Мысль о короне ослепляла, вызывала головную боль… но не думать о ней Эмма уже не могла.
Настал ясный погожий сентябрь. Обильный урожай был почти собран, поля убраны, закрома наполнены. Жители Нормандии — норманны, франки, бретоны — с гордостью говорили о своих богатствах. У них-де самые тучные луга, самые рыбные реки, самое жирное молоко, самые сильные кони и лучшая во Франкии сталь. Теперь и местные жители стали, по примеру северян, готовить пищу на сливочном масле вместо растительного, а свой нормандский напиток — яблочный сидр — они превозносили даже выше франкских вин.
Однако несмотря на мирные отношения внутри страны, сам воздух Нормандии с его ароматами сыра, яблок и молока, казалось, дрожал в предощущении приближающейся войны. К набережным Руана причаливали драккары норманнов с юга, из Гаронны. Они, как ромеи, были задрапированы в складчатые шелковые плащи самых ярких расцветок и сочетаний, носили шелковые башмаки и завивали колечками коротко обрезанные волосы. Пришельцев с Севера в них можно было узнать только по высокому росту и огромным секирам, которые они ловко сжимали руками в шелковых перчатках.
Эмма едва понимала их аквитанский быстрый говор и предпочитала общаться с ними на скандинавском. Зато язык викингов с Луары, их выговор, на каком она говорила с детства, она понимала легко. Их было много в Руане, Ролло подолгу заседал с ними, о чем-то разговаривал, спорил.
У Эммы приближался срок разрешения от бремени. Ролло теперь относился к ней с особым вниманием. К ней был приставлен целый штат повитух, в покоях появилась детская люлька с резьбой, инкрустированная перламутром, с позолоченными полозьями. Ролло подолгу задумчиво глядел на нее. Эмма подходила к нему, и он вдруг сильно притягивал ее к себе.
— О, великие боги! Только бы с тобой ничего не случилось! Только бы ты и младенец прошли это испытание. Иначе… Нет, я не хочу даже думать об этом.
Эмма почти материнским жестом взлохмачивала ему волосы. «Как я смогу обмануть его? Как пойду против его воли, рискуя собой, ребенком, нашим счастьем?»
Она убеждала себя, что должна. Ролло был язычником, она — христианкой. Между ними всегда острым оставалось лишь это противостояние. Но их дитя должно быть крещеным. И Эмма знала — когда придет ее время, она обманет Ролло.
Однажды по Сене подошли драккары викингов с Луары. Эмма видела, как Ролло радостно смеялся, приветствуя огромного викинга с раздвоенной бородой, франкскими косицами за плечами и византийским лором, обвитым прямо поверх кольчуги.
Беренгар пояснил Эмме, что это Глум, или, как его прозвали франки, Геллон. Он был одним из тех, кто когда-то бежал вместе с Ролло из Норвегии. Он был очень силен при Ролло и добился большой власти. Но меж ними произошла ссора, и Геллон ушел на Луару. Теперь он там один из Первых вождей, и Ролло, в связи с готовящимся походом на франков, примирился с ним.
Эмма внимательно глядела на Ролло, когда тот, смеясь, похлопывал Геллона по плечу. Сказала подошедшему Беренгару:
— А я столько раз слышала, что Ру не прощает предательства.
Беренгар усмехнулся.
— Пора лучше знать своего мужа, Птичка. Неужели ты еще не поняла, что ради своих целей, ради своей власти Рольв может пойти на все. Даже на союз с врагом.
В верности этих слов Эмма убедилась в тот же день. Она сидела за столом подле Геллона, наблюдала, как весел и дружелюбен с ним Ролло. Геллон также не оставался в долгу. Они смеялись, вспоминая, как когда-то колесили по морям, как воевали в разных странах, добывая золото и славу. Геллон вспомнил случай, когда они совершили набег в королевство Нортумбрию на острове Англов. Не самый удачный был набег, ибо им пришлось столкнуться с уже поселившимися там датчанами. А до этого был бой с саксонскими танами, и, хоть они захватили богатую добычу, но потеряли много людей, и, когда появились датчане, им пришлось отступать с боем.
У Геллона сияли глаза, рассказывал он отлично, как скальд. Ролло заслушался, словно и не был сам участником тех событий, а слушал старинную сагу о героях.
— Наши корабли стояли у скалистого берега, — повествовал в тишине Геллон. — Мы же укрепились на выступающем над морем утесе, и хотя мы видели сверху свои драконы-мачты, но на нас наседали датчане, и мы не могли спуститься вниз, разве что на крыльях, как чайки. Но нет ничего невозможного для сыновей Одина, и у нескольких из нас были длинные веревки…
Мы решили спуститься по ним. Но даны наседали. И тогда Ролло показал, что он великий предводитель. У нас было много скота, какого мы добыли у саксов, и Ролло велел забить его и соорудить из ободранных туш зверей вал, скользкий и кровавый, по которому даны так и не смогли добраться до нас. Много мяса осталось тогда на берегу, но все мы спустились, и никто не попал в рабство. Правда, я навсегда запомнил, каково это висеть на ветру над морем, а еще, как тяжело плыть к кораблю в ледяной воде обремененным тяжестью доспехов.
