.. — сказал он.
— Радуйся, сын Давидов!.. — ничего не слушая, кричал калека, как велели ему какие-то незнакомцы, подавшие ему за это щедрую милостыню. — Да будет благословен путь твой!..
«Сын Давидов» было равносильно Мессии. Иешуа смутился и, пожав плечами, отошел.
— Смотрите, смотрите!.. — надрывался нищий. — Вон идет сын из дома Давидова… Радуйся, сын Давидов!..
Толпа возбужденно галдела. В голове Иешуа мелькнула сумасшедшая мысль: а что, если он сам не знает, кто он?! А что, если он и в самом деле Мессия, которому Господь не открыл еще воли своей?! Может быть, и недаром, что он не знал своего отца… Настроение толп заражало, и сознание мутилось среди этого лихорадочного возбуждения. Но он взял себя в руки: никакой Мессия не сделает сердца каменные сердцами живыми, и царство Божие не нуждается в Мессии: в живом сердце человеческом оно сияет всегда…
— Рабби, рабби… — послышался за ним голос запыхавшегося Иуды. — А я опять бегал смотреть домик, что продается тут неподалеку. Сам-то домишка никуда не годится, надо чинить, а земля хороша… И источник свой… Вот бы рай ребятам-то!.. И говорят, Никодим, член синедриона, хозяин, недорого и просит за него…
Иешуа хотел было сообщить ему о большом пожертвовании в пользу бедняков, сделанном Закхеем, как вдруг мимо бурей пронесся к Иерусалиму на черном скакуне какой-то всадник… В толпах испуганно зашептали: Варавва… Варавва… Дохнуло страхом и надеждой: там, где Варавва, ожидать можно было всего… Люди робкие и нерешительные стали потихоньку, незаметно отставать от шествия: близость храмовников и римлян сказывалась. По всей стране через синагоги уже было оповещено, что всякий, кто будет уличен в сношениях с Иешуа, дерзким, но невежественным галилеянином, восставшим против Бога и его святого закона, будет отлучен, а это было не только позором само по себе, но влекло за собой и конфискацию всего имущества. А тут еще Варавва этот что-то крутит… Нет, лучше от всего этого подальше!.. Решительно шли теперь за Иешуа только те, которым терять, все равно, было или нечего, или настолько немного, что об этом не стоило и думать…
Он заметил поредение толпы и испытал чувство облегчения — та сила, которая против его воли носила его последнее время, точно ослабела, и он почувствовал некоторую свободу… Но это был только минутный самообман: впереди был Иерусалим, который притягивал его, как магнит… Боже мой, неужели же малодушно не сделать еще попытки завоевать его для Бога?!
XXXVI
Иешуа с учениками достиг и Вифании: до Иерусалима оставался всего какой-нибудь час… Как всегда, он был встречен семьей Элеазара с радостью и уважением, к которым, однако, примешивались теперь и некоторые опасения. Если, несомненно, в народе сильно было течение в пользу Иешуа, то, с другой стороны, крепли слухи, что и власти не дремлют. Вокруг нарастало что-то совсем необычное, поднимающее и тревожное в одно и то же время. Спеша на великий праздник, все более и более подваливал со всех сторон народ. В возбужденных близостью священного города и великого праздника толпах без устали работали зелоты.
— Да, да, он тут!.. — носилось по взволнованным толпам. — У горшечника Элеазара, сказывают, остановился… Этот, брат, во дворцы не лезет, а все с нами, бедняками, дружбу водит… Ну, рассказывай тоже: в Иерихоне с начальником мытарей пировал… Да, дуралей, разве ты не слыхал, сколько тот на бедных-то отвалил?! Теперь там, в Иерихоне, все бедняки с праздником будут… А ты лопочешь незнамо что… Нет, этот нас уж не выдаст!..
— А вы слышали, земляки, как кричал ему нищий:
«Радуйся, сын Давидов…»
— Мессия!
— Да ведь он из Назарета… Сын плотника, сказывают.
— Мало ли чего там?.. Может, до времени скрываться нужно было, вот и выдавал себя за плотника… Зря нищий кричать не стал бы: нищих Господь любит…
— Смотри, смотри, сколько народу около дома горшечника собралось…
— Как только увидите его, так все враз и валяйте: осанна!..
— Да уж не ударим лицом в грязь, можешь быть спокоен!..
