Антон поперхнулся, но тотчас стал по-прежнему суров.
– Да нет, быть такого не может! – горячо воскликнул Леший. – Зачем ей?
Она не нуждается! То есть денег, конечно, никогда не бывает слишком много, но все-таки! Она как раз заработала в своем клубе за одну штучку классную, поехала в Москву купить себе кое-что…
– Минуточку! – перебил Антон и повернулся к вагону, где на подножке все это время висела, навострив ушки, Людочек, напрочь расставшаяся с бредовой идеей уборки. – Где Литвинова садилась?
– Билет у нее от Москвы, это правда, но в Москве это купе было пустым совершенно, я точно знаю. То есть она села в Северолуцке, я еще удивилась, когда проверяла билеты, а потом подумала: какая мне разница?
– А ты ее не спросила, почему садилась в Луцке, если билет от Москвы?
– Да ты понимаешь… – зашныряла глазами Людочек, – если честно, я не видела, как она садилась.
– То есть?! – нахмурился Антон. – Каким же образом она прошла? Не с неба же свалилась?!
– Не с неба, не с неба, успокойся, – послышался суетливый мужской голос. – Она садилась через последний вагон, и не одна, а с любовником.
Какое-то беспокойство не давало ему покоя все это время, так и грызло, так и точило! Хотя жизнь редкостно ополчилась против него именно в эти недели.
Полное ощущение, что на Джейсона некто неведомый напустил порчу, выражаясь языком его предков. Акции «Вуул Полякофф» упали в цене с внезапностью, заставлявшей предположить не случайность, а злой умысел. Невиданная засуха обернулась страшными пожарами, буквально за сутки уничтожившими гектары пастбищ.
Хуже того – несколько самых ценных отар оказались отрезаны огнем и погибли, и в довершение всего недоумок Скотт Каслмейн, не дождавшись решения суда, который, наверное, позволил бы ему (вернее, овечке Джейси!) внести залог, попытался покончить с собой в тюрьме.
И где он только раздобыл этот осколок бутылочного стекла, которым ночью вскрыл себе вены? Ладно, стекло мог найти на тюремном дворе во время прогулки, такое возможно, но откуда – это интересовало Джейсона гораздо больше! – раздобыл бесстрашие перед лицом смерти? Покончить с собой… болезненным, долгим способом, требовавшим мужества и терпения! Ни одним из этих качеств Скотти никогда не отличался, и вот поди ж ты!
Джейсон даже ощутил к кузену нечто вроде уважения (особенно когда подумал, что теперь-то залог вносить не понадобится)… которое, впрочем, немедленно сменилось яростью, как только он узнал, что попытка самоубийства не удалась.
Придурок! Сколько дел перепробовал за свою жизнь этот неудачник – и ни одного так и не смог довести до конца. Тем паче – убить себя.
А главное, Скотти не нашел ничего лучшего, как сунуть под подушку покаянное, отвратительное, высокопарное признание в том, что он действительно изнасиловал того юного красавчика самым гнусным образом, и столь же гнусно лгал на следствии, уверяя, что мальчишка сам его соблазнил. Ну да, пятнадцатилетний распутник искусил невинного сорокалетнего младенца Скотти… В это все равно никто не верил, и правильно сделал, как выяснилось.
Это позорное признание мгновенно стало достоянием гласности, во всех газетах на разные лады склонялась фамилия Каслмейн, а рядом то и дело звучало имя преуспевающего кузена Скотти, знаменитого «шерстяного Полякофф», кто якобы готов уплатить миллион долларов, чтобы спасти любимого кузена. В одной «желтой» газетенке даже выражалось недоумение по поводу такой пылкой родственной любви – дескать, она только родственная или какая-нибудь еще? Ведь Джейсон Полякофф, как известно, до сих пор не женат…
Словом, ему тяжело приходилось, по-настоящему, тяжело, и он привык каждый день ждать от судьбы какой-нибудь новой пакости, а потому почти не удивился, когда обнаружил среди почты конверт со знакомой картинкой: Воронья башня Нижегородского кремля. И Сонин почерк…
Джейсон вскрыл конверт, – из него выпал пресловутый авиабилет, – с ужасным предчувствием: она передумала! Она не приедет!
О господи… не приедет, да, но не потому, что передумала. Соня попала в аварию и лежит сейчас в больнице, с ногой на вытяжке и в гипсовом корсете.
Лежать ей сорок пять суток, то есть никак не успеть вылететь в назначенный мистером Полякофф срок. И оформлением визы сейчас заниматься нет никакой возможности. Она попросила свою мать сдать билет, чтобы купить другой, на более поздний срок, однако, к сожалению, ей сообщили, что это невозможно, сдать его и получить обратно деньги может только тот, кто его заказал. Поэтому она возвращает билет.
