Хотя большинство его министров осуждали и считали нелепой эту возродившуюся веру в авторитарный социализм, они не сомневались в искренности его убеждений. Конечно же, это было не временное увлечение, он желал до конца оставаться верным своим принципам. «Социализм, — любил он повторять, — это краеугольный камень республики». Подобные высказывания настораживали немцев и новую элиту фашизма, особенно таких людей, как Фариначчи, Паволини и Буффарини-Гвиди. Они не могли не осуждать попытки Муссолини привлечь новые силы в ряды Partito fascista Repubblicano с помощью таких средств, которые расценивались ими как рабские уступки левым, уступки, чреватые упразднением фашистских идеалов и — что было еще более трагично для некоторых из них — отрицанием мифа о дуче как сверхчеловеке. Идеологическая модель социальной республики была принята 14 ноября в Вероне на первом конгрессе республиканской фашистской партии, где были утверждены ее основополагающие принципы. Работа конгресса началась чтением письма дуче, в котором подчеркивалась необходимость возврата к «первоначальным установкам фашистской революции». И действительно, выработанный в итоге веронский Манифест представлял собой в основном возврат к установкам 1919 года. Едва ли не единственным новым тезисом стал «распад монархии», констатация которого в фашистских кругах была почти обязательной. Что касается самого Муссолини, то он считал важнейшими те положения, которые были связаны с благосостоянием рабочих; и он отказывался соглашаться с предположением, что этот аспект программы был продиктован соображениями политической целесообразности.
Любая даже самая легкая критика фашизма, особенно в газетах, которые он продолжал жадно читать, как якобы не считавшегося с интересами рабочих и удерживавшегося у власти с помощью буржуазии, вызывали у Муссолини гнев и негодование, которые адресовались обычно Рузвельту, итальянскому королю и Энтони Идену. Прочитав однажды отчет о совещании Генеральной конфедерации рабочих в Неаполе, на котором один из делегатов заявил, что социальные законы фашистского режима не принесли пользы рабочим, он немедленно написал гневный ответ для «Корреспонденца репуббликана», перечислив все законы, которые были изданы им в интересах рабочих, построенные для них больницы, назначенные им пенсии, обратив внимание на размеры введенных им минимальных зарплат. Он настаивал на том, что «эти обвинения выдвигаются коммунистами и другими врагами нашей страны, использующими рабочих в качестве пешек в своих дьявольских играх». Сами же рабочие понимают, что это фальшивые обвинения.
Позднее, во время дискуссии по этой же проблеме, он говорил: «Невозможно коррумпировать пролетариат. Рабочие не способны на предательство, совершаемое буржуазией. Буржуазия с ее материалистическим менталитетом и жадностью погубит Италию. Я старый социалист в душе».
И это не оставалось пустой декларацией — уделяя очень мало внимания всем иным аспектам деятельности правительства, дуче не оставлял надежд доказать соответствие Социальной республики декларированному названию, несмотря на малые средства и власть, которыми она располагала. В последние месяцы жизни, когда Готская линия была прорвана и полный крах расшатанной Оси и его правительства был уже очевиден, он абсолютно несвоевременно продолжал проявлять интерес к таким проблемам, как возможность организации коллективных хозяйств для спасения мелкого крестьянства, реорганизация госпиталей для больных туберкулезом. Мюлльхаузен говорил Рану, что даже в этот час, несмотря на его самоустранение от дел и ту позу, которую он принял, доказывая, что он сам и его дело уже стали частью истории, Муссолини стремился создать такую основу, на которой после него можно бы было выстроить государство благоденствия.
Мало что волновало его так же глубоко, как это, и большую часть дня он, казалось, довольствовался тем, что спокойно читал или писал в своем кабинете. Он хотел, чтобы его оставили в покое, и все меньше и меньше был диктатором и все больше «профессором университета», на которого он так стал похож, по словам восхищавшегося им доктора Захариа. Его кабинет был маленькой душной комнатой с непропорционально большим, отделанным майоликой камином и стоящим в углу столом, и он часами просиживал здесь один, читая, что-то записывая и поглядывая время от времени из окна в сад. Когда в комнату входил секретарь, он медленно поднимал голову, не снимая очков, необходимость в которых он категорически отрицал бы еще год назад. Теперь он уже был равнодушен к подобным вещам. Веки его часто были опухшими и красными, и он без сожаления признавал, что зрение его становилось хуже с каждым днем.
Он более не утруждал себя и созданием видимости исполинской деятельности великого государственного мужа, как это было в Палаццо Венеция, где его необъятный стол, когда было нужно, становился совершенно пустым, чтобы продемонстрировать, как все необходимые сведения он держит в голове, а иногда этот стол заваливали документами, и это должно было доказать, как много он работает. На Вилла-делле-Орсолине стол был просто в беспорядке. Вырезки из газет, бумаги и книги, подставки с цветными карандашами и фотографиями беспорядочно громоздились на нем и, что было необычным, без претензии на какой-либо эффект. Один из журналистов как-то взглянул на корешки книг, чтобы узнать, какие книги читает дуче. В подборе книг была характерная разнородность — Достоевский, Толстой, Хемингуэй, Платон, Сафо, Кант, «Тихий Дон» Шолохова, Ницше, «Наполеон» Эмиля Людвига, «Размышления о насилии» Сореля, Гёте, Шопенгауэр, книги о Христе, о Фридрихе Великом, о Бетховене — во всех были закладки, отмечавшие важные места, не говоря уже о карандашных пометках на полях. Временами он был так поглощен своими занятиями, что, стремясь избавиться от посетителей или официальных лиц, особенно немцев, он нетерпеливо отсылал их к Грациани, министру народной культуры, или своему главному личному секретарю. «Муссолини хочет самоустраниться от любых проблем, стоящих перед правительством, — писал домой молодой немецкий офицер Фюрст Урах. — Если немецкий генерал обращается к нему с какой-нибудь просьбой, он отвечает: „А, поговорите обязательно с Грациани“. Если приходит Лейерс или какой-нибудь экономист-эксперт, он говорит: „Да, поговорите действительно с моим министром экономики, хорошо?“ Когда один из посетителей, из разряда наиболее высокопоставленных, настаивал на необходимости резолюции именно дуче, Муссолини ответил, что если это действительно так, то он такого решения принять не может. Немцы должны решать — сам он просто мэр Гарньяно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124