Бывших любовников королевы допрашивали в Тауэре. Иногда, бывая на реке, я бросала взгляд на серую крепость, и предо мной вдруг ярко вспыхивало видение забрызганной кровью камеры пыток. В прежнее время я, вероятно, предалась бы размышлениям и вспомнила бы об отце. Но восторженные мысли о появлении новой жизни отгоняли мрачные воспоминания.
Я говорила себе: «Но король любит ее. Он ведь не хочет избавиться от нее. Он не допустит, чтобы она умерла».
Путники частенько останавливались в Аббатстве и жили в странноприимном доме, который был открыт, как и в прежние времена. Они рассказывали, что король пережил сильное потрясение, когда узнал о скандалах, связанных с его женой. Оно оказалось тем сильнее, что незадолго перед тем, как он услышал эти истории, он поведал своему исповеднику, епископу Линкольнскому, что наконец обрел блаженство в семье, и просил епископа организовать благодарственный молебен Господу за то, что тот даровал ему такую любящую и добродетельную королеву.
Мы слышали также, что, когда бедной маленькой королеве рассказали, в чем ее обвиняют, от страха ею овладело безумие. Зная, что король молится в маленькой часовне в конце галереи в Хэмптон-корте, истерически крича, она бросилась туда. Слуги, которым было приказано ограничить ее свободу, схватили королеву и силой вернули в ее покои.
Чувствовалось, что скоро произойдет беда. Король был всемогущ. Он стоял над двумя партиями — папистов и антипапистов, и в его глазах и те и другие были предателями, которых следовало наказывать смертью. Он ясно дал понять, что ничего не изменилось, только главой церкви стал король, а не папа. Государь ненавидел папу не меньше, чем Мартина Лютера.
Но для меня не было ничего важнее моего будущего ребенка. Я закрывала глаза на то, что атмосфера в Аббатстве меняется с каждым днем и что с тех пор, как я забеременела, ко мне относились с благоговейным страхом и уважением, что, как я поняла, соответствовало пожеланию Бруно.
Когда матушка узнала о моем состоянии, она очень обрадовалась. Она пришла в Аббатство, принесла травы и некоторые из своих отваров. Я тоже стала навещать ее, и мы беседовали, как это обычно делают женщины, о детях. Теперь мы были ближе, чем когда-либо прежде.
Я обожала близнецов — Питера и Пола. Они были здоровыми и крепкими малышами. Матушка страстно их любила и старалась, чтобы они все время были у нее на виду. Она даже стала уделять меньше внимания своему саду. Она постоянно обсуждала их характеры, ум и красоту. Она перестала их пеленать, потому что они энергично протестовали, и любила смотреть, как они сучат ручками и ножками.
Я начала получать удовольствие от нашей болтовни. У нее было много советов для меня, и я знала, что это хорошие советы. Матушка считала, что повитуха, которая принимала у нее роды, была лучшей во всей округе, и настаивала, чтобы, когда придет время, она помогла и мне.
Матушка сшила маленькие платьица для моего ребенка, хотя я знала, что она предпочла бы сделать что-нибудь для своих обожаемых близнецов.
Я часто навещала ее, потому что теперь мы были не столько матерью и дочерью, сколько двумя женщинами, обсуждающими милый их сердцу предмет. Она доверительно сообщила мне, что надеется еще иметь детей, но, даже если у нее их больше не будет, она считает себя особо благословленной тем, что у нее два здоровых сынишки.
Однако однажды я встревожилась.
Я сидела в матушкиной комнате для шитья и случайно под тканью обнаружила книгу. Я удивилась. Читать что бы то ни было так непохоже на мою мать. Но я изумилась еще больше, когда взяла том в руки, открыла и прочла несколько строк. Я почувствовала, как сильно бьется мое сердце. Там были изложены догматы новой религии. Услышав матушкины шаги, я поспешно закрыла книгу, но не могла забыть о ней.
В конце концов, я спросила:
— Мама, что ты читаешь?
— О, — сказала она с гримасой, — это очень скучная книга, но я стараюсь прочесть, чтобы угодить твоему отчиму.
— Он хочет, чтобы ты ее прочла?
— Он настаивает на этом.
— Мама, я думаю, что тебе не следует оставлять такую книгу там, где любой может найти ее.
— Почему? Это всего лишь книга.
— Из-за ее содержания. Это доводы в пользу религии реформаторов.
— Правда? — спросила она.
— Прошу тебя, ради меня, будь осторожнее. Матушка потрепала меня по руке.
