Он крепко стиснул мою руку и окинул меня цепким взглядом темных хитрых глаз.
– Мистер Геллер, – сказал он, – спасибо, что приехали. Жаль только, у нас с вами не было возможности поговорить.
– Рад буду помочь, – сказал я, когда он отпустил мою руку.
Это был маленький смуглый мужчина с худым лицом, длинным острым носом и лоснящимися, зачесанными назад волосами; ему было лет сорок. На нем был великолепно сшитый темно-синий костюм с выглядывающим из нагрудного кармана носовым платком. Этот парень умел зарабатывать себе на жизнь.
– Вы только придерживайтесь фактов, – сказал он. – Не нужно выдвигать ничего нового.
Я кивнул. Я поговорил по междугородному телефону с обвинителем по имени Хок, поэтому они знали, чего ждать от меня. Уиленз повернулся ко мне спиной и начал перешептываться с другими обвинителями.
С моего стула мне хорошо было видно место, где сидела защита, и наибольшее внимание привлекал главный атторней защиты Эдвард Д. Рейли. Наряженный в черный фрак с белой гвоздикой в петлице, серые полосатые брюки и гетры, этот крупный, полный атторней невольно представлял собой довольно комичную фигуру; наверное, в душе он считал себя столпом адвокатского корпуса, но гораздо больше походил на бывшую знаменитость, вышедшую в тираж, о чем свидетельствовали его редеющие рыжеватые волосы и покрасневшее от частого употребления спиртного лицо.
В газетах сообщалось, что Рейли имел два прозвища: его называли «Бруклинским быком», ссылаясь на его молодость, когда он был одним из наиболее удачливых выступающих на судах нью-йоркских адвокатов; и недавно его прозвали «Камерой смертников», потому что в этой камере в последнее время неизбежно оказывались его клиенты, обвиненные в убийстве. Пятидесятидвухлетний (выглядевший на двадцать лет старше) Рейли давно уже миновал пору своего расцвета, и я не мог понять, как он достался обвиняемому.
Сразу за Рейли сидел его клиент. Бруно Ричард Хауптман имел на удивление невыразительную внешность: это был тощий широкоплечий мужчина в сером, висевшем на нем, как на вешалке, костюме. У него были мутноватые бледно-голубые глаза; он почти не мигал и почти не шевелился ' – сидел прямо и смотрел перед собой не столько с мрачным, сколько с безразличным видом. Картину дополняли светлые волосы, широкие скулы и впалые щеки на овальном лице с довольно симпатичными и явно немецкими чертами.
Среди остальных адвокатов обвиняемого (их имена я узнал позднее) были коренастый молодой Ллойд Фишер, который защищал (безуспешно) командора Кертиса в этом же зале, коротышка в очках по имени Фредерик Поуп и неуклюжий, с крючковатым носом, Эгберт Розенкранц. Одетый с иголочки обвинитель Уиленз и его решительно настроенные партнеры имели вид гораздо более внушительный, чем защитники.
Куранты в башне наверху пробили десять часов, и седовласый судебный глашатай объявил:
– Слушайте, слушайте, слушайте! Все имеющие касательство к данному суду в этот восьмой день января тысяча девятьсот тридцать пятого года после рождества Христова пусть подойдут ближе и пусть будут внимательны и да будут услышаны.
Из двери позади своего помоста вышел судья, Томас Уитикэр Тренчард, в спадающей свободными складками черной мантии – у него был благородный, но несколько потрепанный вид, как у измотанного сельского врача.
Вскоре начался парад свидетелей, вначале из полиции, и это было не особенно привлекательное зрелище. Элса Максуэлл и ее коллеги постоянно переговаривались между собой, и судья несколько раз строго напомнил присутствующим, что нужно соблюдать тишину.
Хитрый Уиленз вел себя подчеркнуто спокойно.
зато Рейли – который хотел представить полицейских Нью-Джерси шутами, чего они в общем-то не заслуживали – явно переигрывал и орал так, что дребезжали окна.
Этот краснолицый защитник все-таки сумел кое-чего добиться: он вынудил специалиста по дактилоскопированию признаться, что тот никогда не слышал о системе Бертиллона, и показал, что во время первоначального расследования полицейские работали из рук вон плохо, заставив двух копов заявить, что они не сделали гипсовых слепков следов под окном детской, потому что понадеялись друг на друга.
Покончив с полицейскими, Уиленз вызвал на свидетельскую трибуну обросшего бородой хилого восьмидесятисемилетнего чудака по имени Амандус Хокмут. Хокмут, который жил на перекрестке Мерсер Каунти Хайвэй и Федербед Лейн, утверждал, что первого марта 1932 года видел Хауптмана за рулем «грязно-зеленой» машины. Он вспомнил об этом, потому что Хауптман «сердито посмотрел» на него.
