— Ге! — закричали все, кто имел отношение к службе стратиотов. Таков был их сборный полевой клич.
Денис многого не мог понять в этой истории Ферруччи, но не здесь было это выяснять, тем более в такой радостный для него день. Он чувствовал, что в первую очередь надо рассеять тревогу Фоти. И он полуобнял свою суженую, прекрасней которой на свете сегодня не было другой! И обернулся ко всем со счастливой улыбкой. И все поняли это и начали снимать шляпы и кланяться Фоти.
Особенно рад был Стративул: ведь он не ошибся в своем гостеприимстве. Разве дело в роскоши платья, даже в такой роскошной стране, как Византия? Да ведь случалось, и священные монархи надевали вретища, а потом свершали подвиги мудрости и благовластия… Лишь хозяйка постоялого двора не согнала с лица напряженного выражения, несмотря на то, что по приказу своего синьора Ферруччи сполна за него расплатился.
Некоторая заминка произошла и при начале завтрака. Ферруччи и его чернокожая помощница наотрез отказались садиться за стол, где изволил кушать синьор, как было заведено в демократической кувикуле Дениса в Большом Дворце. Таким образом, ели двое — Денис, который понимал, что иначе он не выйдет из затруднительного положения, и Фоти, которая вся раскраснелась от смущения, но, по-видимому, считала это в порядке вещей. Все прочие, даже Стративул, хозяйка и прибывшие постояльцы, почтительно разговаривали с завтракающими стоя, не садясь.
— Ну и что там у вас в столице столиц, — спросил Денис, чтобы что-нибудь спросить. — Что там происходит?
— О, синьор! — воскликнул Ферруччи, выступая вперед. — Там такое происходит… Вы не можете себе представить, что там происходит!
Но при всей своей экспрессивности и бурной жестикуляции он не смог конкретно передать, что там происходит. Единственное, что он рассказал наглядно и с большим благоговением, как они в конвое встретили принца Андроника. «Неужели ему семьдесят лет? — ахал генуэзец. — Какой богатырь!»
— Семьдесят один, — уточнил Стративул, который гордился Андроником как национальной святыней:
И рассказал, что в Энейон — имение принца и место его ссылки, а она, говорят, уже отменена, то и дело прибывают знатные люди из столицы… Стративул перечислил несколько имен, среди которых Денису были знакомы рыжий Исаак Ангел, Феодорит и даже Никита Акоминат, полюбившийся ему молодой человек, историк. С некоторым трепетом ожидал имен Теотоки и Манефы Ангелиссы, но не услышал.
В разговор осмелилась вмешаться хозяйка постоялого двора, видимо, она имела здесь порядочный вес. Она сказала, что все приезжие везут за собой целые караваны сопровождающих лиц — друзья, приживальщики, слуги. Что уж делать, так повелось со времен Древнего Рима, чем больше челяди, тем выше мнение об ее хозяине. В Энейоне уже заселили все, вплоть до курятников и все окрестные деревни. Теперь и до ее постоялого двора добираются, предлагают хорошие деньги.
— Молчала бы ты, Анна! — прервал ее Стративул. — Все бы тебе деньги! Тут большая игра, политика. Наш, например, мегадука (губернатор, великий правитель) Аргир, тот Андроника терпеть не может, говорит, что в феме все безначалие от него… Некоторые даже принцу готовы приписать и неурожай и голод…
— Чиновники царские все продажные! — в голос закричал какой-то только что зашедший посетитель, который спервоначалу не мог понять, что здесь происходит, , может быть, приехал судья? — Телку нарочно на общественный выгон загоняют, потом штрафу полцены за нее берут!
«Эге-ге, — подумал Денис. — Да здесь целый митинг назревает. Этого нам не надо». И вообще ему было с непривычки неловко, вот он ест, а остальные стоя смотрят ему в рот. И он спросил, чтобы переменить тему:
— Так где же находится это самое дарованное нам поместье?
Ферруччи развернул свиток, причем все смотрели на него так, будто он собирается напустить на них огнедышащего дракона. Однако юный предок Колумба, хотя и получил порядочное для генуэзца образование, ничего не мог разобрать в греческом минускуле. Взялся Стративул, он при этом перекрестился, даже подул на строчки, словно сгоняя с них беса. Но и у него ничего не получилось, Стративул оправдался тем, что учился читать воинский устав, а там все слова другие.
Пришлось взяться самому Денису, наш Археолог напряг память по занятиям греческой палеографией. Если учесть все точки и значки, которыми отделяются сокращения и все слитности, если взять во внимание небрежность писцов, то можно установить следующий текст: «Пафлагонская фема, в округе Филарица, имение бывшее воина Русина».
— Как, как? — встрепенулась Фоти.
— Ру-си-на, — по складам перечитал Денис.
— Не может быть! — просто вскричала она. — Ой-баяй!
Денис еще раз просмотрел текст, вновь учел все значки и сокращения, но выходило все то же — имение воина Русина!
Тогда Фоти положила голову ему на плечо и заплакала.
— Матерь Божия, заступница! Значит, мой отец умер!
5
Накануне Пасхи, которая выдалась ранней — не расцвело даже персиковое дерево, что в этих широтах приходится на конец зимы, по столице поползли слухи, будто правительница Ксения-Мария и ее первый министр протосеваст Алексей раскрыли заговор на свою жизнь, а главное — на жизнь и достоинство малолетнего василевса Алексея II. Верховный прокурор Пантехни произвел энергичные аресты. Были схвачены старшие сыновья опального принца Андроника, затем еще ряд влиятельных лиц, в том числе Каматир, тот самый принципиальный правдолюбец, очень желавший стать патриархом, а побывший только городским эпархом и то скоро выгнанный за пьянство.
По самому набору арестуемых лиц все сделали вывод, что заговором, если таковой был, руководил не кто иной, как сам принц Андроник из своего пафлагонского далека.
«Приди, Андроник, — пели бродячие кифареды, — ТЫ на охоте поражаешь льва в поединке боевом. Ты всех врагов своих сражаешь, ведь ты со страхом незнаком. Приди, Андроник, нашу нечисть метлой железной выметай. Всех иноземцев беспородных, всех тунеядцев благородных и всех грабителей народных в пучину ада отправляй!»
Вовсю шел праздник, гудел пасхальный звон, когда эту весть разнесли глашатаи по перекресткам, но с одним существенным дополнением. По случаю великого праздника патриарх Феодосии заступился за виноватых (или невиноватых?), и по его ходатайству юный василевс и царственная его мать простили их и они вышли на свободу.
Но тут новый слух захлестнул урочища и предместья. Теперь страшилась за свою драгоценную жизнь другая Мария, кесарисса, и ее благоверный кесарь Райнер. Они вновь, бежав из-под домашнего ареста, спаслись у алтаря Святой Софии. Как раз в этот час грандиозный крестный ход с хоругвями, мощехранительницами, чудотворными иконами достиг площади Августеон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162