Видел, что половина его ярлов поддержали Рагнара, но другие были возмущены подобной выходкой. Горячий Галь так и подскочил, его лицо покраснело.
— Не тебе, датчанин, столько раз предававшему норманнов, упрекать Ролло. Мы еще не забыли, как ты сам как щенок бегал за Белой Ведьмой.
Все вмиг загалдели. Кто принимал сторону Галя, кто выступал за Рагнара. Казалось, ярлы забыли, зачем собрались, шумели так, что не заметили, когда и закончилась гроза. Того и гляди схватятся за оружие. И тут кто-то крикнул:
— Глядите!
Только сейчас они почувствовали запах горелого мяса. Замерли. Ролло спокойно глядел на них, опустив руку на уголья треноги светильника.
— Я клянусь вам, что блюду ваши интересы, когда спешу со сдачей Шартра.
Божья клятва. Ее не нарушают. И та выдержка, с какой конунг держал ладонь в огне, подтверждала его правоту.
Первый не выдержал Лодин и резко оттолкнул руку конунга в сторону. Дышал так, словно сам испытал боль.
— Я верю тебе, Рольв, — И он медленно опустился перед ним на одно колено.
А потом они все. Последний опустился Рагнар, словно нехотя. Ролло оглядел их склоненные головы. Он добился своего, доказал, что достоин властвовать над ними. Рука болела. Ладонь вся взбугрилась волдырями. Он старался не замечать запаха собственной горелой плоти. Оглядел склоненные головы и у него кольнуло сердце. Да, он опять взял их своей силой, своей волей. Они опять готовы признать его. Хотя он шел сегодня против них. Ради женщины, которая ему изменила…
Он не стал думать об этом. От этих мыслей он может вновь ослабеть. А сейчас ему должно оставаться сильным.
Резко тряхнул головой, отбросив с лица волосы. Потом сделал короткий жест здоровой рукой — приказ подняться. Он подчинил их, но не должен унижать.
— Я не хочу, чтобы вы верили мне на слово. Поэтому сообщаю, что узнал. В городе ждут подмоги. Ждут давно. Я не знаю, что удерживает герцога франков, но он может явиться в любой миг. Поэтому нам надо спешить. Город будет наш — я обещаю. И не позднее чем сегодня. А теперь слушайте.
Он сел в кресло. Свесил обожженную правую руку. Левая привычным жестом легла на рукоять Глитнира. Он заговорил. Ярлы слушали. План был дерзок, но обнадеживал. И они верили ему.
— А моя жена… — закончил Ролло. — Пусть это будет моя забота. И только мне решать, как с нею поступить.
Одно из крыльев богадельни аббатства Святой Марии заходило в сады монастыря. Здесь еще с начала эпидемии оспы в Шартре были изолированы с грудными детьми наиболее знатные горожанки. Изолированы даже без прислуги, ибо она могла принести инфекцию, И знатным дамам приходилось все делать самим — и стряпать, и стирать, и ходить за детьми. Малышей было больше, чем женщин, они хныкали в люльках, те, что постарше, расползались по полам, как жучки. Женщины сбивались с ног, следя за ними. У некоторых от волнения и усталости закончилось молоко. Пришлось попросить монахов выделить им двух-трех ослиц. Ослиное молоко жирное, питательное — дети охотно ели его. Засыпали.
Порой к изолированным женщинам приходила огромная Дуода. Одним махом подвешивала на крюк полный котел воды. Женщины обступали ее, расспрашивали о новостях. Однажды Дуода пришла не одна, а с рыжей гостьей Гвальтельма. Женщины узнали, что ее зовут Эмма и она родня Робертинов. Она нравилась им. Приветливая, живая. И с детьми умела обращаться.
Но было в ней и нечто безмерно возбуждающее их любопытство. Ее всегда охраняли два-три вооруженных вавассора. От кого? Горожанки стали замечать, с каким напряжением вслушивалась Эмма в шум осады, и, когда они крестились и плакали от страха; она улыбалась. А потом они выведали, что она долго прожила в Нормандии — земле, где владычествует этот безбожник Ролло.
Лишенные всякой связи с внешним миром, они наперебой расспрашивали ее. Она отвечала немногословно, но ни разу не сказала о норманнах ничего плохого. И женщины терялись в догадках. Собирались в кружок, болтали. Но когда появлялась Эмма, были с ней приветливыми. Была в ней какая-то располагающая сила. Даже дети тянулись к ней. К своему удивлению, они узнали, что и у нее есть ребенок, но далеко, и она очень тоскует по нему. Больше им ничего не удалось выведать. Следили, как она пеленает малышей, поет колыбельные тем, что постарше. А когда берет на руки кого-нибудь из них, то порой не может удержаться от слез.
