– а вторую я втихаря себе оставил. Ты ее видел, Андрей, она у меня над диваном висит.
– Себе забрал… – пробормотала Соня. – Себе. Себе… Неужели?.. Да нет, не может этого быть!
– Чего не может быть? – насторожился Леший. – Скажи, ради Христа, в какое еще черное дело втравила меня твоя близняшка?
– Вы знаете, что такое «Прощание славянки», ребята? – Соня переводила расширенные изумлением глаза со Струмилина на Лешего. – Ребята, вы знаете, что такое «Прощание славянки»?! Это – жемчужина Северолуцкого художественного музея. Его гордость! И это была любимая Костина картина. Мужа моего покойного… Костя даже из календаря ее репродукцию! вырезал и у нас дома повесил. А потом бросил работу в турфирме и устроился охранником в художественный музей. Это произошло чуть больше года назад, как раз накануне его смерти. И… вы только посмотрите, что нашла здесь сегодня!
Она вскочила, поскользнувшись на луже, накапавшей со стола, но удержалась на ногах, ринулась в комнату и через миг вернулась, держа стопку фотографий.
– Смотрите!
Леший быстро, невнимательно просмотрел фото передал пачку Струмилину.
– Ну и что тут особенного? «Прощание славянки» во всех видах, более ничего. Наверное, Борискина работа.
– Борискина? О нет, это работа не Борискина! – странно-звонким голосом сказала Соня. – Это не про снимки картины – снято во всех подробностях, как на висит в нашем музее. Неужели вы не видите? Подробности рамы, все детали картины. Даже крепления сфотографированы, вот, видите?! Повернуть картину, чтобы так подробно заснять ее, обычному посетителю вряд ли удалось бы. Это мог сделать только свой человек. Смотрительница или…
– Или охранник, ты хочешь сказать? – глухо спросил Струмилин, только сейчас вспомнив, что вчера была Костина годовщина, а сегодня… сегодня его вдова и он, друг детства…
– Я вижу, ты мне не веришь? – надменно вскинула голову Соня. – Не веришь! Ладно. Но ты посмотри внимательнее на эти фотографии. Видишь, в уголках даты съемки автоматически проставлены? Вот, 10.06.99, 14.06.99, 18.06.99. Это дни Костиных, дежурств. Костя работал именно так – сутки через трое. И еще… видите, ноль везде не пропечатан, вместо него получается как бы скобка.
Довольно редкий брачок, верно? Именно такой брачок был у Костиной камеры. И можете думать обо мне что хотите, но я, кажется, знаю, зачем моя сестра поехала в Северолуцк.
– Они считали, что красота должна выйти из музея, стать неотъемлемой принадлежностью быта! Не украшением жилья, а его частью, как… как кухонная утварь, к примеру!
Искусствоведческий спор набирал силу. Соня – точнее сказать, та молодая женщина, в которой кассирша Люба признала Соню Аверьянову… Для удобства продолжим и мы ее так называть, – Соня незаметно отпрянула обратно в зал и подскочила к «Прощанию славянки». Заглянула за оборот картины Так, все по-прежнему, а что могло измениться с прошлого раза? Традиционное крепление картин в музеях толстая бельевая веревка пропущена в металлические в данном случае – медные колечки, прибитые к раме с изнанки.
– В эту эпоху выравниваются прежде несовместимые виды искусства – вровень с живописью становится архитектура, декоративно-прикладное искусство.
Гегемония станковой живописи уходит в прошлое!
Защитник кубизма явно подготовился к спору и поэтому пока лидирует: его оппонентки еще не собрались с мыслями и издают просто нечленораздельный потрясенный гудеж.
Соня распахнула свой просторный жакет. Слева на подкладке нашито нечто вроде черкесских газырей – такие маленькие карманчики. А в них чего только нет!
Не глядя выхватила крохотные, не больше маникюрных щипчиков, кусачки и всунула их в кольцо.
Чуть слышный щелчок. Перехватила повисшую картину левой рукой, правой перекусила второе кольцо. Маленькие, да удаленькие кусачки вернулись в свой карманчик, из соседнего был выдернут небольшой сапожный нож. Острое как бритва лезвие прикрыто пластмассовым чехлом.
Поставив картину на одно колено, Соня точными движениями вырезала полотно из рамы. Рука ее ни разу не дрогнула, линия обреза не скосилась ни на миллиметр.
Полотно свернулось в трубочку, и Соня поставила его на пол.
– В обществе в эту эпоху царит культ артистического универсализма, сфера изобразительного творчества необычайно расширяется, формируется новый тип универсального художника, для которого не существует разделения на ремесло и искусство. Художник теперь умеет все!
