От него исходил глубокий могильный дух. Это заброшенный яровизатор, и сельхозначальство не нашло ничего лучшего, как поселить будущих педагогов здесь на целый месяц.
Что характерно, лихая советская молодежь ничуть не испугалась нечеловеческих условий, а восприняла их как должное. О правах человека и тому подобном в то время и слыхом не слыхали, кроме того, ребятишки только что прошли горнило вступительных экзаменов (три человека на место) и готовы были носом землю рыть от счастья, что зачислены в институт.
Копать бесплатно колхозную картошку? С радостью! Жить в вонючем яровизаторе? Запросто! Спать на нарах? Да мы только об этом и мечтали всю нашу молодую жизнь!
Однако наспех сколоченные нары вместили только половину народу. Нет, остальным не пришлось валяться прямо на полу: для них завезли несколько грузовиков деревянных ящиков, и из этих шатких сооружений студенточки изобретательно соорудили себе ложа, вернее, лежбища, нагромоздив на них матрасовки, набитые сеном. И начались сельхозподвиги! Днем ораву вывозили на поля – куда-то очень далеко, и если правда, что территория Хабаровского края могла бы вместить не меньше двух перемещенных на Дальний Восток европейских государств, то они побывали не то в Бельгии, не то во Франции.
Сентябрь выдался дождливый, ночами в яровизаторе стоял крепкий дух мокрых кирзовых или резиновых сапог, неохотно просыхающих носков и телогреек, немытых тел (в баню, в соседнюю деревню, добрые крестьяне вывозили городских раз в две недели, чтоб не забаловались. Это вам не у папы с мамой!). А в 63-м году изобилием дезодорантов наш народ не баловали… С другой стороны, девчонки и парни были слишком молоды и неприхотливы, чтобы всерьез страдать от безумного сельского быта и переизбытка работы, и слишком затурканы, чтобы осмелиться протестовать: а вдруг отчислят из института?! Самое смешное, что спустя многие годы они вспоминали Веринский совхоз с искренним умилением, чуть ли не как лучшее время жизни. Ну а тогда – простывали, конечно. И болели.
На предмет выявления захворавших раз в неделю приезжал из института начальник медпункта – толстый низенький потный дядька, почему-то страшно гордившийся тем, что он по национальности ассириец. И этот нацмен начинал так сопеть, выспрашивая девчонок о том, что у них болит, так маслились его маленькие карие глазки, что болящие предпочитали отмолчаться, только бы не «раздеться до пояса» перед ним и не позволить мять и трогать себя этим коротеньким, похотливым докторским пальчикам. Вот и Аня была такой же стыдливой девочкой. Что с того, что ломит по вечерам поясницу, а внизу живота болит до невозможности? Дело молодое, пройдет.
Однако не проходило, и Анина стыдливость дала трещину. Во время следующего приезда лекаря она призналась в недомогании, постаравшись сделать это в присутствии преподавательницы. Врач деликатно повозил пальцами по ее животу и ахнул: "Здесь больно? А здесь? Да у тебя же аппендицит развивается!
Поедешь с нами в город, тебе в больницу надо, и как можно скорей!"
«Какое счастье! Да здравствуют аппендициты!» – с восторгом подумала Аня, которая уже досыта накушалась и романтики, и макаронов: хотя копали картошку и ее кругом – завались, студентов почему-то упорно пичкали макаронами: на завтрак, обед и ужин.
– Какой аппендицит? – удивились в поликлинике, куда Аня пошла только наутро, хорошенько намывшись и выспавшись в своей родимой постели. – Ну и коновалы у вас в институте. У девчонки пиелонефрит! В стационар, и поскорее!
Аню положили в больницу, и сначала она печалилась только оттого, что явно не успеет выписаться к началу занятий. Потом… потом началось что-то страшное. Капельницы, переливания крови, уколы, уколы, снова уколы, килограммы таблеток, хмурые лица врачей, мамины слезы… Спустя месяц доктора неохотно признались, что лечили девочку не от того. На самом деле у нее, конечно, не аппендицит, но также и не пиелонефрит. Всего-навсего воспаление придатков.
Ошибка в диагнозе – бывает. К сожалению, процесс пошел по трубам в матку и дальше в брюшину, так что возникала прямая угроза перитонита. Правда, большие дозы антибиотиков должны были помочь…
Помогли. Воспаление остановили. Правда, оставили внутри у Ани сущую пустыню. О том, что она стала стерильной, ее в больнице не предупредили. Или врачи не знали, или сочли это такой мелочью по сравнению со спасением ее молодой жизни…
– К сожалению, вы не сможете родить, – сказали ей спустя десять лет. – Такое ощущение, что в вашей матке напалмом все выжжено. Эмбриону там просто не за что уцепиться!