— В него, говорят, и из начальников многие уверовали, да фарисеев боятся… Ну, он всем теперь пропишет…
— Элеазар, говорят, совсем помирал, а как он пришел, так тот и встал… Прямо из могилы, говорит, поднял…
— Он стольких исцелил, что и не перечтешь…
— Проходи, проходи, ребята: на празднике в городе его увидим…
— Да хоть бы глазком взглянуть на него…
— А богатей да храмовники, говорят, трясутся… Ха-ха-ха…
— Да у горшечника-то его, говорят, еще нету: ждут только… Эхма, народ!.. Наболтают…
И пестрые толпы богомольцев, пыля, все шли и шли к Иерусалиму и, полные предвкушения чего-то совсем необычайного, возбужденно гомонили…
— Главное, ребята, как увидите его, так осанна…
Возбужденно-торжественное настроение толп заражало всех и в скромном домике Элеазара. Недавно вставший после тяжелой болезни и еще более похудевший хозяин и обе сестры готовили для дорогих гостей трапезу во дворе. Иешуа, скрываясь от назойливого любопытства толп, сидел внутри дома. Мириам, стараясь не смотреть в сторону своей несчастной соперницы из Магдалы, носилась как на крыльях. Но когда взгляд ее бархатных глаз падал на осунувшееся лицо Иешуа, сердце ее мучительно сжималось в тяжком предчувствии.
И когда вострубил хазан с кровли синагоги в третий раз и в еще светлом небе затеплилась, как чистый светильник, перед престолом Господним, светлая Иштар, Элеазар слабым голосом пригласил всех возлечь под старой смоковницей вокруг тихо горящего светильника. Мириам точно спросила его о чем-то глазами, и он утвердительно наклонил голову. Мириам исчезла в доме и вернулась, неся алебастровый сосуд с благовонием. Приблизившись к Иешуа, она умастила драгоценным маслом его голову — она впервые заметила при этом его седые волосы, и руки ее задрожали, а остаток вылила ему на ноги, а потом, по обычаю, разбила сосуд о землю…
— Благодарю вас, друзья мои… — тронутый, сказал Иешуа дрогнувшим голосом. — От всего сердца благодарю…
На глазах его выступили золотые от светильника слезы. Сердце Мириам, истомившееся в трехлетней тоске по нем, вдруг прорвало все плотины и зарыдало в восторженном гимне любви и самоотречения до конца. Она пала к его ногам и, одним движением маленькой руки распустив свои пышные волосы, мягким, пахучим шелком их она стала бережно и любовно вытирать его ноги. Смутились все: тайна девичьей души словно в молнии открылась до конца. Но все сделали вид, что не понимают этого, что поступок ее они относят не к любимому человеку, а к наставнику. Только Мириам магдалинская из всех сил стиснула зубы, закрыла глаза, чтобы ничего не видеть, и тихонько застонала…
Иуда нахмурился. Он был весь, как болячка. Он понимал теперь, что все его надежды на какое-то торжество Иешуа мираж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
— Радуйся, сын Давидов!.. — ничего не слушая, кричал калека, как велели ему какие-то незнакомцы, подавшие ему за это щедрую милостыню. — Да будет благословен путь твой!..
«Сын Давидов» было равносильно Мессии. Иешуа смутился и, пожав плечами, отошел.
— Смотрите, смотрите!.. — надрывался нищий. — Вон идет сын из дома Давидова… Радуйся, сын Давидов!..
Толпа возбужденно галдела. В голове Иешуа мелькнула сумасшедшая мысль: а что, если он сам не знает, кто он?! А что, если он и в самом деле Мессия, которому Господь не открыл еще воли своей?! Может быть, и недаром, что он не знал своего отца… Настроение толп заражало, и сознание мутилось среди этого лихорадочного возбуждения. Но он взял себя в руки: никакой Мессия не сделает сердца каменные сердцами живыми, и царство Божие не нуждается в Мессии: в живом сердце человеческом оно сияет всегда…
— Рабби, рабби… — послышался за ним голос запыхавшегося Иуды. — А я опять бегал смотреть домик, что продается тут неподалеку. Сам-то домишка никуда не годится, надо чинить, а земля хороша… И источник свой… Вот бы рай ребятам-то!.. И говорят, Никодим, член синедриона, хозяин, недорого и просит за него…
Иешуа хотел было сообщить ему о большом пожертвовании в пользу бедняков, сделанном Закхеем, как вдруг мимо бурей пронесся к Иерусалиму на черном скакуне какой-то всадник… В толпах испуганно зашептали: Варавва… Варавва… Дохнуло страхом и надеждой: там, где Варавва, ожидать можно было всего… Люди робкие и нерешительные стали потихоньку, незаметно отставать от шествия: близость храмовников и римлян сказывалась. По всей стране через синагоги уже было оповещено, что всякий, кто будет уличен в сношениях с Иешуа, дерзким, но невежественным галилеянином, восставшим против Бога и его святого закона, будет отлучен, а это было не только позором само по себе, но влекло за собой и конфискацию всего имущества. А тут еще Варавва этот что-то крутит… Нет, лучше от всего этого подальше!.. Решительно шли теперь за Иешуа только те, которым терять, все равно, было или нечего, или настолько немного, что об этом не стоило и думать…
Он заметил поредение толпы и испытал чувство облегчения — та сила, которая против его воли носила его последнее время, точно ослабела, и он почувствовал некоторую свободу… Но это был только минутный самообман: впереди был Иерусалим, который притягивал его, как магнит… Боже мой, неужели же малодушно не сделать еще попытки завоевать его для Бога?!
