руки Никита и поспешил все-таки исчезнуть в сопровождении вооруженных палками слуг.
11
А Денис, тревога которого все время росла, пустил свою Альму именно туда, куда пронесли Телхина, словно императора толпы. По рассказам он знал, что там, по берегу Золотого рога, теснится генуэзская слободка, квартал ремесленников и мореходов. Византийские проходные дворы узкие, тесные, кривые, на каменистой их почве не растет ничего, кроме одуванчиков. Строения своеобразны — двух-трехэтажные галереи со столбами, многочисленные помойки, наружные лестницы. Обычно в этот! предвечерний час все здесь кишит разнообразным людом, потому что большинство домов функционирует в качестве ночлежек. Но на сей раз жители со страху все попрятались, дым от горящих где-то домов обильно стелется по земле, и поэтому мира нет — не скрипит колодезь, не бегают дети.
«Чья-то вражеская рука, — с горечью думает Денис, — умело направляет все это. Среди византийских бездельников, рыночных игроков, завсегдатаев ипподрома, неряшливых мастеровых, недобросовестных торгашей всегда дисциплинированные и честные генуэзцы были кому-то как бельмо на глазу. И примечательно, сколько всюду праздных зевак и ни одного стражника, как будто у них срочное производственное совещание!»
— Синьор, синьор! — кто-то полудетским голосом взывал рядом с его лошадкой. — Всемилостивейший синьор, выслушайте, меня. — Это был Пьетро, младший из Колумбусов, ныне занимающий должность придворного скорохода.
Денис поднял юношу к себе в седло. Его била нервная дрожь, руки в зеленой ткани лягушачьего цвета так и тряслись, он говорил невнятное: «Бьянка… Мерзавцы… А Ферруччи нет и нет…» Денис никак не мог его успокоить.
У крайних домов генуэзской слободки выросла баррикада. Ветхие сундуки, убогие кровати, ящики, какие-то оглобли… В этой низкой части берега жила самая нищета. Все богатые иноземцы, кто бы они ни были — генуэзцы, пизанцы, флорентийцы, французы, они обитали в аристократических кварталах, у каждого дом был как крепость. А здесь за дороговизной земли лачуги строились прямо па мелководье, как свайные городки. И та же беднота, то же бездолье, что в других предместьях, только язык другой.
Здесь орудовала толпа халкопратов, то есть слесарей, медников, лудильщиков, — такие же пролетарии, только обманутые и распрогандированные своими вождями. Халкопраты яростно штурмовали баррикаду, посреди которой на бочке возвышался молодой Амадей — Денис его сразу узнал, это был жених сестры его оруженосца, который когда-то приходил к нему в гости.
— Амадей! — закричал Пьетро, спрыгнул с седла Дениса и кинулся ему на помощь.
Амадей, круглолицый гигант, стриженный в кружок, как запорожец, легко подняв тяжеленный двуручный меч, описывал им круги вокруг себя, и нападающие со страхом уклонялись от его блистающего лезвия.
Но уже всякая оборона была бесполезна, потому что охлос прорвался через проходные дворы и орудовал в глубине предместья. С пьяным хохотом добивали раненых, рылись в вещах, отыскивая драгоценности.
Ватага подмастерьев-халкопратов (чтобы отличать своих, они и на грабеж приходили в рабочих робах и кожаных фартуках) с криком вела по уличному спуску плачущую навзрыд девушку со светлыми косами, и каждый вцепился в нее рукою. «Бьянка!» — узнал Денис сестру своего оруженосца и горничную Теотоки.
Он непроизвольно наехал лошадью на хулиганов, они сначала отступили, потом, видя, что Денис один, осмелели и стали замахиваться на него зубилами. Один проворный малый прыгнул прямо на круп Денисовой Альме с кучки ящиков. Испуганная лошадь захрапела и начала пятиться, а малый вознамерился вообще выкинуть Дениса из седла. Ну, тут наш герой ощутил в себе приступ отчаянного безрассудства, который налетал на него в подобных случаях. Рукояткой меча он треснул агрессора и угодил ему между глаз. Громила брякнулся оземь. Однако пока Денис с ним справлялся, остальные увели несчастную Бьянку в один из темных переулков.