Геллон поднес к губам рог, чтобы промочить горло, но так и застыл, глядя на Эмму. Ее глаза сияли ярче алмазных подвесок на обруче, полуоткрытые губы манили, как мякоть свежего плода.
— Так вот какова ты, рыжая Птичка из Гилария, — восхитился он. — Немудрено, что ты смогла превзойти даже такую соперницу, как Лебяжьебелая Снэфрад.
Эмму уже давно никто не называл так, а одно упоминание о прежней жене Ролло вызвало у нее дрожь. — Что тебе ведомо о Лебяжьебелой?
— Много чего. Она — прекрасный воин, но люди боятся ее. Даже Рено Луарский, с которым она живет, испытывает что-то похожее на страх перед этой женщиной.
— Рено Луарский?
— Да. В Нормандии он звался Рагнаром. Но после того, как его крестили в Туре, мы называем его по-франкски Рено. Правда, добавляем еще прозвище Жженый, ибо всю правую половину лица его покрывают шрамы от ожога.
И он стал рассказывать, как Рагнар-Рено захватил аббатство Флери и сделал в нем свою резиденцию. Но однажды, как рассказывают монахи, к нему явился ночью сам святой Бенуа. Он был разгневан теми оргиями, какие Рено устраивал в дермитории монастыря, и ударил язычника по щеке. С тех пор на лице Рено осталась эта отметина, как от ожога.
Эмма рассмеялась. Она могла бы рассказать этому Геллону, как на лице Рено-Рагнара появился ожег. Но слова застыли у нее на губах, когда луарский ярл добавил, что скоро Рено лично прибудет в Руан и она увидит след от огненной десницы у него на щеке.
Эмма резко повернулась к Ролло. Он не глядел на нее, молча вжал в столешницу кинжал.
— Скажи, что это неправда, Ру. Он лишь пожал плечами.
— Рагнар стал великим ярлом. И он согласен присоединиться к моему походу на франков.
Эмма вдруг ощутила, как все ее тело напряглось.
— Но ведь с ним придет и Снэфрид, Ролло опять пожал плечами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
Настал ясный погожий сентябрь. Обильный урожай был почти собран, поля убраны, закрома наполнены. Жители Нормандии — норманны, франки, бретоны — с гордостью говорили о своих богатствах. У них-де самые тучные луга, самые рыбные реки, самое жирное молоко, самые сильные кони и лучшая во Франкии сталь. Теперь и местные жители стали, по примеру северян, готовить пищу на сливочном масле вместо растительного, а свой нормандский напиток — яблочный сидр — они превозносили даже выше франкских вин.
Однако несмотря на мирные отношения внутри страны, сам воздух Нормандии с его ароматами сыра, яблок и молока, казалось, дрожал в предощущении приближающейся войны. К набережным Руана причаливали драккары норманнов с юга, из Гаронны. Они, как ромеи, были задрапированы в складчатые шелковые плащи самых ярких расцветок и сочетаний, носили шелковые башмаки и завивали колечками коротко обрезанные волосы. Пришельцев с Севера в них можно было узнать только по высокому росту и огромным секирам, которые они ловко сжимали руками в шелковых перчатках.
Эмма едва понимала их аквитанский быстрый говор и предпочитала общаться с ними на скандинавском. Зато язык викингов с Луары, их выговор, на каком она говорила с детства, она понимала легко. Их было много в Руане, Ролло подолгу заседал с ними, о чем-то разговаривал, спорил.
У Эммы приближался срок разрешения от бремени. Ролло теперь относился к ней с особым вниманием. К ней был приставлен целый штат повитух, в покоях появилась детская люлька с резьбой, инкрустированная перламутром, с позолоченными полозьями. Ролло подолгу задумчиво глядел на нее. Эмма подходила к нему, и он вдруг сильно притягивал ее к себе.
— О, великие боги! Только бы с тобой ничего не случилось! Только бы ты и младенец прошли это испытание. Иначе… Нет, я не хочу даже думать об этом.
Эмма почти материнским жестом взлохмачивала ему волосы. «Как я смогу обмануть его? Как пойду против его воли, рискуя собой, ребенком, нашим счастьем?»
Она убеждала себя, что должна. Ролло был язычником, она — христианкой. Между ними всегда острым оставалось лишь это противостояние. Но их дитя должно быть крещеным. И Эмма знала — когда придет ее время, она обманет Ролло.
