Кавалерия Цитена оттеснила австрийских конников, и, потеряв за два часа более одиннадцати тысяч убитыми, пруссаки одержали в этот день кровавую победу. После этого союзники, наконец, поняли, с каким несгибаемым противником они имеют дело.
Вскоре, однако, у союзников снова появился повод для победного ликования – русские разбили Фридриха под Гросс-Егерсдорфом.
Свежие французские части во главе с герцогом де Субис выступили по направлению к Саксонии с целью воссоединиться с императорскими армиями и совместными усилиями раз и навсегда покончить с прусской угрозой.
В составе французского экспедиционного корпуса находился полк Майи, в котором служил офицером Генрик Баринский.
В предгорьях Гарца, над самой дорогой, ведущей в Ганновер, у входа на ферму лежали, с удовольствием растянувшись на траве, два офицера из полка де Майи. Они наслаждались теплым предвечерним солнцем и, ловя его последние лучи, сняли шляпы и расстегнули мундиры. Шпаги лежали рядом, а между ними стояла большая бутыль вина рядом со свежеиспеченным деревенским хлебом. Они молчали, но это было приятное молчание старых друзей.
Снизу из долины сквозь медно-золотую листву деревьев лениво сочился дым от несчетного множества походных костров. Слышались грубые мужские голоса и скрип колес медленно едущих по извилистой горной дороге деревенских возов, запряженных каждый парой неспешно шагающих волов. Время от времени мимо друзей проезжали верхом гонцы с донесениями в штаб полка от главнокомандующего герцога де Субис. Над деревьями нависла непреходящая туча пыли.
Как все напоминает Липно, где они с Адамом когда-то построили себе шалаш на суку извилистого дуба! – кольнула Генрика острая тоска по дому.
– Завтра, наверное, снова в путь, – товарищ Генрика потянулся к бутылке. Круглое лицо Жака Бофранше, почти ровесника Генрика, за месяцы военных скитаний загрубело, добродушные синие глаза приобрели бесшабашное выражение.
– Может, завтра, а может, через час, – откликнулся Генрик.
– Кто знает, что на уме у начальства. Оно до последней секунды держит все в тайне.
Жак рассмеялся.
– Ты, однако, быстро разобрался, что к чему в наших военных делах. – Сам Жак уже с год как находился в рядах армии.
– О, я – прирожденный солдат. Величайшая оплошность судьбы в том, что я не сижу на месте герцога. Не исключено, что в следующем сражении верховное командование возьму на себя я, если захочу, разумеется.
– Конечно, конечно, – согласился Жак, попыхивая трубкой с длинным черенком.
Так они беззаботно болтали, смеясь и бросая хлебные крошки дроздам, возившимся в траве поблизости.
– О Боже, у меня не голова, а настоящий зверинец, – Генрик почесал затылок, и из сухих волос посыпалась пыль. – Меняю мечты о славе на большое ведро горячей воды.
– Интересно, сколько миль мы протопали в последние месяцы. Только сделаем большой переход – кр-р-ругом и шагом марш в обратном направлении, кто-то, очевидно, ошибся. Боюсь, джентльмены, мы идем неправильным путем! Уже исколесили всю Европу, а Длинноносым и не пахнет.
– Одно точно, – серьезно проговорил Генрик. – Нам никак не заставить Фридриха сражаться, пока он не достигнет полной боевой готовности. А тогда уж он выберет поле сражения по своему вкусу.
– А ведь и правда, тебе бы быть главнокомандующим! – Жак перевалился со спины на живот. – А после здешней заварушки ты возвратишься в Россию? Или снова окунешься в парижский разврат? – «И в белорукие объятия Туанон», – подумал он про себя. Генрик некоторое время, ни слова не говоря, наблюдал за дроздами, которые трясли гловами и отбивали хлебные крошки друг у друга.
– Вот птички божьи, – промолвил он, наконец, – никаких войн не знают. А впрочем, откуда нам это известно? Да сам не знаю, куда поеду. Еще и не думал. Пусть сначала война закончится.
Хорошо Жаку. У него жена, есть к кому возвращаться. А куда податься Генрику? В Париж? Россию? Польшу? Только не в Польшу. Пока не в Польшу. Быть может, когда-нибудь он и вернется на родину, но сейчас пепел Волочиска еще слишком свеж в памяти. И та береза, наверное, еще стоит над обрывом. Нет, в Польшу ему еще рано.
– После злосчастной дуэли мне больше нет ходу в Россию. Но меня всегда тянуло в Англию. Конарский нас в свое время засыпал рассказами об английских свободах. Может статься, конечно, что при ближайшем рассмотрении эти свободы не такие уж свободные.