XXXVI
Иешуа с учениками достиг и Вифании: до Иерусалима оставался всего какой-нибудь час… Как всегда, он был встречен семьей Элеазара с радостью и уважением, к которым, однако, примешивались теперь и некоторые опасения. Если, несомненно, в народе сильно было течение в пользу Иешуа, то, с другой стороны, крепли слухи, что и власти не дремлют. Вокруг нарастало что-то совсем необычное, поднимающее и тревожное в одно и то же время. Спеша на великий праздник, все более и более подваливал со всех сторон народ. В возбужденных близостью священного города и великого праздника толпах без устали работали зелоты.
— Да, да, он тут!.. — носилось по взволнованным толпам. — У горшечника Элеазара, сказывают, остановился… Этот, брат, во дворцы не лезет, а все с нами, бедняками, дружбу водит… Ну, рассказывай тоже: в Иерихоне с начальником мытарей пировал… Да, дуралей, разве ты не слыхал, сколько тот на бедных-то отвалил?! Теперь там, в Иерихоне, все бедняки с праздником будут… А ты лопочешь незнамо что… Нет, этот нас уж не выдаст!..
— А вы слышали, земляки, как кричал ему нищий:
«Радуйся, сын Давидов…»
— Мессия!
— Да ведь он из Назарета… Сын плотника, сказывают.
— Мало ли чего там?.. Может, до времени скрываться нужно было, вот и выдавал себя за плотника… Зря нищий кричать не стал бы: нищих Господь любит…
— Смотри, смотри, сколько народу около дома горшечника собралось…
— Как только увидите его, так все враз и валяйте: осанна!..
— Да уж не ударим лицом в грязь, можешь быть спокоен!..
— В него, говорят, и из начальников многие уверовали, да фарисеев боятся… Ну, он всем теперь пропишет…
— Элеазар, говорят, совсем помирал, а как он пришел, так тот и встал… Прямо из могилы, говорит, поднял…
— Он стольких исцелил, что и не перечтешь…
— Проходи, проходи, ребята: на празднике в городе его увидим…
— Да хоть бы глазком взглянуть на него…
— А богатей да храмовники, говорят, трясутся… Ха-ха-ха…
— Да у горшечника-то его, говорят, еще нету: ждут только… Эхма, народ!.. Наболтают…
И пестрые толпы богомольцев, пыля, все шли и шли к Иерусалиму и, полные предвкушения чего-то совсем необычайного, возбужденно гомонили…
— Главное, ребята, как увидите его, так осанна…
Возбужденно-торжественное настроение толп заражало всех и в скромном домике Элеазара. Недавно вставший после тяжелой болезни и еще более похудевший хозяин и обе сестры готовили для дорогих гостей трапезу во дворе. Иешуа, скрываясь от назойливого любопытства толп, сидел внутри дома. Мириам, стараясь не смотреть в сторону своей несчастной соперницы из Магдалы, носилась как на крыльях. Но когда взгляд ее бархатных глаз падал на осунувшееся лицо Иешуа, сердце ее мучительно сжималось в тяжком предчувствии.
И когда вострубил хазан с кровли синагоги в третий раз и в еще светлом небе затеплилась, как чистый светильник, перед престолом Господним, светлая Иштар, Элеазар слабым голосом пригласил всех возлечь под старой смоковницей вокруг тихо горящего светильника. Мириам точно спросила его о чем-то глазами, и он утвердительно наклонил голову. Мириам исчезла в доме и вернулась, неся алебастровый сосуд с благовонием. Приблизившись к Иешуа, она умастила драгоценным маслом его голову — она впервые заметила при этом его седые волосы, и руки ее задрожали, а остаток вылила ему на ноги, а потом, по обычаю, разбила сосуд о землю…
— Благодарю вас, друзья мои… — тронутый, сказал Иешуа дрогнувшим голосом. — От всего сердца благодарю…
На глазах его выступили золотые от светильника слезы. Сердце Мириам, истомившееся в трехлетней тоске по нем, вдруг прорвало все плотины и зарыдало в восторженном гимне любви и самоотречения до конца. Она пала к его ногам и, одним движением маленькой руки распустив свои пышные волосы, мягким, пахучим шелком их она стала бережно и любовно вытирать его ноги. Смутились все: тайна девичьей души словно в молнии открылась до конца. Но все сделали вид, что не понимают этого, что поступок ее они относят не к любимому человеку, а к наставнику. Только Мириам магдалинская из всех сил стиснула зубы, закрыла глаза, чтобы ничего не видеть, и тихонько застонала…
Иуда нахмурился. Он был весь, как болячка. Он понимал теперь, что все его надежды на какое-то торжество Иешуа мираж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94