Когда начался последний штурм, она не пришла. Одна из болтушек возбужденно поведала, что видела, как Эмму увели под конвоем. Сам Далмации приходил к ней. И женщины терялись в догадках. Одна даже осмелилась предположить, что Эмма и есть та графиня из Байе, что жила в греховной связи с язычником Роллоном. На нее замахали руками. Как же, станет родственница самого герцога жить с богомерзким норманном. Отчего же богомерзкий? Говорят, этот Ролло весьма пригож и лицом и статью.
Их разговор был прерван шумом осады. Теперь было не до разговоров. Женщины были перепуганы, дети плакали. Шум стоял неимоверный. А потом началась гроза. Повеяло долгожданной прохладой, пошел дождь. Дети стали засыпать, а женщины то молились, то гадали, отчего вдруг стало так тихо. Неожиданно одна из них встрепенулась.
— Глядите — Эмма!
За полукруглой аркой двери сквозь пелену дождя они увидели ее, медленно бредущую через колышимый ветром сад. Она брела, словно не замечая непогоды, на отклики женщин никак не реагировала. А когда пошел град, одна из горожанок не выдержала, накинула на голову покрывало и побежала за Эммой. Почти силой втащила ее под кров.
— Ну что же ты, милая! Гляди, на тебе ни единой сухой нитки нет!
Карие ланьи глаза молодой женщины словно запали. На мокром лице не было ни кровинки. Женщины захлопотали вокруг нее, посадили к огню. Расспрашивали. Что она видела? Как норманны? Много их убили? А франки?
Эмма поглядела на них странным взглядом.
— Я вас ненавижу! Всех. Всех франков.
Они отшатнулись. Переглянулись недоуменно. Даже стали креститься. Она была как заколдованная. Словно и не их приветливая Эмма. И все повторяла:
— Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! — Потом без сил сползла со скамьи. Затихла.
Перепуганные женщины послали за Дуодой. Не сразу и нашли ее. Дуода находилась в лекарне с сыном. Но, узнав, что случилось, тут же прибежала. Взяла Эмму на руки, как ребенка, отнесла во флигель. Долго возилась с ней, пока не привела в чувство. Но и тогда Эмма была как неживая. На все попытки Дуоды разговорить ее, заставить поесть или выпить хоть глоточек молока никак не реагировала.
Дуода совсем забеспокоилась и, когда закончился ливень, побежала искать Гвальтельма. Но епископу было не до нее. В городе был праздник. Горожане сегодня воочию видели, как их святыня сотворила чудо. Норманны прекратили наступление, они отошли, не осмелились посягнуть на покрывало Пречистой Девы Марии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
— Не тебе, датчанин, столько раз предававшему норманнов, упрекать Ролло. Мы еще не забыли, как ты сам как щенок бегал за Белой Ведьмой.
Все вмиг загалдели. Кто принимал сторону Галя, кто выступал за Рагнара. Казалось, ярлы забыли, зачем собрались, шумели так, что не заметили, когда и закончилась гроза. Того и гляди схватятся за оружие. И тут кто-то крикнул:
— Глядите!
Только сейчас они почувствовали запах горелого мяса. Замерли. Ролло спокойно глядел на них, опустив руку на уголья треноги светильника.
— Я клянусь вам, что блюду ваши интересы, когда спешу со сдачей Шартра.
Божья клятва. Ее не нарушают. И та выдержка, с какой конунг держал ладонь в огне, подтверждала его правоту.
Первый не выдержал Лодин и резко оттолкнул руку конунга в сторону. Дышал так, словно сам испытал боль.
— Я верю тебе, Рольв, — И он медленно опустился перед ним на одно колено.
А потом они все. Последний опустился Рагнар, словно нехотя. Ролло оглядел их склоненные головы. Он добился своего, доказал, что достоин властвовать над ними. Рука болела. Ладонь вся взбугрилась волдырями. Он старался не замечать запаха собственной горелой плоти. Оглядел склоненные головы и у него кольнуло сердце. Да, он опять взял их своей силой, своей волей. Они опять готовы признать его. Хотя он шел сегодня против них. Ради женщины, которая ему изменила…
Он не стал думать об этом. От этих мыслей он может вновь ослабеть. А сейчас ему должно оставаться сильным.
Резко тряхнул головой, отбросив с лица волосы. Потом сделал короткий жест здоровой рукой — приказ подняться. Он подчинил их, но не должен унижать.
— Я не хочу, чтобы вы верили мне на слово. Поэтому сообщаю, что узнал. В городе ждут подмоги. Ждут давно. Я не знаю, что удерживает герцога франков, но он может явиться в любой миг. Поэтому нам надо спешить. Город будет наш — я обещаю. И не позднее чем сегодня. А теперь слушайте.
Он сел в кресло. Свесил обожженную правую руку. Левая привычным жестом легла на рукоять Глитнира. Он заговорил. Ярлы слушали. План был дерзок, но обнадеживал. И они верили ему.