Однажды по Сене подошли драккары викингов с Луары. Эмма видела, как Ролло радостно смеялся, приветствуя огромного викинга с раздвоенной бородой, франкскими косицами за плечами и византийским лором, обвитым прямо поверх кольчуги.
Беренгар пояснил Эмме, что это Глум, или, как его прозвали франки, Геллон. Он был одним из тех, кто когда-то бежал вместе с Ролло из Норвегии. Он был очень силен при Ролло и добился большой власти. Но меж ними произошла ссора, и Геллон ушел на Луару. Теперь он там один из Первых вождей, и Ролло, в связи с готовящимся походом на франков, примирился с ним.
Эмма внимательно глядела на Ролло, когда тот, смеясь, похлопывал Геллона по плечу. Сказала подошедшему Беренгару:
— А я столько раз слышала, что Ру не прощает предательства.
Беренгар усмехнулся.
— Пора лучше знать своего мужа, Птичка. Неужели ты еще не поняла, что ради своих целей, ради своей власти Рольв может пойти на все. Даже на союз с врагом.
В верности этих слов Эмма убедилась в тот же день. Она сидела за столом подле Геллона, наблюдала, как весел и дружелюбен с ним Ролло. Геллон также не оставался в долгу. Они смеялись, вспоминая, как когда-то колесили по морям, как воевали в разных странах, добывая золото и славу. Геллон вспомнил случай, когда они совершили набег в королевство Нортумбрию на острове Англов. Не самый удачный был набег, ибо им пришлось столкнуться с уже поселившимися там датчанами. А до этого был бой с саксонскими танами, и, хоть они захватили богатую добычу, но потеряли много людей, и, когда появились датчане, им пришлось отступать с боем.
У Геллона сияли глаза, рассказывал он отлично, как скальд. Ролло заслушался, словно и не был сам участником тех событий, а слушал старинную сагу о героях.
— Наши корабли стояли у скалистого берега, — повествовал в тишине Геллон. — Мы же укрепились на выступающем над морем утесе, и хотя мы видели сверху свои драконы-мачты, но на нас наседали датчане, и мы не могли спуститься вниз, разве что на крыльях, как чайки. Но нет ничего невозможного для сыновей Одина, и у нескольких из нас были длинные веревки…
Мы решили спуститься по ним. Но даны наседали. И тогда Ролло показал, что он великий предводитель. У нас было много скота, какого мы добыли у саксов, и Ролло велел забить его и соорудить из ободранных туш зверей вал, скользкий и кровавый, по которому даны так и не смогли добраться до нас. Много мяса осталось тогда на берегу, но все мы спустились, и никто не попал в рабство. Правда, я навсегда запомнил, каково это висеть на ветру над морем, а еще, как тяжело плыть к кораблю в ледяной воде обремененным тяжестью доспехов.
Геллон поднес к губам рог, чтобы промочить горло, но так и застыл, глядя на Эмму. Ее глаза сияли ярче алмазных подвесок на обруче, полуоткрытые губы манили, как мякоть свежего плода.
— Так вот какова ты, рыжая Птичка из Гилария, — восхитился он. — Немудрено, что ты смогла превзойти даже такую соперницу, как Лебяжьебелая Снэфрад.
Эмму уже давно никто не называл так, а одно упоминание о прежней жене Ролло вызвало у нее дрожь. — Что тебе ведомо о Лебяжьебелой?
— Много чего. Она — прекрасный воин, но люди боятся ее. Даже Рено Луарский, с которым она живет, испытывает что-то похожее на страх перед этой женщиной.
— Рено Луарский?
— Да. В Нормандии он звался Рагнаром. Но после того, как его крестили в Туре, мы называем его по-франкски Рено. Правда, добавляем еще прозвище Жженый, ибо всю правую половину лица его покрывают шрамы от ожога.
И он стал рассказывать, как Рагнар-Рено захватил аббатство Флери и сделал в нем свою резиденцию. Но однажды, как рассказывают монахи, к нему явился ночью сам святой Бенуа. Он был разгневан теми оргиями, какие Рено устраивал в дермитории монастыря, и ударил язычника по щеке. С тех пор на лице Рено осталась эта отметина, как от ожога.
Эмма рассмеялась. Она могла бы рассказать этому Геллону, как на лице Рено-Рагнара появился ожег. Но слова застыли у нее на губах, когда луарский ярл добавил, что скоро Рено лично прибудет в Руан и она увидит след от огненной десницы у него на щеке.
Эмма резко повернулась к Ролло. Он не глядел на нее, молча вжал в столешницу кинжал.
— Скажи, что это неправда, Ру. Он лишь пожал плечами.
— Рагнар стал великим ярлом. И он согласен присоединиться к моему походу на франков.
Эмма вдруг ощутила, как все ее тело напряглось.
— Но ведь с ним придет и Снэфрид, Ролло опять пожал плечами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124