Я прошу ваше высокородие отпустить моего сына под мое ручательство.
— Это невозможно ни на каких условиях, — заявил Прескот. — Дело слишком серьезное. Он останется под замком.
— Милорд, коли вы говорите «под замком» — пусть так и будет, но позвольте ему остаться под замком в моем доме. Его мать…
— Нет, — отрезал шериф, — я уже сказал, что это невозможно, и больше ничего слушать не желаю. Он будет содержаться в замке под стражей.
— Однако, — великодушно промолвил Корбьер, — против него нет пока никаких улик, кроме показаний этого пропойцы, моего сокольничего. А, как известно, на большие ярмарки, куда стекается множество народу, собираются и воры, которым ничего не стоит подстеречь человека, когда тот останется один, и убить ради его пожитков. С покойного же была снята вся одежда — стало быть, это гнусное преступление, скорее всего, совершил какой-то случайный бродяга. Этот поступок сам за себя говорит. Мщение не имеет ничего общего с охапкой одежды.
— Верно, — согласился Прескот, — но, допустим, некто напал на почтенного купца, может быть, и не желая ему смерти, а намереваясь лишь отколотить его, но в порыве гнева убил, а потом сообразил, что если раздеть тело, то это злодеяние можно представить делом рук обычных грабителей и таким образом отвести от себя подозрение. Здесь еще многое предстоит выяснить, но тем временем Корвизер должен оставаться под стражей. Отпустив его на волю, — даже под вашу опеку, достойный мастер провост, — я нарушил бы свой долг. Уведите его! — И шериф подал знак страже.
Филип медлил и не уходил, пока наконечник копья не уперся ему в бок. Но и двинувшись к выходу, он чуть ли не на каждом шагу оборачивался и бросал отчаянные взгляды на растерянное, расстроенное лицо Эммы.
— Я не трогал его! — выкрикнул юноша, когда стража подталкивала его к выходу. — Умоляю, поверьте мне!
Его вытолкали вон, и на этом слушание закончилось.
Выйдя на большой двор, монах и девушка остановились, чувствуя необходимость глотнуть свежего воздуха. Слишком уж мрачной и тягостной была обстановка в зале. Роджер Дод ни на шаг не отходил от Эммы и не сводил с нее жадного взгляда.
— Мистрисс, может, мне отвести вас прямо на баржу? Или вы хотите, чтобы я проводил вас к палатке? Я послал туда Грегори, чтобы он помог Варину, пока я буду в отлучке. Но торговля с утра пошла бойко, и сейчас они, поди, вконец запарились. Вы ведь, наверное, того и хотите, чтобы торг велся так же, как и при хозяине?
— Вот именно, — твердо заявила девушка. — Я желаю, чтобы все делалось так же, как и при нем. Поэтому ты, Роджер, ступай к палатке, а я пока побуду в аббатстве, у леди Берингар. Брат Кадфаэль проводит меня туда.
Работник низко поклонился и ушел, ни разу не обернувшись. Но, глядя на напряженную спину Роджера, нетрудно было представить себе его угрюмое лицо и горящие, полные горечи глаза. Эмма посмотрела ему вслед и беспомощно вздохнула.
— Он честный человек, хороший работник, много лет верой и правдой служил моему дяде и готов так же служить и мне — такова уж его натура. Я и вправду уважаю его, должна уважать. Наверное, я бы относилась к нему гораздо лучше, если бы только он не думал о том как добиться моей любви.
— Увы, это старо, как мир, — сочувственно промолвил Кадфаэль, — стрелы любви, точно молнии, разят без разбору, но одни сердца воспламеняются, а другие остаются холодными. Лучшее средство — держать воздыхателя на расстоянии.
— Вот и мне так кажется, — торопливо подхватила Эмма. — Брат Кадфаэль, мне нужно зайти на баржу захватить одежду и кое-какие вещи. Не сходишь ли ты со мной?
«Ну конечно, — смекнул Кадфаэль, — более удобного случая может и не представиться. Варин и Грегори торгуют на ярмарке, да и Роджер Дод туда направился им на подмогу. Баржа мирно покачивается у пристани, а на борту ни души — стало быть, никто не потревожит девушку, ну а присутствие брата-бенедиктинца ей не помеха».
— Как пожелаешь, — отозвался монах, — я получил разрешение сопутствовать тебе и помогать во всех твоих нуждах.
По правде сказать, монах ожидал, что, как только они выйдут из зала, к ним подойдет Иво и тоже пожелает сопровождать девушку, но этого не случилось. Кадфаэлю подумалось, что и Эмма ждала от молодого человека того же. Но Иво, по всей видимости, решил, что монах, которому поручено помогать приглянувшейся ему девице, вряд ли уступит свои полномочия и нет смысла присоединяться к ним третьим. Кадфаэлю оставалось лишь подивиться его рассудительности и терпению. Впрочем, до конца ярмарки остается еще два дня, и даже большой двор аббатства, в конце концов, не так уж велик, чтобы гости обители не могли повстречаться там добрую дюжину раз на дню. Случайно ли, нет ли — Бог весть.