– И тот человек, который сердито посмотрел на вас из машины, – сказал Уиленз, – он находится в этом зале?
– Да!
– Где он?
– Возле того полицейского, – сказал Хокмут, но только поднял дрожащий палец, указывая на Хауптмана, как в зале суда погас свет.
– Это Бог гневается на лживого свидетеля! – заорал в темноте Рейли.
Зал разразился смехом. Слим возле меня не улыбнулся, и я тоже, потому что мне надоело слушать Рейли; судья Тренчард постучал своим молотком и вновь призвал зрителей к порядку.
Через пару минут свет зажегся, Уиленз велел Хокмуту спуститься и опознать человека, которого он видел. Медленно, пошатываясь, свидетель приблизился к обвиняемому, указал на него дрожащим пальцем и даже осторожно, словно боялся обжечься, дотронулся до колена Хауптмана.
Обвиняемый три раза покачал головой и с горькой улыбкой сказал сидящей рядом женщине (я решил, что это его жена Анна):
– Der Alteist verruckt.
Сидевший возле меня Слим негромко спросил:
– Что он сказал?
Я прошептал ему:
– Он сказал, что старик сумасшедший.
Затем за старика взялся защитник Рейли и заставил его признаться, что зрение у него неважное, но большего добиться не смог.
Затем на трибуну поднялись еще несколько свидетелей, включая специалиста из Лесной службы, которого Уиленз пытался использовать как свидетеля идентичности лестницы похитителей. Однако Рейли и его партнер Поуп смогли заблокировать эту попытку: эта лестница была «изменена» и прошла «через руки различных людей, не установленных обвинением».
Вслед за этим появилась знакомая личность, хотя, признаюсь, я не сразу его узнал. Таксист с лицом, похожим на мордочку хорька, по фамилии Перроне, который доставил письмо в дом Джефси в ночь первой встречи на кладбище, в качестве свидетеля-очевидца опознал Хауптмана как человека, передавшего ему это письмо. Он сошел с трибуны, положил руку на плечо Хауптмана и сказал:
– Вот этот человек.
Хауптман скривил губы и сказал:
– Вы лжете.
Рейли обрушился на Перроне, как кувалда. Он поглумился над тем, что этот таксист освобожден от ответственности; проверил его память, заставив вспомнить пассажиров, которых он возил в ту ночь;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
– Мистер Геллер, – сказал он, – спасибо, что приехали. Жаль только, у нас с вами не было возможности поговорить.
– Рад буду помочь, – сказал я, когда он отпустил мою руку.
Это был маленький смуглый мужчина с худым лицом, длинным острым носом и лоснящимися, зачесанными назад волосами; ему было лет сорок. На нем был великолепно сшитый темно-синий костюм с выглядывающим из нагрудного кармана носовым платком. Этот парень умел зарабатывать себе на жизнь.
– Вы только придерживайтесь фактов, – сказал он. – Не нужно выдвигать ничего нового.
Я кивнул. Я поговорил по междугородному телефону с обвинителем по имени Хок, поэтому они знали, чего ждать от меня. Уиленз повернулся ко мне спиной и начал перешептываться с другими обвинителями.
С моего стула мне хорошо было видно место, где сидела защита, и наибольшее внимание привлекал главный атторней защиты Эдвард Д. Рейли. Наряженный в черный фрак с белой гвоздикой в петлице, серые полосатые брюки и гетры, этот крупный, полный атторней невольно представлял собой довольно комичную фигуру; наверное, в душе он считал себя столпом адвокатского корпуса, но гораздо больше походил на бывшую знаменитость, вышедшую в тираж, о чем свидетельствовали его редеющие рыжеватые волосы и покрасневшее от частого употребления спиртного лицо.
В газетах сообщалось, что Рейли имел два прозвища: его называли «Бруклинским быком», ссылаясь на его молодость, когда он был одним из наиболее удачливых выступающих на судах нью-йоркских адвокатов; и недавно его прозвали «Камерой смертников», потому что в этой камере в последнее время неизбежно оказывались его клиенты, обвиненные в убийстве. Пятидесятидвухлетний (выглядевший на двадцать лет старше) Рейли давно уже миновал пору своего расцвета, и я не мог понять, как он достался обвиняемому.
Сразу за Рейли сидел его клиент. Бруно Ричард Хауптман имел на удивление невыразительную внешность: это был тощий широкоплечий мужчина в сером, висевшем на нем, как на вешалке, костюме. У него были мутноватые бледно-голубые глаза; он почти не мигал и почти не шевелился ' – сидел прямо и смотрел перед собой не столько с мрачным, сколько с безразличным видом. Картину дополняли светлые волосы, широкие скулы и впалые щеки на овальном лице с довольно симпатичными и явно немецкими чертами.
