В этих бурных волнах погребены плодородные земли, дивные памятники и вся лихорадочная, суетливая и корыстная деятельность второго Карфагена.
Супрамати становилось трудно дышать, а задумчивый, грустный взор его прикован был к океану, над которым медленно пролетало воздушное судно. В памяти его оживала чудная картина прошлого, и горячие слезы глубокого сожаления засверкали в глазах. В эту минуту он был только Ральф Морган, англичанин, горько оплакивавший свою родину.
Дахир молча наблюдал за тяжелыми впечатлениями, отражавшимися на подвижном лице Супрамати. Сочувствие к горю друга и любовь светились в его глазах, и лишь когда они приблизились к цели путешествия, он пожал ему руку, словно отрешая его от прошлого и пробуждая к действительности.
Супрамати вздрогнул и выпрямился.
– Я все еще во власти земных мелочных интересов, – виновато произнес он со вздохом. – Я горюю о разрушении клочка земли, когда скоро и сама планета обратится в одно воспоминание…
– И мы не менее горько будем оплакивать нашу кормилицу-землю. Флюидические нити, связывающие нас с ней, слишком крепки, чтобы порваться, не нанося боли, и самым тяжким испытанием для нас будет, конечно, обязанность полюбить тот новый мир, в который мы попадем сеять там семена добра и просвещения, – задумчиво сказал Дахир.
Они перешли к другому окну и стали разглядывать древний замок. Массивный, мрачный и почерневший от времени, он высился на своем утесе, неразрушимый, как они сами…
Минут через десять воздушное судно опускалось на главном дворе и, понятно, трудно было бы представить более странное противоречие, чем этот аппарат, олицетворявший собою новейший триумф творчества разума, среди толстых стен феодальной твердыни.
Несколько старых слуг почтительно встретили хозяев. Это были, разумеется, не те, что служили Супрамати в его первый приезд сюда; но они казались не менее почтенными по летам.
Внутри замка также ничто не переменилось. На мебели XII века не было заметно следов порчи; обои, старые картины, древняя утварь – все было нетронуто, и в той самой зале, где Дахир ужинал с Нарой и ее мужем, когда приезжал для первого посвящения Супрамати, там они снова ужинали теперь и долго мечтали на балконе, висящем над океаном. Оба молчали. В памяти их вставало прошлое, смущавшее ту чистую и ясную гармонию, которая издавна жила в душе магов. Потом Супрамати удалился в прежнюю комнату Нары, где множество мелочей напоминало ему молодую жену.
Утром следующего дня приятели осматривали башню посвящения, а после обеда расположились в библиотеке, чтобы начать свои занятия по истории. Наружно они были спокойны, как всегда.
Странное и неопределенное чувство просыпалось и волновало душу Супрамати, когда он читал первый том привезенного им сочинения; он переживал точно воскрешение. Он был жив и, вместе с тем, мертв для прошедшей мимо него действительной жизни. "Угасали целые поколения, поглощались целые страны, падали государства, кровавые битвы косили человечество в то время, как он, ничего не подозревая, мирно учился в своем неприступном гималайском уголке.
И снова поднялось в душе его то острое, горькое и бурное чувство, которое он испытывал накануне; тоска о прошлом, о той исчезнувшей стране, где родился, полюбил и страдал скромный Ральф Морган…
Он тяжело вздохнул и, сжав руками голову, напряг свою могучую волю, чтобы отогнать волновавшие его воспоминания.
К чему бесплодные сожаления? Несокрушимая судьба указала ему иное назначение. Ральф Морган, обыкновенный человек, умер; Супрамати – бессмертен и сфера его – бесконечная наука. Иная будущность ждет его в новом отечестве на той неведомой планете, которой суждено схоронить его кости после того, как он отдаст ей весь цвет знания, собранного здесь.
Он энергично выпрямился, и из его взволнованного сердца полилась жаркая молитва к неисповедимому Существу, управляющему вселенной. Тот, Кто указал ему эту странную и загадочную участь, будет руководить им и поможет достойно нести ее бремя…
Успокоенный и укрепленный молитвой, он снова взял книгу и принялся за чтение вступления.
Автор был, очевидно, философ и мыслитель, человек, сохранивший веру и здраво судивший как прошедшее, так и своих современников.
«Чем больше я изучаю прошлое и разбираюсь в исторических явлениях жизни человечества, – писал он, – тем более во мне крепнет убеждение, что наша эпоха – эпоха упадка, и что цивилизация, которой мы так гордимся, ведет нас к какой-то катастрофе, может быть, даже худшей, чем та, которой закончился XX век; а может быть, и к геологическому перевороту.
Еще в конце XVIII века начали ясно назревать злополучные идеи и общественные течения, которые неминуемо должны были вызвать историческую катастрофу, т.е. вторжение желтых, о чем упоминалось выше.
Нравственный распад ведет свое начало от сочинений так называемых «философов», возвещавших новые будто бы истины, которые в действительности оказывались объявлением войны Божеству и установленным Его именем законам, – законам, которые вели человечество до тех пор к последовательному прогрессу, к изобилию и к убеждениям, устанавливавшим правильные взаимоотношения людей на основах чести и долга. Одним словом, существовали принципы и правила жизни, которые если и нарушались, то лишь по слабости; но и на эти нарушения смотрели, как на постыдные или преступные.