Жак сквозь полусон слышал слова Генрика, которые тот произносил наполовину самому себе. Он был верен себе: всегда казалось, что Генрику безразлично, есть у него слушатели или нет. Тем не менее, он вскоре замолчал, и они оба задремали, убаюканные теплым спокойным вечером.
Тут из-за деревьев показался человек, медленно, с трудом поднимавшийся вверх по склону. Он уселся на кочку рядом с ними и отстегнул портупею со шпагой.
– Вина! – прохрипел он. – Вина для вашего офицера, пока он не задохнулся противной саксонской пылью.
Он жадно приложился к стакану и вмиг опустошил его.
– О, блаженство! Видит Бог, мне это было совершенно необходимо. – Луи де Вальфон, командир их батальона, стянул с головы парик.
– В то время как вы, двое лоботрясов, наслаждаетесь тут жизнью, греясь на солнышке и потягивая винцо, некоторые вынуждены трудиться в поте лица своего, чтобы устроить людей поудобнее, и держать руку на пульсе кампании.
– Тебя губит чрезмерная добросовестность, Луи, – хладнокровно заметил Жак.
– И чрезмерно высокие представления о призвании старшего офицера, – добавил Генрик. Такие шуточки были в ходу у приятелей – всех троих связывала тесная дружба.
– Есть новости с фронта? – поинтересовался Генрик.
– Поговаривают, будто австрийцы вошли в Берлин. Не исключено, однако, что это лишь слухи, распространяемые солдатами.
– Ну, положим, солдаты всегда все лучше всех знают. Жак издал вздох облегчения.
– В таком случае нас отправят домой. Весь этот вздор закончится, и мы сумеем вернуться домой, в собственные постели, – Мягкая улыбка осветила его веселое лицо. – Какой смысл иметь жену, если она находится на расстоянии сотен миль и вместо тебя целует подушку? Так, во всяком случае, мне хочется думать. – Он заразительно засмеялся, но де Вальфон даже не улыбнулся в ответ.
– Да, неплохо бы знать, когда же мы снова свидимся с нашими женами? Порой мне начинает казаться, что Аманда – не более чем сон. – Его друзья обменялись многозначительными взглядами, но поспешили отвести их в сторону. Воцарилось неловкое молчание. Аманда де Станвиль, ныне де Вальфон, для которой порок и обман стали второй натурой, была в парижском обществе притчей во языцех. Генрик испытывал сильную глубокую неприязнь к этой женщине, чьи лживость чувств и похотливость тела он слишком хорошо познал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Вскоре, однако, у союзников снова появился повод для победного ликования – русские разбили Фридриха под Гросс-Егерсдорфом.
Свежие французские части во главе с герцогом де Субис выступили по направлению к Саксонии с целью воссоединиться с императорскими армиями и совместными усилиями раз и навсегда покончить с прусской угрозой.
В составе французского экспедиционного корпуса находился полк Майи, в котором служил офицером Генрик Баринский.
В предгорьях Гарца, над самой дорогой, ведущей в Ганновер, у входа на ферму лежали, с удовольствием растянувшись на траве, два офицера из полка де Майи. Они наслаждались теплым предвечерним солнцем и, ловя его последние лучи, сняли шляпы и расстегнули мундиры. Шпаги лежали рядом, а между ними стояла большая бутыль вина рядом со свежеиспеченным деревенским хлебом. Они молчали, но это было приятное молчание старых друзей.
Снизу из долины сквозь медно-золотую листву деревьев лениво сочился дым от несчетного множества походных костров. Слышались грубые мужские голоса и скрип колес медленно едущих по извилистой горной дороге деревенских возов, запряженных каждый парой неспешно шагающих волов. Время от времени мимо друзей проезжали верхом гонцы с донесениями в штаб полка от главнокомандующего герцога де Субис. Над деревьями нависла непреходящая туча пыли.
Как все напоминает Липно, где они с Адамом когда-то построили себе шалаш на суку извилистого дуба! – кольнула Генрика острая тоска по дому.
– Завтра, наверное, снова в путь, – товарищ Генрика потянулся к бутылке. Круглое лицо Жака Бофранше, почти ровесника Генрика, за месяцы военных скитаний загрубело, добродушные синие глаза приобрели бесшабашное выражение.
– Может, завтра, а может, через час, – откликнулся Генрик.
– Кто знает, что на уме у начальства. Оно до последней секунды держит все в тайне.
Жак рассмеялся.
– Ты, однако, быстро разобрался, что к чему в наших военных делах. – Сам Жак уже с год как находился в рядах армии.
– О, я – прирожденный солдат. Величайшая оплошность судьбы в том, что я не сижу на месте герцога. Не исключено, что в следующем сражении верховное командование возьму на себя я, если захочу, разумеется.