– Да зачем, зачем?! – взвился до визга уже знакомый Соне тоненький голосок седенькой смотрительницу. – Зачем ему уметь все? Эту картину писал не художник, а сапожник! Или пекарь!
Зря она так переживает все-таки. Какая разница – пекарь или сапожник?
Соня в два шага оказалась рядом с величественным шкафом и, вытянувшись на цыпочках, сунула осиротевший багет наверх. «Крышу» шкафа обрамлял затейливый бордюр, и снизу совершенно невозможно было разглядеть, лежит там, сверху, что-то или нет.
«От души надеюсь, что они тут не страдают патологическим пристрастием к чистоте и не устроят завтра генеральную уборку, – мрачно усмехнулась Соня. – А то им же хуже будет. Меньше знаешь – лучше спишь!»
Она задрала свою серую шелковую блузку. Прямо вокруг голого тела оказалась обернута линялая тряпка с какими-то нелепыми оборками бронзового цвета. Ее фиксировала тугая резиновая лента на кнопке. Соня расстегнула кнопку и сняла с себя кусок ткани, бросила его на пол, обмотавшись взамен «Прощанием славянки». На миг на ее сосредоточенном лице мелькнула недовольная гримаска: полотно было холодное, а тело разгорячилось от волнения.
В горле запершило. Эх, не раскашляться бы сейчас – вот уж некстати!
Все, резиновый фиксатор защелкнут, блузка опущена. Однако какой жесткий край у этого полотна, всю грудь исцарапает! И держаться приходится неестественно прямо, будто в корсете, стягивающем тело от подмышек до бедер.
– Может быть, вам не по душе и Кандинский и Малевич с их спонтанной, иррациональной игрой цветовых пятен?
В голосе поборника абстракционизма зазвучал священный ужас.
– Не по душе! – дерзко выкрикнула смотрительница. – Ни Кандинский, ни Малевич, ни этот ваш Шагал. Даже странно, что они мазали свои холсты практически в то время, когда творил Кустодиев! Да вы загляните сюда, в этот зал – вот истинный шедевр! «Русская Венера»!
Слова, доносившиеся из-за стены, отдавались в Сониной голове как удары метронома. Секунды-минуты, секунды-минуты, секунды-минуты…
Она подхватила линялую тряпку с полу, развернула – и припала губами к краю оборки. Дунула раз, другой. Со стороны могло показаться, что девушка надувает воздушный шарик на редкость причудливой формы.
Обвисшая оборка начала распрямляться, приобретая разнообразные выпуклости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
– Себе забрал… – пробормотала Соня. – Себе. Себе… Неужели?.. Да нет, не может этого быть!
– Чего не может быть? – насторожился Леший. – Скажи, ради Христа, в какое еще черное дело втравила меня твоя близняшка?
– Вы знаете, что такое «Прощание славянки», ребята? – Соня переводила расширенные изумлением глаза со Струмилина на Лешего. – Ребята, вы знаете, что такое «Прощание славянки»?! Это – жемчужина Северолуцкого художественного музея. Его гордость! И это была любимая Костина картина. Мужа моего покойного… Костя даже из календаря ее репродукцию! вырезал и у нас дома повесил. А потом бросил работу в турфирме и устроился охранником в художественный музей. Это произошло чуть больше года назад, как раз накануне его смерти. И… вы только посмотрите, что нашла здесь сегодня!
Она вскочила, поскользнувшись на луже, накапавшей со стола, но удержалась на ногах, ринулась в комнату и через миг вернулась, держа стопку фотографий.
– Смотрите!
Леший быстро, невнимательно просмотрел фото передал пачку Струмилину.
– Ну и что тут особенного? «Прощание славянки» во всех видах, более ничего. Наверное, Борискина работа.
– Борискина? О нет, это работа не Борискина! – странно-звонким голосом сказала Соня. – Это не про снимки картины – снято во всех подробностях, как на висит в нашем музее. Неужели вы не видите? Подробности рамы, все детали картины. Даже крепления сфотографированы, вот, видите?! Повернуть картину, чтобы так подробно заснять ее, обычному посетителю вряд ли удалось бы. Это мог сделать только свой человек. Смотрительница или…
– Или охранник, ты хочешь сказать? – глухо спросил Струмилин, только сейчас вспомнив, что вчера была Костина годовщина, а сегодня… сегодня его вдова и он, друг детства…
– Я вижу, ты мне не веришь? – надменно вскинула голову Соня. – Не веришь! Ладно. Но ты посмотри внимательнее на эти фотографии. Видишь, в уголках даты съемки автоматически проставлены? Вот, 10.06.99, 14.06.99, 18.06.99. Это дни Костиных, дежурств. Костя работал именно так – сутки через трое. И еще… видите, ноль везде не пропечатан, вместо него получается как бы скобка.