Ей очень неловко это сообщать, но деньги, присланные мистером Полякофф, пришлось потратить на врачей. Зато она лежит в хорошей больнице, за ней прекрасно ухаживают, у нее теперь появилась надежда на выздоровление и, возможно, когда-нибудь – даже на встречу с милым, добрым Джейсоном, которого ей, конечно, сам бог послал.
Письмо выпало из рук Джейсона. Больше всего его поразило даже не известие об аварии, хотя это само по себе ужасно, а ее осторожные слова «возможно, когда-нибудь»… Что это значит? Стремление выйти замуж за Джейсона Полякофф у нее охладело? Или… или она не верит в возможность своего выздоровления?
Утерев с висков ледяной пот, он протянул руку к телефону, чтобы немедленно заказать себе билет в Москву, однако в это мгновение телефон разразился пронзительным звоном. Джейсон, вздрогнув, схватил трубку.
Звонила рыдающая мать. Кузен Айзек – младший Каслмейн ее любимчик – увезен сегодня ночью в больницу с диагнозом «передозировка наркотиков». Причем не из собственного благопристойного дома, а из какого-то гнусного притона.
Фотографии во всех газетах… Мать Айзека, Джессика, лежит с инфарктом. А Скотти устроил дикий дебош в тюремной больнице, после чего его перевезли в психиатрическую лечебницу. Защита намерена выдвинуть новую версию: якобы Скотт находился в состоянии умственного помрачения, когда изнасиловал того мальчишку.
А Джейсон подумал, что если здесь кто-то и находится в состоянии умственного помрачения, так это он…
Успокоив мать и пообещав ей немедленно заняться делами проклятых родственников, он по телефону отправил телеграмму в Северолуцк с изъявлениями своей любви и готовностью ждать сколько угодно. В DHL помчался курьер с конвертом, в котором лежали две тысячи долларов – на скорейшее излечение Сони.
В прилагаемой записке Джейсон требовал извещать его о могущих быть денежных затруднениях незамедлительно. И еще он обещал выехать в Россию по возможности скоро, как только закончит некоторые неотложные дела.
А ночью увидел странный сон. Снилось ему, что на его глазах здание знаменитой Опера-хаус, расположенное, как известно, на воде, вдруг пошло ко дну Сиднейского залива – со всеми своими солистами, оркестром, хором, кордебалетом и зрителями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
– Да нет, быть такого не может! – горячо воскликнул Леший. – Зачем ей?
Она не нуждается! То есть денег, конечно, никогда не бывает слишком много, но все-таки! Она как раз заработала в своем клубе за одну штучку классную, поехала в Москву купить себе кое-что…
– Минуточку! – перебил Антон и повернулся к вагону, где на подножке все это время висела, навострив ушки, Людочек, напрочь расставшаяся с бредовой идеей уборки. – Где Литвинова садилась?
– Билет у нее от Москвы, это правда, но в Москве это купе было пустым совершенно, я точно знаю. То есть она села в Северолуцке, я еще удивилась, когда проверяла билеты, а потом подумала: какая мне разница?
– А ты ее не спросила, почему садилась в Луцке, если билет от Москвы?
– Да ты понимаешь… – зашныряла глазами Людочек, – если честно, я не видела, как она садилась.
– То есть?! – нахмурился Антон. – Каким же образом она прошла? Не с неба же свалилась?!
– Не с неба, не с неба, успокойся, – послышался суетливый мужской голос. – Она садилась через последний вагон, и не одна, а с любовником.
Какое-то беспокойство не давало ему покоя все это время, так и грызло, так и точило! Хотя жизнь редкостно ополчилась против него именно в эти недели.
Полное ощущение, что на Джейсона некто неведомый напустил порчу, выражаясь языком его предков. Акции «Вуул Полякофф» упали в цене с внезапностью, заставлявшей предположить не случайность, а злой умысел. Невиданная засуха обернулась страшными пожарами, буквально за сутки уничтожившими гектары пастбищ.
Хуже того – несколько самых ценных отар оказались отрезаны огнем и погибли, и в довершение всего недоумок Скотт Каслмейн, не дождавшись решения суда, который, наверное, позволил бы ему (вернее, овечке Джейси!) внести залог, попытался покончить с собой в тюрьме.
И где он только раздобыл этот осколок бутылочного стекла, которым ночью вскрыл себе вены? Ладно, стекло мог найти на тюремном дворе во время прогулки, такое возможно, но откуда – это интересовало Джейсона гораздо больше! – раздобыл бесстрашие перед лицом смерти? Покончить с собой… болезненным, долгим способом, требовавшим мужества и терпения! Ни одним из этих качеств Скотти никогда не отличался, и вот поди ж ты!