Не за что уцепиться их с Димой ребеночку… Сначала она никак не решалась сообщить об этом мужу. Но он сам понял: что-то случилось. Кое-как вызвал Аню на откровенность, а потом плакал вместе с ней, будто мальчишка, у которого отобрали игрушку. Только сейчас оба Поняли, как хотели, оказывается, ребенка. Дитя увенчало бы их любовь, а вместо этого…
– Мы все переживем, – наконец мужественно сказал Дима. – Мы любим друг друга, ну что же, это нам такое испытание выпало. Главное – наша любовь.
Легко сказать!
Аня всегда была ревнива, а теперь началось что-то ужасное. К красивым женщинам, которые так и норовили отнять у нее мужа, прибавились их дети. То и дело в голове вспыхивали картины, как вежливый Дима уступает в автобусе место женщине с ребенком, любуется малышом, а потом выходит вместе с ними, не доехав до своей остановки, – и больше не возвращается. Или как сентиментальный Дима любуется через ограду детского сада игрой ребятишек, и какой-то мальчик (девочка) нравится ему больше остальных, и вот появляются родители и начинают забирать своих детей, а за тем мальчиком (девочкой) никто не приходит, и дитя плачет, а Дима утешает его через ограду, вытирает слезы и сопливый носишко, и вот вдруг появляется его мать – женщина неземной красоты, она, извиняясь, рассказывает свою печальную историю: муж, подлец, бросил их с ребенком, она крутится на трех работах, жизнь так тяжела, дитя растет без отца…
Ну и все в том же роде, этакий бесконтрольный полет больного воображения, отчего у Ани начинались истерики, и на голову безвинного Димы выливались такие ушаты упреков и слез, что ей потом самой становилось стыдно.
Она рыдала, вымаливала прощение у оскорбленного мужа, проклинала себя, кричала, что он должен ее бросить, что счастье кончилось.
– Нам знаешь что надо сделать? – сказал однажды измученный Дима, у которого уже во рту пересохло от клятв в вечной любви и верности. – Нам надо усыновить ребенка!
И при этих словах Аня почувствовала, что ее превратившаяся в манию ненависть к чужим детям резко пошла на убыль.
– Трусы-то хоть с нее сними, – проворчал Серый, неодобрительно наблюдая, как Рыжий вскочил на колени рядом с девушкой и начал расстегивать джинсы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Что характерно, лихая советская молодежь ничуть не испугалась нечеловеческих условий, а восприняла их как должное. О правах человека и тому подобном в то время и слыхом не слыхали, кроме того, ребятишки только что прошли горнило вступительных экзаменов (три человека на место) и готовы были носом землю рыть от счастья, что зачислены в институт.
Копать бесплатно колхозную картошку? С радостью! Жить в вонючем яровизаторе? Запросто! Спать на нарах? Да мы только об этом и мечтали всю нашу молодую жизнь!
Однако наспех сколоченные нары вместили только половину народу. Нет, остальным не пришлось валяться прямо на полу: для них завезли несколько грузовиков деревянных ящиков, и из этих шатких сооружений студенточки изобретательно соорудили себе ложа, вернее, лежбища, нагромоздив на них матрасовки, набитые сеном. И начались сельхозподвиги! Днем ораву вывозили на поля – куда-то очень далеко, и если правда, что территория Хабаровского края могла бы вместить не меньше двух перемещенных на Дальний Восток европейских государств, то они побывали не то в Бельгии, не то во Франции.
Сентябрь выдался дождливый, ночами в яровизаторе стоял крепкий дух мокрых кирзовых или резиновых сапог, неохотно просыхающих носков и телогреек, немытых тел (в баню, в соседнюю деревню, добрые крестьяне вывозили городских раз в две недели, чтоб не забаловались. Это вам не у папы с мамой!). А в 63-м году изобилием дезодорантов наш народ не баловали… С другой стороны, девчонки и парни были слишком молоды и неприхотливы, чтобы всерьез страдать от безумного сельского быта и переизбытка работы, и слишком затурканы, чтобы осмелиться протестовать: а вдруг отчислят из института?! Самое смешное, что спустя многие годы они вспоминали Веринский совхоз с искренним умилением, чуть ли не как лучшее время жизни. Ну а тогда – простывали, конечно. И болели.
На предмет выявления захворавших раз в неделю приезжал из института начальник медпункта – толстый низенький потный дядька, почему-то страшно гордившийся тем, что он по национальности ассириец. И этот нацмен начинал так сопеть, выспрашивая девчонок о том, что у них болит, так маслились его маленькие карие глазки, что болящие предпочитали отмолчаться, только бы не «раздеться до пояса» перед ним и не позволить мять и трогать себя этим коротеньким, похотливым докторским пальчикам. Вот и Аня была такой же стыдливой девочкой. Что с того, что ломит по вечерам поясницу, а внизу живота болит до невозможности? Дело молодое, пройдет.