— Ты такая же, как твой отец, — сказала она. — Много шума из ничего. Лучше посмотри сюда! Пол уже вырастает из этого! Меня изумляет скорость, с которой растет этот ребенок!
После недолгих размышлений я пришла к выводу, что Саймон Кейсман интересуется религией реформаторов.
Я с тревогой подумала об Аббатстве, где уклад жизни медленно и незаметно, но неуклонно восстанавливался. Я поняла, что обоих, Саймона Кейсмана, державшего в доме запрещенную книгу, и Бруно, пристроившего монахов в своем вновь обретенном Аббатстве, могли объявить предателями.
Еще не так давно я бы вернулась домой и поговорила бы с Бруно. Я могла бы даже пойти дальше и предупредить Саймона Кейсмана, но, как ни странно, это казалось мне второстепенным делом, потому что я только что начала ощущать движения своего ребенка. И я забыла обо всем на свете.
Подобно моей матери, я была заперта в своем маленьком мирке, где чудо создания новой жизни полностью поглотило меня.
Возможно, таковы все беременные женщины.
Совсем скоро должно было наступить Рождество, и я украшала маленькую комнатку Хани падубом и ивой и рассказывала ей об Иисусе Христе.
В эти декабрьские дни было очень много разговоров о событиях во дворце. Даже моя мать упоминала о них. Все очень сочувствовали королеве, которая с тех пор, как против нее выдвинули обвинение, находилась в состоянии, близком к помешательству. Многие считали, что это подтверждает ее вину.
— А разве то, что у нее, бедняжки, до замужества был любовник, это так плохо? — спросила я у матери, когда мы сидели за шитьем.
— Вне брака! — с отвращением воскликнула моя мать.
— Она была уверена, что состоит в браке с Дерхамом.
— Тогда она заслуживает смерти за то, что вышла замуж за короля.
— Как жизнь жестока к женщине! — сказала я. Моя мать добродетельно поджала губы:
— Совсем нет, если она исполняет свой долг жены.
— Бедная маленькая Кэтрин Говард! Она слишком молода, чтобы умереть.
Но моя мать не была тронута судьбой молодой королевы, и мне пришло в голову, что в мире, где смерть всегда рядом, ценность жизни не слишком велика.
Перед самым Рождеством Франсиса Дерхама и Томаса Калпеппера казнили. Калпеппер был обезглавлен, а Дерхама, поскольку он был знатного происхождения, сначала повесили, потом еще живого вынули из петли и четвертовали.
Я думала о них весь день. Бедные юноши, единственным их преступлением было то, что они любили королеву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
Я говорила себе: «Но король любит ее. Он ведь не хочет избавиться от нее. Он не допустит, чтобы она умерла».
Путники частенько останавливались в Аббатстве и жили в странноприимном доме, который был открыт, как и в прежние времена. Они рассказывали, что король пережил сильное потрясение, когда узнал о скандалах, связанных с его женой. Оно оказалось тем сильнее, что незадолго перед тем, как он услышал эти истории, он поведал своему исповеднику, епископу Линкольнскому, что наконец обрел блаженство в семье, и просил епископа организовать благодарственный молебен Господу за то, что тот даровал ему такую любящую и добродетельную королеву.
Мы слышали также, что, когда бедной маленькой королеве рассказали, в чем ее обвиняют, от страха ею овладело безумие. Зная, что король молится в маленькой часовне в конце галереи в Хэмптон-корте, истерически крича, она бросилась туда. Слуги, которым было приказано ограничить ее свободу, схватили королеву и силой вернули в ее покои.
Чувствовалось, что скоро произойдет беда. Король был всемогущ. Он стоял над двумя партиями — папистов и антипапистов, и в его глазах и те и другие были предателями, которых следовало наказывать смертью. Он ясно дал понять, что ничего не изменилось, только главой церкви стал король, а не папа. Государь ненавидел папу не меньше, чем Мартина Лютера.
Но для меня не было ничего важнее моего будущего ребенка. Я закрывала глаза на то, что атмосфера в Аббатстве меняется с каждым днем и что с тех пор, как я забеременела, ко мне относились с благоговейным страхом и уважением, что, как я поняла, соответствовало пожеланию Бруно.
Когда матушка узнала о моем состоянии, она очень обрадовалась. Она пришла в Аббатство, принесла травы и некоторые из своих отваров. Я тоже стала навещать ее, и мы беседовали, как это обычно делают женщины, о детях. Теперь мы были ближе, чем когда-либо прежде.