Джейсон даже ощутил к кузену нечто вроде уважения (особенно когда подумал, что теперь-то залог вносить не понадобится)… которое, впрочем, немедленно сменилось яростью, как только он узнал, что попытка самоубийства не удалась.
Придурок! Сколько дел перепробовал за свою жизнь этот неудачник – и ни одного так и не смог довести до конца. Тем паче – убить себя.
А главное, Скотти не нашел ничего лучшего, как сунуть под подушку покаянное, отвратительное, высокопарное признание в том, что он действительно изнасиловал того юного красавчика самым гнусным образом, и столь же гнусно лгал на следствии, уверяя, что мальчишка сам его соблазнил. Ну да, пятнадцатилетний распутник искусил невинного сорокалетнего младенца Скотти… В это все равно никто не верил, и правильно сделал, как выяснилось.
Это позорное признание мгновенно стало достоянием гласности, во всех газетах на разные лады склонялась фамилия Каслмейн, а рядом то и дело звучало имя преуспевающего кузена Скотти, знаменитого «шерстяного Полякофф», кто якобы готов уплатить миллион долларов, чтобы спасти любимого кузена. В одной «желтой» газетенке даже выражалось недоумение по поводу такой пылкой родственной любви – дескать, она только родственная или какая-нибудь еще? Ведь Джейсон Полякофф, как известно, до сих пор не женат…
Словом, ему тяжело приходилось, по-настоящему, тяжело, и он привык каждый день ждать от судьбы какой-нибудь новой пакости, а потому почти не удивился, когда обнаружил среди почты конверт со знакомой картинкой: Воронья башня Нижегородского кремля. И Сонин почерк…
Джейсон вскрыл конверт, – из него выпал пресловутый авиабилет, – с ужасным предчувствием: она передумала! Она не приедет!
О господи… не приедет, да, но не потому, что передумала. Соня попала в аварию и лежит сейчас в больнице, с ногой на вытяжке и в гипсовом корсете.
Лежать ей сорок пять суток, то есть никак не успеть вылететь в назначенный мистером Полякофф срок. И оформлением визы сейчас заниматься нет никакой возможности. Она попросила свою мать сдать билет, чтобы купить другой, на более поздний срок, однако, к сожалению, ей сообщили, что это невозможно, сдать его и получить обратно деньги может только тот, кто его заказал. Поэтому она возвращает билет.
Ей очень неловко это сообщать, но деньги, присланные мистером Полякофф, пришлось потратить на врачей. Зато она лежит в хорошей больнице, за ней прекрасно ухаживают, у нее теперь появилась надежда на выздоровление и, возможно, когда-нибудь – даже на встречу с милым, добрым Джейсоном, которого ей, конечно, сам бог послал.
Письмо выпало из рук Джейсона. Больше всего его поразило даже не известие об аварии, хотя это само по себе ужасно, а ее осторожные слова «возможно, когда-нибудь»… Что это значит? Стремление выйти замуж за Джейсона Полякофф у нее охладело? Или… или она не верит в возможность своего выздоровления?
Утерев с висков ледяной пот, он протянул руку к телефону, чтобы немедленно заказать себе билет в Москву, однако в это мгновение телефон разразился пронзительным звоном. Джейсон, вздрогнув, схватил трубку.
Звонила рыдающая мать. Кузен Айзек – младший Каслмейн ее любимчик – увезен сегодня ночью в больницу с диагнозом «передозировка наркотиков». Причем не из собственного благопристойного дома, а из какого-то гнусного притона.
Фотографии во всех газетах… Мать Айзека, Джессика, лежит с инфарктом. А Скотти устроил дикий дебош в тюремной больнице, после чего его перевезли в психиатрическую лечебницу. Защита намерена выдвинуть новую версию: якобы Скотт находился в состоянии умственного помрачения, когда изнасиловал того мальчишку.
А Джейсон подумал, что если здесь кто-то и находится в состоянии умственного помрачения, так это он…
Успокоив мать и пообещав ей немедленно заняться делами проклятых родственников, он по телефону отправил телеграмму в Северолуцк с изъявлениями своей любви и готовностью ждать сколько угодно. В DHL помчался курьер с конвертом, в котором лежали две тысячи долларов – на скорейшее излечение Сони.
В прилагаемой записке Джейсон требовал извещать его о могущих быть денежных затруднениях незамедлительно. И еще он обещал выехать в Россию по возможности скоро, как только закончит некоторые неотложные дела.
А ночью увидел странный сон. Снилось ему, что на его глазах здание знаменитой Опера-хаус, расположенное, как известно, на воде, вдруг пошло ко дну Сиднейского залива – со всеми своими солистами, оркестром, хором, кордебалетом и зрителями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93