— А Он вот и не пришел… Ну, не гневайся — это я ведь так, про себя… У тебя — свое, а у меня — свое…
За стеной послышался бешеный бег, дверь сразу распахнулась и в комнату бурей, торжествующая, с разметанными золотыми волосами, ворвалась Мириам магдальская.
— Он воскрес! — сияя, крикнула она. Все повскакали с мест.
— Что такое?! Что она говорит?! — раздались голоса. — Откуда ты?.. Да она потеряла рассудок…
— Он — воскрес! — вся пылая, повторила она звенящим голосом… Слушайте все… — и, задыхаясь, сияя всем существом своим и то и дело прорываясь бурными рыданиями, она начала: — Я… я все это время не отходила от его могилы… я билась головой о камни… я молилась: «Если Ты есть… если то, о чем он говорил от имени Твоего, правда… ну, хоть немножко правда… сделай чудо; отдай мне его назад! Ты всемогущ — что Тебе стоит это? И тогда я поверю всему, всему и… не знаю… отдам Тебе всю душу мою… Только возврати мне его!..» Но Он молчал. И опять я молилась, и грозила в небо кулаками, и билась головой о камни, и не отставала… Воины гнали меня прочь, но я возвращалась опять… Я не спала ни одной минуты за все это время… я ничего не ела… и я не знаю даже, сколько дней прошло с тех пор… Меня прямо ветром шатало, но я не отставала: «Отдай его мне назад!.. Сделай чудо!..» Я пыталась отвалить проклятый камень и оборвала все ногти, — она показала свои окровавленные пальцы, — и меня прогнали опять… И вот сейчас по утру… совсем ослабев… я опять пошла к его могиле… Воинов, вижу вдруг, нет, и могила пустая! — она разрыдалась. — Ноги мои подкосились… и я упала… И вдруг… он сам… живой… вышел ко мне из сада и… и я… голова моя была, как в тумане… приняла его за садовника, и спросила его, куда же дел он тело учителя… Он сперва молчал… а потом… тихо так… нежно… этим милым голосом своим: Ми… — она разрыдалась. — Мириам… И я… закричала от… радости… и пала к ногам его… и он — говорил со мной… И он велел мне поведать вам, что… — она снова разразилась бурными рыданиями и, вся сияя, вся звеня, снова крикнула: — что он воскрес!..
Все, не сводя с нее глаз, слушали. Лица прояснились. Но верить еще не могли… Фома, переглянувшись с Манасией, задумчиво перебирал пальцами в бороде.
— Ты наяву бредишь, Мириам! — со слезами на глазах проговорил Симон Кифа.
— Он воскрес! — вся в слезах, вся в огне, безбрежно торжествуя, воскликнула Мириам. — Он говорил со мною… Идемте все скорее к его гробнице — там вы сами увидите все… Идемте все!
— Идем, идем!
Все трясущимися руками стали разбирать плащи и посохи.
— А ты не говори им, господин, о замыслах храмовников ничего… — тихо в сторонке сказал Фома Манасии: — Посмотри, как они ожили…
— Хорошо… — тяжело вздохнул Манасия.
— Но скорее, скорее же!.. — горела Мириам. — А-а, Манасия, и ты тут?.. А я и не заметила… Пойдем и ты с нами: он воскрес!..
— Это — чудо любви ее… — поспевая за другими, печально и тихо проговорил Манасия.
— Ах, бедная ты, бедная… — покачал головой Фома и, помолчав, вдруг живо прибавил. — Нет, а Иуда-то? Никогда я не думал, что он такой хороший человек!
Манасия с удивлением посмотрел на него.
— Да как же господин… — сказал тот. — Мы продаем совесть десять раз на дню и ничего вот, ходим, а он один раз только продал ее и удавился… Хороший был человек!.. — убежденно прибавил он…
— Но скорее же!.. — пылала Мириам. — Что вы как тащитесь?!
LI
Возвратившись из дальних странствий по востоку, в Иерусалим снова приехал Марк Лициний Лепид со своей красавицей-женой Вероникой. Он просил Пилата познакомить его с выдающимися местными людьми. Так как пригласить храмовников в преторию было невозможно, — из боязни осквернения они ни за что не согласились бы принять участие на пиру прокуратора — то Пилат переговорил с Иродом и Ирод выразил согласие чествовать влиятельного римлянина у себя…
На одной из многочисленных террас беломраморного дворца Ирода Великого собралось довольно большое общество: тут был Ирод, пышный и накрашенный, как всегда, еще более пышная Иродиада и тонкая и гибкая, с красными, точно кровавыми устами, Саломея, прокуратор Понтий Пилат, Каиафа и несколько старейшин, Марк Лициний Лепид, высокий и красивый римлянин, который не прочь был иногда щегольнуть своими взглядами, значением и обращением, в венке из миртовой ветви в честь Афродиты, и его жена Вероника, гречанка, прелестная, но точно надломленная женщина с белокурыми волосами и голубыми, рассеянными глазами. Вечер был тихий, прелестный, и велариум был уже свернут. Между стройных белых колонн, над перистыми вершинами пальм, виднелся весь осиянный золотым сиянием вечера Иерусалим. Вдали, около ворот Яффских, четко вырисовывалась на заре башня Гиппикус, а за ней чернела лысая Голгофа и три уже покосившихся креста на ней… Неподалеку от пышного, убранного свежими розами стола, за которым возлежало общество, стояло что-то прикрытое большой, золотистого цвета шелковой пеленой…
— Какие прелестные цветы!.. — вынимая из вазы красный анемон, певучим голосом своим проговорила Вероника.