Всю обратную дорогу, пока они шли через город, Эмма молчала и, лишь выйдя из тени городских ворот к сверкающей на солнце излучине реки, неожиданно сказала:
— Как хорошо, что Иво так убедительно высказался в пользу этого бедного паренька.
Брат Кадфаэль глянул на девушку, желая уразуметь, что стоит за ее словами, и увидел: Эмма залилась краской чуть ли не так же сильно, как бедняга Филип, потрясенный тем, что она стала свидетельницей его позора.
— Он руководствовался здравым смыслом, — добродушно промолвил Кадфаэль, сделав вид, что не заметил смущения девушки. — Подозрения против мальца вроде бы имеются, но доказательств покуда никаких нет. А ты подала ему пример великодушия, которым он не мог не восхититься.
Девушка зарделась пуще прежнего и стала пунцовой, как роза. Право же, румянец на нежном, юном личике делал Эмму еще милее.
— О нет, — возразила она, — я всего лишь сказала правду. Я не могла поступить иначе.
И эта безыскусная уверенность тоже была чистой правдой, ибо жизнь еще не научила это бесхитростное создание лицемерию. Кадфаэль проникался все большей симпатией к неопытной осиротевшей девушке. На ее хрупкие плечи легла тяжкая ноша, но она не роптала, и сердце ее оставалось открытым для сострадания.
— Мне так жаль его отца, — промолвила Эмма. — Как можно было отказать столь достойному и уважаемому человеку. Он помянул свою жену… она, наверное, места себе не находит от горя.
Они перешли мост и свернули вниз по некогда зеленой, а нынче вытоптанной множеством ног тропинке, ведущей к реке и фруктовым садам Гайи. Одинокая баржа мастера Томаса, пришвартованная у дальнего конца пристани, покачивалась, уткнувшись носом в причал. На пристани было немноголюдно. На дощатом настиле покоились товары, выгруженные из прибывших лодок, и один-два грузчика, взвалив на плечи тюки, тяжелой поступью поднимались по склону, чтобы пополнить торговые ряды. Яркое солнце освещало зеленый берег и сверкало на голубой глади реки. Царила тишина, нарушаемая лишь деловитым жужжанием пчел, собиравших пьянящий нектар с поздних цветов, укрывшихся в густой траве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
— Это невозможно ни на каких условиях, — заявил Прескот. — Дело слишком серьезное. Он останется под замком.
— Милорд, коли вы говорите «под замком» — пусть так и будет, но позвольте ему остаться под замком в моем доме. Его мать…
— Нет, — отрезал шериф, — я уже сказал, что это невозможно, и больше ничего слушать не желаю. Он будет содержаться в замке под стражей.
— Однако, — великодушно промолвил Корбьер, — против него нет пока никаких улик, кроме показаний этого пропойцы, моего сокольничего. А, как известно, на большие ярмарки, куда стекается множество народу, собираются и воры, которым ничего не стоит подстеречь человека, когда тот останется один, и убить ради его пожитков. С покойного же была снята вся одежда — стало быть, это гнусное преступление, скорее всего, совершил какой-то случайный бродяга. Этот поступок сам за себя говорит. Мщение не имеет ничего общего с охапкой одежды.
— Верно, — согласился Прескот, — но, допустим, некто напал на почтенного купца, может быть, и не желая ему смерти, а намереваясь лишь отколотить его, но в порыве гнева убил, а потом сообразил, что если раздеть тело, то это злодеяние можно представить делом рук обычных грабителей и таким образом отвести от себя подозрение. Здесь еще многое предстоит выяснить, но тем временем Корвизер должен оставаться под стражей. Отпустив его на волю, — даже под вашу опеку, достойный мастер провост, — я нарушил бы свой долг. Уведите его! — И шериф подал знак страже.
Филип медлил и не уходил, пока наконечник копья не уперся ему в бок. Но и двинувшись к выходу, он чуть ли не на каждом шагу оборачивался и бросал отчаянные взгляды на растерянное, расстроенное лицо Эммы.
— Я не трогал его! — выкрикнул юноша, когда стража подталкивала его к выходу. — Умоляю, поверьте мне!
Его вытолкали вон, и на этом слушание закончилось.
Выйдя на большой двор, монах и девушка остановились, чувствуя необходимость глотнуть свежего воздуха. Слишком уж мрачной и тягостной была обстановка в зале. Роджер Дод ни на шаг не отходил от Эммы и не сводил с нее жадного взгляда.
— Мистрисс, может, мне отвести вас прямо на баржу? Или вы хотите, чтобы я проводил вас к палатке? Я послал туда Грегори, чтобы он помог Варину, пока я буду в отлучке. Но торговля с утра пошла бойко, и сейчас они, поди, вконец запарились. Вы ведь, наверное, того и хотите, чтобы торг велся так же, как и при хозяине?