– Конечно, конечно, – согласился Жак, попыхивая трубкой с длинным черенком.
Так они беззаботно болтали, смеясь и бросая хлебные крошки дроздам, возившимся в траве поблизости.
– О Боже, у меня не голова, а настоящий зверинец, – Генрик почесал затылок, и из сухих волос посыпалась пыль. – Меняю мечты о славе на большое ведро горячей воды.
– Интересно, сколько миль мы протопали в последние месяцы. Только сделаем большой переход – кр-р-ругом и шагом марш в обратном направлении, кто-то, очевидно, ошибся. Боюсь, джентльмены, мы идем неправильным путем! Уже исколесили всю Европу, а Длинноносым и не пахнет.
– Одно точно, – серьезно проговорил Генрик. – Нам никак не заставить Фридриха сражаться, пока он не достигнет полной боевой готовности. А тогда уж он выберет поле сражения по своему вкусу.
– А ведь и правда, тебе бы быть главнокомандующим! – Жак перевалился со спины на живот. – А после здешней заварушки ты возвратишься в Россию? Или снова окунешься в парижский разврат? – «И в белорукие объятия Туанон», – подумал он про себя. Генрик некоторое время, ни слова не говоря, наблюдал за дроздами, которые трясли гловами и отбивали хлебные крошки друг у друга.
– Вот птички божьи, – промолвил он, наконец, – никаких войн не знают. А впрочем, откуда нам это известно? Да сам не знаю, куда поеду. Еще и не думал. Пусть сначала война закончится.
Хорошо Жаку. У него жена, есть к кому возвращаться. А куда податься Генрику? В Париж? Россию? Польшу? Только не в Польшу. Пока не в Польшу. Быть может, когда-нибудь он и вернется на родину, но сейчас пепел Волочиска еще слишком свеж в памяти. И та береза, наверное, еще стоит над обрывом. Нет, в Польшу ему еще рано.
– После злосчастной дуэли мне больше нет ходу в Россию. Но меня всегда тянуло в Англию. Конарский нас в свое время засыпал рассказами об английских свободах. Может статься, конечно, что при ближайшем рассмотрении эти свободы не такие уж свободные.
Жак сквозь полусон слышал слова Генрика, которые тот произносил наполовину самому себе. Он был верен себе: всегда казалось, что Генрику безразлично, есть у него слушатели или нет. Тем не менее, он вскоре замолчал, и они оба задремали, убаюканные теплым спокойным вечером.
Тут из-за деревьев показался человек, медленно, с трудом поднимавшийся вверх по склону. Он уселся на кочку рядом с ними и отстегнул портупею со шпагой.
– Вина! – прохрипел он. – Вина для вашего офицера, пока он не задохнулся противной саксонской пылью.
Он жадно приложился к стакану и вмиг опустошил его.
– О, блаженство! Видит Бог, мне это было совершенно необходимо. – Луи де Вальфон, командир их батальона, стянул с головы парик.
– В то время как вы, двое лоботрясов, наслаждаетесь тут жизнью, греясь на солнышке и потягивая винцо, некоторые вынуждены трудиться в поте лица своего, чтобы устроить людей поудобнее, и держать руку на пульсе кампании.
– Тебя губит чрезмерная добросовестность, Луи, – хладнокровно заметил Жак.
– И чрезмерно высокие представления о призвании старшего офицера, – добавил Генрик. Такие шуточки были в ходу у приятелей – всех троих связывала тесная дружба.
– Есть новости с фронта? – поинтересовался Генрик.
– Поговаривают, будто австрийцы вошли в Берлин. Не исключено, однако, что это лишь слухи, распространяемые солдатами.
– Ну, положим, солдаты всегда все лучше всех знают. Жак издал вздох облегчения.
– В таком случае нас отправят домой. Весь этот вздор закончится, и мы сумеем вернуться домой, в собственные постели, – Мягкая улыбка осветила его веселое лицо. – Какой смысл иметь жену, если она находится на расстоянии сотен миль и вместо тебя целует подушку? Так, во всяком случае, мне хочется думать. – Он заразительно засмеялся, но де Вальфон даже не улыбнулся в ответ.
– Да, неплохо бы знать, когда же мы снова свидимся с нашими женами? Порой мне начинает казаться, что Аманда – не более чем сон. – Его друзья обменялись многозначительными взглядами, но поспешили отвести их в сторону. Воцарилось неловкое молчание. Аманда де Станвиль, ныне де Вальфон, для которой порок и обман стали второй натурой, была в парижском обществе притчей во языцех. Генрик испытывал сильную глубокую неприязнь к этой женщине, чьи лживость чувств и похотливость тела он слишком хорошо познал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100