Довольно редкий брачок, верно? Именно такой брачок был у Костиной камеры. И можете думать обо мне что хотите, но я, кажется, знаю, зачем моя сестра поехала в Северолуцк.
– Они считали, что красота должна выйти из музея, стать неотъемлемой принадлежностью быта! Не украшением жилья, а его частью, как… как кухонная утварь, к примеру!
Искусствоведческий спор набирал силу. Соня – точнее сказать, та молодая женщина, в которой кассирша Люба признала Соню Аверьянову… Для удобства продолжим и мы ее так называть, – Соня незаметно отпрянула обратно в зал и подскочила к «Прощанию славянки». Заглянула за оборот картины Так, все по-прежнему, а что могло измениться с прошлого раза? Традиционное крепление картин в музеях толстая бельевая веревка пропущена в металлические в данном случае – медные колечки, прибитые к раме с изнанки.
– В эту эпоху выравниваются прежде несовместимые виды искусства – вровень с живописью становится архитектура, декоративно-прикладное искусство.
Гегемония станковой живописи уходит в прошлое!
Защитник кубизма явно подготовился к спору и поэтому пока лидирует: его оппонентки еще не собрались с мыслями и издают просто нечленораздельный потрясенный гудеж.
Соня распахнула свой просторный жакет. Слева на подкладке нашито нечто вроде черкесских газырей – такие маленькие карманчики. А в них чего только нет!
Не глядя выхватила крохотные, не больше маникюрных щипчиков, кусачки и всунула их в кольцо.
Чуть слышный щелчок. Перехватила повисшую картину левой рукой, правой перекусила второе кольцо. Маленькие, да удаленькие кусачки вернулись в свой карманчик, из соседнего был выдернут небольшой сапожный нож. Острое как бритва лезвие прикрыто пластмассовым чехлом.
Поставив картину на одно колено, Соня точными движениями вырезала полотно из рамы. Рука ее ни разу не дрогнула, линия обреза не скосилась ни на миллиметр.
Полотно свернулось в трубочку, и Соня поставила его на пол.
– В обществе в эту эпоху царит культ артистического универсализма, сфера изобразительного творчества необычайно расширяется, формируется новый тип универсального художника, для которого не существует разделения на ремесло и искусство. Художник теперь умеет все!
– Да зачем, зачем?! – взвился до визга уже знакомый Соне тоненький голосок седенькой смотрительницу. – Зачем ему уметь все? Эту картину писал не художник, а сапожник! Или пекарь!
Зря она так переживает все-таки. Какая разница – пекарь или сапожник?
Соня в два шага оказалась рядом с величественным шкафом и, вытянувшись на цыпочках, сунула осиротевший багет наверх. «Крышу» шкафа обрамлял затейливый бордюр, и снизу совершенно невозможно было разглядеть, лежит там, сверху, что-то или нет.
«От души надеюсь, что они тут не страдают патологическим пристрастием к чистоте и не устроят завтра генеральную уборку, – мрачно усмехнулась Соня. – А то им же хуже будет. Меньше знаешь – лучше спишь!»
Она задрала свою серую шелковую блузку. Прямо вокруг голого тела оказалась обернута линялая тряпка с какими-то нелепыми оборками бронзового цвета. Ее фиксировала тугая резиновая лента на кнопке. Соня расстегнула кнопку и сняла с себя кусок ткани, бросила его на пол, обмотавшись взамен «Прощанием славянки». На миг на ее сосредоточенном лице мелькнула недовольная гримаска: полотно было холодное, а тело разгорячилось от волнения.
В горле запершило. Эх, не раскашляться бы сейчас – вот уж некстати!
Все, резиновый фиксатор защелкнут, блузка опущена. Однако какой жесткий край у этого полотна, всю грудь исцарапает! И держаться приходится неестественно прямо, будто в корсете, стягивающем тело от подмышек до бедер.
– Может быть, вам не по душе и Кандинский и Малевич с их спонтанной, иррациональной игрой цветовых пятен?
В голосе поборника абстракционизма зазвучал священный ужас.
– Не по душе! – дерзко выкрикнула смотрительница. – Ни Кандинский, ни Малевич, ни этот ваш Шагал. Даже странно, что они мазали свои холсты практически в то время, когда творил Кустодиев! Да вы загляните сюда, в этот зал – вот истинный шедевр! «Русская Венера»!
Слова, доносившиеся из-за стены, отдавались в Сониной голове как удары метронома. Секунды-минуты, секунды-минуты, секунды-минуты…
Она подхватила линялую тряпку с полу, развернула – и припала губами к краю оборки. Дунула раз, другой. Со стороны могло показаться, что девушка надувает воздушный шарик на редкость причудливой формы.
Обвисшая оборка начала распрямляться, приобретая разнообразные выпуклости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93