— Вот именно, — твердо заявила девушка. — Я желаю, чтобы все делалось так же, как и при нем. Поэтому ты, Роджер, ступай к палатке, а я пока побуду в аббатстве, у леди Берингар. Брат Кадфаэль проводит меня туда.
Работник низко поклонился и ушел, ни разу не обернувшись. Но, глядя на напряженную спину Роджера, нетрудно было представить себе его угрюмое лицо и горящие, полные горечи глаза. Эмма посмотрела ему вслед и беспомощно вздохнула.
— Он честный человек, хороший работник, много лет верой и правдой служил моему дяде и готов так же служить и мне — такова уж его натура. Я и вправду уважаю его, должна уважать. Наверное, я бы относилась к нему гораздо лучше, если бы только он не думал о том как добиться моей любви.
— Увы, это старо, как мир, — сочувственно промолвил Кадфаэль, — стрелы любви, точно молнии, разят без разбору, но одни сердца воспламеняются, а другие остаются холодными. Лучшее средство — держать воздыхателя на расстоянии.
— Вот и мне так кажется, — торопливо подхватила Эмма. — Брат Кадфаэль, мне нужно зайти на баржу захватить одежду и кое-какие вещи. Не сходишь ли ты со мной?
«Ну конечно, — смекнул Кадфаэль, — более удобного случая может и не представиться. Варин и Грегори торгуют на ярмарке, да и Роджер Дод туда направился им на подмогу. Баржа мирно покачивается у пристани, а на борту ни души — стало быть, никто не потревожит девушку, ну а присутствие брата-бенедиктинца ей не помеха».
— Как пожелаешь, — отозвался монах, — я получил разрешение сопутствовать тебе и помогать во всех твоих нуждах.
По правде сказать, монах ожидал, что, как только они выйдут из зала, к ним подойдет Иво и тоже пожелает сопровождать девушку, но этого не случилось. Кадфаэлю подумалось, что и Эмма ждала от молодого человека того же. Но Иво, по всей видимости, решил, что монах, которому поручено помогать приглянувшейся ему девице, вряд ли уступит свои полномочия и нет смысла присоединяться к ним третьим. Кадфаэлю оставалось лишь подивиться его рассудительности и терпению. Впрочем, до конца ярмарки остается еще два дня, и даже большой двор аббатства, в конце концов, не так уж велик, чтобы гости обители не могли повстречаться там добрую дюжину раз на дню. Случайно ли, нет ли — Бог весть.
Всю обратную дорогу, пока они шли через город, Эмма молчала и, лишь выйдя из тени городских ворот к сверкающей на солнце излучине реки, неожиданно сказала:
— Как хорошо, что Иво так убедительно высказался в пользу этого бедного паренька.
Брат Кадфаэль глянул на девушку, желая уразуметь, что стоит за ее словами, и увидел: Эмма залилась краской чуть ли не так же сильно, как бедняга Филип, потрясенный тем, что она стала свидетельницей его позора.
— Он руководствовался здравым смыслом, — добродушно промолвил Кадфаэль, сделав вид, что не заметил смущения девушки. — Подозрения против мальца вроде бы имеются, но доказательств покуда никаких нет. А ты подала ему пример великодушия, которым он не мог не восхититься.
Девушка зарделась пуще прежнего и стала пунцовой, как роза. Право же, румянец на нежном, юном личике делал Эмму еще милее.
— О нет, — возразила она, — я всего лишь сказала правду. Я не могла поступить иначе.
И эта безыскусная уверенность тоже была чистой правдой, ибо жизнь еще не научила это бесхитростное создание лицемерию. Кадфаэль проникался все большей симпатией к неопытной осиротевшей девушке. На ее хрупкие плечи легла тяжкая ноша, но она не роптала, и сердце ее оставалось открытым для сострадания.
— Мне так жаль его отца, — промолвила Эмма. — Как можно было отказать столь достойному и уважаемому человеку. Он помянул свою жену… она, наверное, места себе не находит от горя.
Они перешли мост и свернули вниз по некогда зеленой, а нынче вытоптанной множеством ног тропинке, ведущей к реке и фруктовым садам Гайи. Одинокая баржа мастера Томаса, пришвартованная у дальнего конца пристани, покачивалась, уткнувшись носом в причал. На пристани было немноголюдно. На дощатом настиле покоились товары, выгруженные из прибывших лодок, и один-два грузчика, взвалив на плечи тюки, тяжелой поступью поднимались по склону, чтобы пополнить торговые ряды. Яркое солнце освещало зеленый берег и сверкало на голубой глади реки. Царила тишина, нарушаемая лишь деловитым жужжанием пчел, собиравших пьянящий нектар с поздних цветов, укрывшихся в густой траве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67