— Весной, а иногда и осенью они у нас растут везде… — прокартавила Саломея. — Я так люблю их…
— И все-таки публичные казни эти цели не достигают… — кокетничая своими государственными взглядами, сказал Ирод. — Мы думаем потушить кровью огонь мятежа, но огонь уходит внутрь и только ждет случая снова вырваться наружу и произвести еще большие опустошения… Кстати: вы слышали о новой выдумке этих смутьянов, которая взбудоражила весь Иерусалим?
— Нет… Что такое? — спросил Пилат.
— Болтают, что этот… ну, распятый галилеянин… воскрес! — не удержавшись, прыснул Ирод.
— Да что ты говоришь?! — смеясь, воскликнул Пилат.
— Да, да… — смеялся Ирод. — Во всяком случае, гробница его пуста, а его последователи снова подняли головы и баламутят народ…
— Все это шито белыми нитками. Тело казненного украдено, конечно, его учениками… — сказал Иезекиил.
— А кто говорит, храмовниками… — лукаво посмотрела на него Саломея.
— Так зачем же вы сняли так скоро охрану, которую сами же выпросили у меня?.. — сказал Пилат.
— Нельзя охранять труп всякого смутьяна целую вечность!.. — заметил Ионатан.
— А говорят, Каиафа, что и твой Манасия сыграл в этой дикой истории известную роль… — прищурив свои змеиные глаза, улыбнулась Саломея.
— Возможно… — спокойно отвечал Каиафа, поглаживая серебряные завитки своей бороды.
— А правда, что он хочет бросить все и уйти в Энгадди? — не отставала она.
— Правда…
— Удивительно!.. — воскликнула она. — Ты говоришь об этом так спокойно, как будто бы речь шла о совсем постороннем тебе человеке!..
— О чем же тут беспокоиться?.. — улыбнулся первосвященник. — Молодое вино… Побродит, побродит и успокоится… И будет доброе вино… Кто не был молод?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
За стеной послышался бешеный бег, дверь сразу распахнулась и в комнату бурей, торжествующая, с разметанными золотыми волосами, ворвалась Мириам магдальская.
— Он воскрес! — сияя, крикнула она. Все повскакали с мест.
— Что такое?! Что она говорит?! — раздались голоса. — Откуда ты?.. Да она потеряла рассудок…
— Он — воскрес! — вся пылая, повторила она звенящим голосом… Слушайте все… — и, задыхаясь, сияя всем существом своим и то и дело прорываясь бурными рыданиями, она начала: — Я… я все это время не отходила от его могилы… я билась головой о камни… я молилась: «Если Ты есть… если то, о чем он говорил от имени Твоего, правда… ну, хоть немножко правда… сделай чудо; отдай мне его назад! Ты всемогущ — что Тебе стоит это? И тогда я поверю всему, всему и… не знаю… отдам Тебе всю душу мою… Только возврати мне его!..» Но Он молчал. И опять я молилась, и грозила в небо кулаками, и билась головой о камни, и не отставала… Воины гнали меня прочь, но я возвращалась опять… Я не спала ни одной минуты за все это время… я ничего не ела… и я не знаю даже, сколько дней прошло с тех пор… Меня прямо ветром шатало, но я не отставала: «Отдай его мне назад!.. Сделай чудо!..» Я пыталась отвалить проклятый камень и оборвала все ногти, — она показала свои окровавленные пальцы, — и меня прогнали опять… И вот сейчас по утру… совсем ослабев… я опять пошла к его могиле… Воинов, вижу вдруг, нет, и могила пустая! — она разрыдалась. — Ноги мои подкосились… и я упала… И вдруг… он сам… живой… вышел ко мне из сада и… и я… голова моя была, как в тумане… приняла его за садовника, и спросила его, куда же дел он тело учителя… Он сперва молчал… а потом… тихо так… нежно… этим милым голосом своим: Ми… — она разрыдалась. — Мириам… И я… закричала от… радости… и пала к ногам его… и он — говорил со мной… И он велел мне поведать вам, что… — она снова разразилась бурными рыданиями и, вся сияя, вся звеня, снова крикнула: — что он воскрес!..
Все, не сводя с нее глаз, слушали. Лица прояснились. Но верить еще не могли… Фома, переглянувшись с Манасией, задумчиво перебирал пальцами в бороде.
— Ты наяву бредишь, Мириам! — со слезами на глазах проговорил Симон Кифа.