Среди остальных адвокатов обвиняемого (их имена я узнал позднее) были коренастый молодой Ллойд Фишер, который защищал (безуспешно) командора Кертиса в этом же зале, коротышка в очках по имени Фредерик Поуп и неуклюжий, с крючковатым носом, Эгберт Розенкранц. Одетый с иголочки обвинитель Уиленз и его решительно настроенные партнеры имели вид гораздо более внушительный, чем защитники.
Куранты в башне наверху пробили десять часов, и седовласый судебный глашатай объявил:
– Слушайте, слушайте, слушайте! Все имеющие касательство к данному суду в этот восьмой день января тысяча девятьсот тридцать пятого года после рождества Христова пусть подойдут ближе и пусть будут внимательны и да будут услышаны.
Из двери позади своего помоста вышел судья, Томас Уитикэр Тренчард, в спадающей свободными складками черной мантии – у него был благородный, но несколько потрепанный вид, как у измотанного сельского врача.
Вскоре начался парад свидетелей, вначале из полиции, и это было не особенно привлекательное зрелище. Элса Максуэлл и ее коллеги постоянно переговаривались между собой, и судья несколько раз строго напомнил присутствующим, что нужно соблюдать тишину.
Хитрый Уиленз вел себя подчеркнуто спокойно.
зато Рейли – который хотел представить полицейских Нью-Джерси шутами, чего они в общем-то не заслуживали – явно переигрывал и орал так, что дребезжали окна.
Этот краснолицый защитник все-таки сумел кое-чего добиться: он вынудил специалиста по дактилоскопированию признаться, что тот никогда не слышал о системе Бертиллона, и показал, что во время первоначального расследования полицейские работали из рук вон плохо, заставив двух копов заявить, что они не сделали гипсовых слепков следов под окном детской, потому что понадеялись друг на друга.
Покончив с полицейскими, Уиленз вызвал на свидетельскую трибуну обросшего бородой хилого восьмидесятисемилетнего чудака по имени Амандус Хокмут. Хокмут, который жил на перекрестке Мерсер Каунти Хайвэй и Федербед Лейн, утверждал, что первого марта 1932 года видел Хауптмана за рулем «грязно-зеленой» машины. Он вспомнил об этом, потому что Хауптман «сердито посмотрел» на него.
– И тот человек, который сердито посмотрел на вас из машины, – сказал Уиленз, – он находится в этом зале?
– Да!
– Где он?
– Возле того полицейского, – сказал Хокмут, но только поднял дрожащий палец, указывая на Хауптмана, как в зале суда погас свет.
– Это Бог гневается на лживого свидетеля! – заорал в темноте Рейли.
Зал разразился смехом. Слим возле меня не улыбнулся, и я тоже, потому что мне надоело слушать Рейли; судья Тренчард постучал своим молотком и вновь призвал зрителей к порядку.
Через пару минут свет зажегся, Уиленз велел Хокмуту спуститься и опознать человека, которого он видел. Медленно, пошатываясь, свидетель приблизился к обвиняемому, указал на него дрожащим пальцем и даже осторожно, словно боялся обжечься, дотронулся до колена Хауптмана.
Обвиняемый три раза покачал головой и с горькой улыбкой сказал сидящей рядом женщине (я решил, что это его жена Анна):
– Der Alteist verruckt.
Сидевший возле меня Слим негромко спросил:
– Что он сказал?
Я прошептал ему:
– Он сказал, что старик сумасшедший.
Затем за старика взялся защитник Рейли и заставил его признаться, что зрение у него неважное, но большего добиться не смог.
Затем на трибуну поднялись еще несколько свидетелей, включая специалиста из Лесной службы, которого Уиленз пытался использовать как свидетеля идентичности лестницы похитителей. Однако Рейли и его партнер Поуп смогли заблокировать эту попытку: эта лестница была «изменена» и прошла «через руки различных людей, не установленных обвинением».
Вслед за этим появилась знакомая личность, хотя, признаюсь, я не сразу его узнал. Таксист с лицом, похожим на мордочку хорька, по фамилии Перроне, который доставил письмо в дом Джефси в ночь первой встречи на кладбище, в качестве свидетеля-очевидца опознал Хауптмана как человека, передавшего ему это письмо. Он сошел с трибуны, положил руку на плечо Хауптмана и сказал:
– Вот этот человек.
Хауптман скривил губы и сказал:
– Вы лжете.
Рейли обрушился на Перроне, как кувалда. Он поглумился над тем, что этот таксист освобожден от ответственности; проверил его память, заставив вспомнить пассажиров, которых он возил в ту ночь;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146