— А моя жена… — закончил Ролло. — Пусть это будет моя забота. И только мне решать, как с нею поступить.
Одно из крыльев богадельни аббатства Святой Марии заходило в сады монастыря. Здесь еще с начала эпидемии оспы в Шартре были изолированы с грудными детьми наиболее знатные горожанки. Изолированы даже без прислуги, ибо она могла принести инфекцию, И знатным дамам приходилось все делать самим — и стряпать, и стирать, и ходить за детьми. Малышей было больше, чем женщин, они хныкали в люльках, те, что постарше, расползались по полам, как жучки. Женщины сбивались с ног, следя за ними. У некоторых от волнения и усталости закончилось молоко. Пришлось попросить монахов выделить им двух-трех ослиц. Ослиное молоко жирное, питательное — дети охотно ели его. Засыпали.
Порой к изолированным женщинам приходила огромная Дуода. Одним махом подвешивала на крюк полный котел воды. Женщины обступали ее, расспрашивали о новостях. Однажды Дуода пришла не одна, а с рыжей гостьей Гвальтельма. Женщины узнали, что ее зовут Эмма и она родня Робертинов. Она нравилась им. Приветливая, живая. И с детьми умела обращаться.
Но было в ней и нечто безмерно возбуждающее их любопытство. Ее всегда охраняли два-три вооруженных вавассора. От кого? Горожанки стали замечать, с каким напряжением вслушивалась Эмма в шум осады, и, когда они крестились и плакали от страха; она улыбалась. А потом они выведали, что она долго прожила в Нормандии — земле, где владычествует этот безбожник Ролло.
Лишенные всякой связи с внешним миром, они наперебой расспрашивали ее. Она отвечала немногословно, но ни разу не сказала о норманнах ничего плохого. И женщины терялись в догадках. Собирались в кружок, болтали. Но когда появлялась Эмма, были с ней приветливыми. Была в ней какая-то располагающая сила. Даже дети тянулись к ней. К своему удивлению, они узнали, что и у нее есть ребенок, но далеко, и она очень тоскует по нему. Больше им ничего не удалось выведать. Следили, как она пеленает малышей, поет колыбельные тем, что постарше. А когда берет на руки кого-нибудь из них, то порой не может удержаться от слез.
Когда начался последний штурм, она не пришла. Одна из болтушек возбужденно поведала, что видела, как Эмму увели под конвоем. Сам Далмации приходил к ней. И женщины терялись в догадках. Одна даже осмелилась предположить, что Эмма и есть та графиня из Байе, что жила в греховной связи с язычником Роллоном. На нее замахали руками. Как же, станет родственница самого герцога жить с богомерзким норманном. Отчего же богомерзкий? Говорят, этот Ролло весьма пригож и лицом и статью.
Их разговор был прерван шумом осады. Теперь было не до разговоров. Женщины были перепуганы, дети плакали. Шум стоял неимоверный. А потом началась гроза. Повеяло долгожданной прохладой, пошел дождь. Дети стали засыпать, а женщины то молились, то гадали, отчего вдруг стало так тихо. Неожиданно одна из них встрепенулась.
— Глядите — Эмма!
За полукруглой аркой двери сквозь пелену дождя они увидели ее, медленно бредущую через колышимый ветром сад. Она брела, словно не замечая непогоды, на отклики женщин никак не реагировала. А когда пошел град, одна из горожанок не выдержала, накинула на голову покрывало и побежала за Эммой. Почти силой втащила ее под кров.
— Ну что же ты, милая! Гляди, на тебе ни единой сухой нитки нет!
Карие ланьи глаза молодой женщины словно запали. На мокром лице не было ни кровинки. Женщины захлопотали вокруг нее, посадили к огню. Расспрашивали. Что она видела? Как норманны? Много их убили? А франки?
Эмма поглядела на них странным взглядом.
— Я вас ненавижу! Всех. Всех франков.
Они отшатнулись. Переглянулись недоуменно. Даже стали креститься. Она была как заколдованная. Словно и не их приветливая Эмма. И все повторяла:
— Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! — Потом без сил сползла со скамьи. Затихла.
Перепуганные женщины послали за Дуодой. Не сразу и нашли ее. Дуода находилась в лекарне с сыном. Но, узнав, что случилось, тут же прибежала. Взяла Эмму на руки, как ребенка, отнесла во флигель. Долго возилась с ней, пока не привела в чувство. Но и тогда Эмма была как неживая. На все попытки Дуоды разговорить ее, заставить поесть или выпить хоть глоточек молока никак не реагировала.
Дуода совсем забеспокоилась и, когда закончился ливень, побежала искать Гвальтельма. Но епископу было не до нее. В городе был праздник. Горожане сегодня воочию видели, как их святыня сотворила чудо. Норманны прекратили наступление, они отошли, не осмелились посягнуть на покрывало Пречистой Девы Марии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124