Я обожала близнецов — Питера и Пола. Они были здоровыми и крепкими малышами. Матушка страстно их любила и старалась, чтобы они все время были у нее на виду. Она даже стала уделять меньше внимания своему саду. Она постоянно обсуждала их характеры, ум и красоту. Она перестала их пеленать, потому что они энергично протестовали, и любила смотреть, как они сучат ручками и ножками.
Я начала получать удовольствие от нашей болтовни. У нее было много советов для меня, и я знала, что это хорошие советы. Матушка считала, что повитуха, которая принимала у нее роды, была лучшей во всей округе, и настаивала, чтобы, когда придет время, она помогла и мне.
Матушка сшила маленькие платьица для моего ребенка, хотя я знала, что она предпочла бы сделать что-нибудь для своих обожаемых близнецов.
Я часто навещала ее, потому что теперь мы были не столько матерью и дочерью, сколько двумя женщинами, обсуждающими милый их сердцу предмет. Она доверительно сообщила мне, что надеется еще иметь детей, но, даже если у нее их больше не будет, она считает себя особо благословленной тем, что у нее два здоровых сынишки.
Однако однажды я встревожилась.
Я сидела в матушкиной комнате для шитья и случайно под тканью обнаружила книгу. Я удивилась. Читать что бы то ни было так непохоже на мою мать. Но я изумилась еще больше, когда взяла том в руки, открыла и прочла несколько строк. Я почувствовала, как сильно бьется мое сердце. Там были изложены догматы новой религии. Услышав матушкины шаги, я поспешно закрыла книгу, но не могла забыть о ней.
В конце концов, я спросила:
— Мама, что ты читаешь?
— О, — сказала она с гримасой, — это очень скучная книга, но я стараюсь прочесть, чтобы угодить твоему отчиму.
— Он хочет, чтобы ты ее прочла?
— Он настаивает на этом.
— Мама, я думаю, что тебе не следует оставлять такую книгу там, где любой может найти ее.
— Почему? Это всего лишь книга.
— Из-за ее содержания. Это доводы в пользу религии реформаторов.
— Правда? — спросила она.
— Прошу тебя, ради меня, будь осторожнее. Матушка потрепала меня по руке.
— Ты такая же, как твой отец, — сказала она. — Много шума из ничего. Лучше посмотри сюда! Пол уже вырастает из этого! Меня изумляет скорость, с которой растет этот ребенок!
После недолгих размышлений я пришла к выводу, что Саймон Кейсман интересуется религией реформаторов.
Я с тревогой подумала об Аббатстве, где уклад жизни медленно и незаметно, но неуклонно восстанавливался. Я поняла, что обоих, Саймона Кейсмана, державшего в доме запрещенную книгу, и Бруно, пристроившего монахов в своем вновь обретенном Аббатстве, могли объявить предателями.
Еще не так давно я бы вернулась домой и поговорила бы с Бруно. Я могла бы даже пойти дальше и предупредить Саймона Кейсмана, но, как ни странно, это казалось мне второстепенным делом, потому что я только что начала ощущать движения своего ребенка. И я забыла обо всем на свете.
Подобно моей матери, я была заперта в своем маленьком мирке, где чудо создания новой жизни полностью поглотило меня.
Возможно, таковы все беременные женщины.
Совсем скоро должно было наступить Рождество, и я украшала маленькую комнатку Хани падубом и ивой и рассказывала ей об Иисусе Христе.
В эти декабрьские дни было очень много разговоров о событиях во дворце. Даже моя мать упоминала о них. Все очень сочувствовали королеве, которая с тех пор, как против нее выдвинули обвинение, находилась в состоянии, близком к помешательству. Многие считали, что это подтверждает ее вину.
— А разве то, что у нее, бедняжки, до замужества был любовник, это так плохо? — спросила я у матери, когда мы сидели за шитьем.
— Вне брака! — с отвращением воскликнула моя мать.
— Она была уверена, что состоит в браке с Дерхамом.
— Тогда она заслуживает смерти за то, что вышла замуж за короля.
— Как жизнь жестока к женщине! — сказала я. Моя мать добродетельно поджала губы:
— Совсем нет, если она исполняет свой долг жены.
— Бедная маленькая Кэтрин Говард! Она слишком молода, чтобы умереть.
Но моя мать не была тронута судьбой молодой королевы, и мне пришло в голову, что в мире, где смерть всегда рядом, ценность жизни не слишком велика.
Перед самым Рождеством Франсиса Дерхама и Томаса Калпеппера казнили. Калпеппер был обезглавлен, а Дерхама, поскольку он был знатного происхождения, сначала повесили, потом еще живого вынули из петли и четвертовали.
Я думала о них весь день. Бедные юноши, единственным их преступлением было то, что они любили королеву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102