Денис заметался на своей лошадке, не зная, куда ее направить среди разгрома и драки — Амадей с Пьетро и их товарищи тоже куда-то успели исчезнуть. И вдруг услышал знакомейший из голосов:
— Постой, дорогой, куда ты свою лошадь дергаешь? Либо туда, либо сюда… А лучше ходи пешком.
Да, это был он, достославный труженик моря одноглазый Маврозум, в окружении споспешников, таких же, как он сам. Они, правда, в драку не вязались и награбленное тащить не спешили. Стояли как-то выжидаючи, что еще произойдет.
Денис сообщил им, что произошло с Ферруччи и его семейством. «Ой! — завопил Костаки, который, несмотря на некоторое соперничество, чувствовал к генуэзцу некое подобие дружбы. — Идемте, идемте! Я знаю, где это!»
Лачужка Колумбусов была разграблена и пуста, оконные фрамуги висели сорванные, на одной петле. Поперек порога лежал сам Ферруччи — сначала показалось, что он просто упал, Денис даже спрыгнул с седла, чтобы протянуть ему руку. Но юный оруженосец был мертв, долгоносое итальянское личико, напоминающее легендарного Буратино, запечатлело на себе отвагу сражения.
— Ферруччи мой, Ферруччи!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162
— Кого же сегодня пришла очередь громить? — спросил Денис, не без своей всегдашней усмешки.
И эта усмешка, по-видимому, и вывела из себя всегда сдержанного Никиту.
— Хорошо вам, — понизил он голос. — Приехавшим невесть откуда, из тавроскифов или уж я не знаю… У вас там никто никого не грабит, а уж если сносят головы, то напрочь. Горе нашему Второму Риму, горе супервеликолепному, гиперпесчастному, горе владыке вселенной!
«Ведь именно он пишет книгу, — думал Денис. — Ведь именно его книга самый правдивый источник по истории них времен!»
Когда изучаешь историю Византии, — сказал Денис, хотя собеседник даже не глядел в его сторону, занятый рассматриванием бегущих на погром. — Видишь потрясающее однообразие форм. Тысяча лет, а Византия все та же! Оцепенение какое-то…
— А вы историк? — повернулся к нему Никита.
— Да, я получил историческое образование.
— Тогда вам лучше, чем кому-нибудь, должно быть известно: чем мертвенней оцепенение общества, тем гибельнее потом взрыв.
«Диалектик!» — подумал Денис, но не успел ничего ответить. Со стороны Макремволия — Большого рынка катила густая толпа, разгоряченная вином. Толпа несла большой гвардейский круглый щит, на котором красовался, словно провозглашаемый императором, не кто иной, как Телхин — профессиональный клеветник! Телхин имел печать правды на морщинистом голодном лице.
— Бей-те ла-ти-нян! — скандировал он, а за ним и вся толпа. — Взять у них хлеб, отдать нашим детям!
— Като, като! — ревела толпа. — Долой! Долой всех инородцев!
— Боже! — воздел руки Никита и поспешил все-таки исчезнуть в сопровождении вооруженных палками слуг.
11
А Денис, тревога которого все время росла, пустил свою Альму именно туда, куда пронесли Телхина, словно императора толпы. По рассказам он знал, что там, по берегу Золотого рога, теснится генуэзская слободка, квартал ремесленников и мореходов. Византийские проходные дворы узкие, тесные, кривые, на каменистой их почве не растет ничего, кроме одуванчиков. Строения своеобразны — двух-трехэтажные галереи со столбами, многочисленные помойки, наружные лестницы. Обычно в этот! предвечерний час все здесь кишит разнообразным людом, потому что большинство домов функционирует в качестве ночлежек. Но на сей раз жители со страху все попрятались, дым от горящих где-то домов обильно стелется по земле, и поэтому мира нет — не скрипит колодезь, не бегают дети.
«Чья-то вражеская рука, — с горечью думает Денис, — умело направляет все это. Среди византийских бездельников, рыночных игроков, завсегдатаев ипподрома, неряшливых мастеровых, недобросовестных торгашей всегда дисциплинированные и честные генуэзцы были кому-то как бельмо на глазу. И примечательно, сколько всюду праздных зевак и ни одного стражника, как будто у них срочное производственное совещание!»