— Он воскрес! — вся в слезах, вся в огне, безбрежно торжествуя, воскликнула Мириам. — Он говорил со мною… Идемте все скорее к его гробнице — там вы сами увидите все… Идемте все!
— Идем, идем!
Все трясущимися руками стали разбирать плащи и посохи.
— А ты не говори им, господин, о замыслах храмовников ничего… — тихо в сторонке сказал Фома Манасии: — Посмотри, как они ожили…
— Хорошо… — тяжело вздохнул Манасия.
— Но скорее, скорее же!.. — горела Мириам. — А-а, Манасия, и ты тут?.. А я и не заметила… Пойдем и ты с нами: он воскрес!..
— Это — чудо любви ее… — поспевая за другими, печально и тихо проговорил Манасия.
— Ах, бедная ты, бедная… — покачал головой Фома и, помолчав, вдруг живо прибавил. — Нет, а Иуда-то? Никогда я не думал, что он такой хороший человек!
Манасия с удивлением посмотрел на него.
— Да как же господин… — сказал тот. — Мы продаем совесть десять раз на дню и ничего вот, ходим, а он один раз только продал ее и удавился… Хороший был человек!.. — убежденно прибавил он…
— Но скорее же!.. — пылала Мириам. — Что вы как тащитесь?!
LI
Возвратившись из дальних странствий по востоку, в Иерусалим снова приехал Марк Лициний Лепид со своей красавицей-женой Вероникой. Он просил Пилата познакомить его с выдающимися местными людьми. Так как пригласить храмовников в преторию было невозможно, — из боязни осквернения они ни за что не согласились бы принять участие на пиру прокуратора — то Пилат переговорил с Иродом и Ирод выразил согласие чествовать влиятельного римлянина у себя…
На одной из многочисленных террас беломраморного дворца Ирода Великого собралось довольно большое общество: тут был Ирод, пышный и накрашенный, как всегда, еще более пышная Иродиада и тонкая и гибкая, с красными, точно кровавыми устами, Саломея, прокуратор Понтий Пилат, Каиафа и несколько старейшин, Марк Лициний Лепид, высокий и красивый римлянин, который не прочь был иногда щегольнуть своими взглядами, значением и обращением, в венке из миртовой ветви в честь Афродиты, и его жена Вероника, гречанка, прелестная, но точно надломленная женщина с белокурыми волосами и голубыми, рассеянными глазами. Вечер был тихий, прелестный, и велариум был уже свернут. Между стройных белых колонн, над перистыми вершинами пальм, виднелся весь осиянный золотым сиянием вечера Иерусалим. Вдали, около ворот Яффских, четко вырисовывалась на заре башня Гиппикус, а за ней чернела лысая Голгофа и три уже покосившихся креста на ней… Неподалеку от пышного, убранного свежими розами стола, за которым возлежало общество, стояло что-то прикрытое большой, золотистого цвета шелковой пеленой…
— Какие прелестные цветы!.. — вынимая из вазы красный анемон, певучим голосом своим проговорила Вероника.
— Весной, а иногда и осенью они у нас растут везде… — прокартавила Саломея. — Я так люблю их…
— И все-таки публичные казни эти цели не достигают… — кокетничая своими государственными взглядами, сказал Ирод. — Мы думаем потушить кровью огонь мятежа, но огонь уходит внутрь и только ждет случая снова вырваться наружу и произвести еще большие опустошения… Кстати: вы слышали о новой выдумке этих смутьянов, которая взбудоражила весь Иерусалим?
— Нет… Что такое? — спросил Пилат.
— Болтают, что этот… ну, распятый галилеянин… воскрес! — не удержавшись, прыснул Ирод.
— Да что ты говоришь?! — смеясь, воскликнул Пилат.
— Да, да… — смеялся Ирод. — Во всяком случае, гробница его пуста, а его последователи снова подняли головы и баламутят народ…
— Все это шито белыми нитками. Тело казненного украдено, конечно, его учениками… — сказал Иезекиил.
— А кто говорит, храмовниками… — лукаво посмотрела на него Саломея.
— Так зачем же вы сняли так скоро охрану, которую сами же выпросили у меня?.. — сказал Пилат.
— Нельзя охранять труп всякого смутьяна целую вечность!.. — заметил Ионатан.
— А говорят, Каиафа, что и твой Манасия сыграл в этой дикой истории известную роль… — прищурив свои змеиные глаза, улыбнулась Саломея.
— Возможно… — спокойно отвечал Каиафа, поглаживая серебряные завитки своей бороды.
— А правда, что он хочет бросить все и уйти в Энгадди? — не отставала она.
— Правда…
— Удивительно!.. — воскликнула она. — Ты говоришь об этом так спокойно, как будто бы речь шла о совсем постороннем тебе человеке!..
— О чем же тут беспокоиться?.. — улыбнулся первосвященник. — Молодое вино… Побродит, побродит и успокоится… И будет доброе вино… Кто не был молод?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94