Однако не проходило, и Анина стыдливость дала трещину. Во время следующего приезда лекаря она призналась в недомогании, постаравшись сделать это в присутствии преподавательницы. Врач деликатно повозил пальцами по ее животу и ахнул: "Здесь больно? А здесь? Да у тебя же аппендицит развивается!
Поедешь с нами в город, тебе в больницу надо, и как можно скорей!"
«Какое счастье! Да здравствуют аппендициты!» – с восторгом подумала Аня, которая уже досыта накушалась и романтики, и макаронов: хотя копали картошку и ее кругом – завались, студентов почему-то упорно пичкали макаронами: на завтрак, обед и ужин.
– Какой аппендицит? – удивились в поликлинике, куда Аня пошла только наутро, хорошенько намывшись и выспавшись в своей родимой постели. – Ну и коновалы у вас в институте. У девчонки пиелонефрит! В стационар, и поскорее!
Аню положили в больницу, и сначала она печалилась только оттого, что явно не успеет выписаться к началу занятий. Потом… потом началось что-то страшное. Капельницы, переливания крови, уколы, уколы, снова уколы, килограммы таблеток, хмурые лица врачей, мамины слезы… Спустя месяц доктора неохотно признались, что лечили девочку не от того. На самом деле у нее, конечно, не аппендицит, но также и не пиелонефрит. Всего-навсего воспаление придатков.
Ошибка в диагнозе – бывает. К сожалению, процесс пошел по трубам в матку и дальше в брюшину, так что возникала прямая угроза перитонита. Правда, большие дозы антибиотиков должны были помочь…
Помогли. Воспаление остановили. Правда, оставили внутри у Ани сущую пустыню. О том, что она стала стерильной, ее в больнице не предупредили. Или врачи не знали, или сочли это такой мелочью по сравнению со спасением ее молодой жизни…
– К сожалению, вы не сможете родить, – сказали ей спустя десять лет. – Такое ощущение, что в вашей матке напалмом все выжжено. Эмбриону там просто не за что уцепиться!
Не за что уцепиться их с Димой ребеночку… Сначала она никак не решалась сообщить об этом мужу. Но он сам понял: что-то случилось. Кое-как вызвал Аню на откровенность, а потом плакал вместе с ней, будто мальчишка, у которого отобрали игрушку. Только сейчас оба Поняли, как хотели, оказывается, ребенка. Дитя увенчало бы их любовь, а вместо этого…
– Мы все переживем, – наконец мужественно сказал Дима. – Мы любим друг друга, ну что же, это нам такое испытание выпало. Главное – наша любовь.
Легко сказать!
Аня всегда была ревнива, а теперь началось что-то ужасное. К красивым женщинам, которые так и норовили отнять у нее мужа, прибавились их дети. То и дело в голове вспыхивали картины, как вежливый Дима уступает в автобусе место женщине с ребенком, любуется малышом, а потом выходит вместе с ними, не доехав до своей остановки, – и больше не возвращается. Или как сентиментальный Дима любуется через ограду детского сада игрой ребятишек, и какой-то мальчик (девочка) нравится ему больше остальных, и вот появляются родители и начинают забирать своих детей, а за тем мальчиком (девочкой) никто не приходит, и дитя плачет, а Дима утешает его через ограду, вытирает слезы и сопливый носишко, и вот вдруг появляется его мать – женщина неземной красоты, она, извиняясь, рассказывает свою печальную историю: муж, подлец, бросил их с ребенком, она крутится на трех работах, жизнь так тяжела, дитя растет без отца…
Ну и все в том же роде, этакий бесконтрольный полет больного воображения, отчего у Ани начинались истерики, и на голову безвинного Димы выливались такие ушаты упреков и слез, что ей потом самой становилось стыдно.
Она рыдала, вымаливала прощение у оскорбленного мужа, проклинала себя, кричала, что он должен ее бросить, что счастье кончилось.
– Нам знаешь что надо сделать? – сказал однажды измученный Дима, у которого уже во рту пересохло от клятв в вечной любви и верности. – Нам надо усыновить ребенка!
И при этих словах Аня почувствовала, что ее превратившаяся в манию ненависть к чужим детям резко пошла на убыль.
– Трусы-то хоть с нее сними, – проворчал Серый, неодобрительно наблюдая, как Рыжий вскочил на колени рядом с девушкой и начал расстегивать джинсы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93