— Синьор, синьор! — кто-то полудетским голосом взывал рядом с его лошадкой. — Всемилостивейший синьор, выслушайте, меня. — Это был Пьетро, младший из Колумбусов, ныне занимающий должность придворного скорохода.
Денис поднял юношу к себе в седло. Его била нервная дрожь, руки в зеленой ткани лягушачьего цвета так и тряслись, он говорил невнятное: «Бьянка… Мерзавцы… А Ферруччи нет и нет…» Денис никак не мог его успокоить.
У крайних домов генуэзской слободки выросла баррикада. Ветхие сундуки, убогие кровати, ящики, какие-то оглобли… В этой низкой части берега жила самая нищета. Все богатые иноземцы, кто бы они ни были — генуэзцы, пизанцы, флорентийцы, французы, они обитали в аристократических кварталах, у каждого дом был как крепость. А здесь за дороговизной земли лачуги строились прямо па мелководье, как свайные городки. И та же беднота, то же бездолье, что в других предместьях, только язык другой.
Здесь орудовала толпа халкопратов, то есть слесарей, медников, лудильщиков, — такие же пролетарии, только обманутые и распрогандированные своими вождями. Халкопраты яростно штурмовали баррикаду, посреди которой на бочке возвышался молодой Амадей — Денис его сразу узнал, это был жених сестры его оруженосца, который когда-то приходил к нему в гости.
— Амадей! — закричал Пьетро, спрыгнул с седла Дениса и кинулся ему на помощь.
Амадей, круглолицый гигант, стриженный в кружок, как запорожец, легко подняв тяжеленный двуручный меч, описывал им круги вокруг себя, и нападающие со страхом уклонялись от его блистающего лезвия.
Но уже всякая оборона была бесполезна, потому что охлос прорвался через проходные дворы и орудовал в глубине предместья. С пьяным хохотом добивали раненых, рылись в вещах, отыскивая драгоценности.
Ватага подмастерьев-халкопратов (чтобы отличать своих, они и на грабеж приходили в рабочих робах и кожаных фартуках) с криком вела по уличному спуску плачущую навзрыд девушку со светлыми косами, и каждый вцепился в нее рукою. «Бьянка!» — узнал Денис сестру своего оруженосца и горничную Теотоки.
Он непроизвольно наехал лошадью на хулиганов, они сначала отступили, потом, видя, что Денис один, осмелели и стали замахиваться на него зубилами. Один проворный малый прыгнул прямо на круп Денисовой Альме с кучки ящиков. Испуганная лошадь захрапела и начала пятиться, а малый вознамерился вообще выкинуть Дениса из седла. Ну, тут наш герой ощутил в себе приступ отчаянного безрассудства, который налетал на него в подобных случаях. Рукояткой меча он треснул агрессора и угодил ему между глаз. Громила брякнулся оземь. Однако пока Денис с ним справлялся, остальные увели несчастную Бьянку в один из темных переулков.
Денис заметался на своей лошадке, не зная, куда ее направить среди разгрома и драки — Амадей с Пьетро и их товарищи тоже куда-то успели исчезнуть. И вдруг услышал знакомейший из голосов:
— Постой, дорогой, куда ты свою лошадь дергаешь? Либо туда, либо сюда… А лучше ходи пешком.
Да, это был он, достославный труженик моря одноглазый Маврозум, в окружении споспешников, таких же, как он сам. Они, правда, в драку не вязались и награбленное тащить не спешили. Стояли как-то выжидаючи, что еще произойдет.
Денис сообщил им, что произошло с Ферруччи и его семейством. «Ой! — завопил Костаки, который, несмотря на некоторое соперничество, чувствовал к генуэзцу некое подобие дружбы. — Идемте, идемте! Я знаю, где это!»
Лачужка Колумбусов была разграблена и пуста, оконные фрамуги висели сорванные, на одной петле. Поперек порога лежал сам Ферруччи — сначала показалось, что он просто упал, Денис даже спрыгнул с седла, чтобы протянуть ему руку. Но юный оруженосец был мертв, долгоносое итальянское личико, напоминающее легендарного Буратино, запечатлело на себе отвагу сражения.
— Ферруччи мой, Ферруччи!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162