Но лишь только объявили войну этому невидимому и неосязаемому врагу, именуемому Богом, как снята была всякая узда, сдерживавшая страсти. Подрытая в корне нравственность, осмеянная добродетель, все восхваляемые или поощряемые пороки, все это вместе породило поколение без совести, чести и принципов, подлое и алчное, поклонявшееся одному лишь золотому тельцу, – этому новому богу, воссевшему на развалинах древних алтарей.
И душа людская все более проникалась грубыми инстинктами и пагубными страстями; человеческое достоинство падало все ниже, зверь в человеке все рос и, наконец всецело захватил его. Разум, уже не искавший более божественного, потонул в материи; люди терзали друг друга из-за клочка власти, никакое преступление не могло остановить того, кто стремился только к золоту, материальной выгоде и наслаждению. Человечество по своей дикой алчности и жестокости действительно стало походить на апокалипсическое чудовище, которое в ослеплении своем богохульствовало и воображало, что, отрицая Творца, оно покорило Его. Для мыслящего человека и историка больно и трудно рыться в этом прошлом, отмеченном печатью непрерывного падения, которое и привело наиболее богато одаренную из всех белую расу к полнейшему упадку и к невиданному в истории унижению.
Разложение нравственное имело своим следствием развал политический.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Супрамати становилось трудно дышать, а задумчивый, грустный взор его прикован был к океану, над которым медленно пролетало воздушное судно. В памяти его оживала чудная картина прошлого, и горячие слезы глубокого сожаления засверкали в глазах. В эту минуту он был только Ральф Морган, англичанин, горько оплакивавший свою родину.
Дахир молча наблюдал за тяжелыми впечатлениями, отражавшимися на подвижном лице Супрамати. Сочувствие к горю друга и любовь светились в его глазах, и лишь когда они приблизились к цели путешествия, он пожал ему руку, словно отрешая его от прошлого и пробуждая к действительности.
Супрамати вздрогнул и выпрямился.
– Я все еще во власти земных мелочных интересов, – виновато произнес он со вздохом. – Я горюю о разрушении клочка земли, когда скоро и сама планета обратится в одно воспоминание…
– И мы не менее горько будем оплакивать нашу кормилицу-землю. Флюидические нити, связывающие нас с ней, слишком крепки, чтобы порваться, не нанося боли, и самым тяжким испытанием для нас будет, конечно, обязанность полюбить тот новый мир, в который мы попадем сеять там семена добра и просвещения, – задумчиво сказал Дахир.
Они перешли к другому окну и стали разглядывать древний замок. Массивный, мрачный и почерневший от времени, он высился на своем утесе, неразрушимый, как они сами…
Минут через десять воздушное судно опускалось на главном дворе и, понятно, трудно было бы представить более странное противоречие, чем этот аппарат, олицетворявший собою новейший триумф творчества разума, среди толстых стен феодальной твердыни.
Несколько старых слуг почтительно встретили хозяев. Это были, разумеется, не те, что служили Супрамати в его первый приезд сюда; но они казались не менее почтенными по летам.
Внутри замка также ничто не переменилось. На мебели XII века не было заметно следов порчи; обои, старые картины, древняя утварь – все было нетронуто, и в той самой зале, где Дахир ужинал с Нарой и ее мужем, когда приезжал для первого посвящения Супрамати, там они снова ужинали теперь и долго мечтали на балконе, висящем над океаном. Оба молчали. В памяти их вставало прошлое, смущавшее ту чистую и ясную гармонию, которая издавна жила в душе магов. Потом Супрамати удалился в прежнюю комнату Нары, где множество мелочей напоминало ему молодую жену.
Утром следующего дня приятели осматривали башню посвящения, а после обеда расположились в библиотеке, чтобы начать свои занятия по истории. Наружно они были спокойны, как всегда.
Странное и неопределенное чувство просыпалось и волновало душу Супрамати, когда он читал первый том привезенного им сочинения; он переживал точно воскрешение. Он был жив и, вместе с тем, мертв для прошедшей мимо него действительной жизни. "Угасали целые поколения, поглощались целые страны, падали государства, кровавые битвы косили человечество в то время, как он, ничего не подозревая, мирно учился в своем неприступном гималайском уголке.
И снова поднялось в душе его то острое, горькое и бурное чувство, которое он испытывал накануне; тоска о прошлом, о той исчезнувшей стране, где родился, полюбил и страдал скромный Ральф Морган…
Он тяжело вздохнул и, сжав руками голову, напряг свою могучую волю, чтобы отогнать волновавшие его воспоминания.
К чему бесплодные сожаления? Несокрушимая судьба указала ему иное назначение. Ральф Морган, обыкновенный человек, умер; Супрамати – бессмертен и сфера его – бесконечная наука. Иная будущность ждет его в новом отечестве на той неведомой планете, которой суждено схоронить его кости после того, как он отдаст ей весь цвет знания, собранного здесь.
Он энергично выпрямился, и из его взволнованного сердца полилась жаркая молитва к неисповедимому Существу, управляющему вселенной. Тот, Кто указал ему эту странную и загадочную участь, будет руководить им и поможет достойно нести ее бремя…
Успокоенный и укрепленный молитвой, он снова взял книгу и принялся за чтение вступления.
Автор был, очевидно, философ и мыслитель, человек, сохранивший веру и здраво судивший как прошедшее, так и своих современников.
«Чем больше я изучаю прошлое и разбираюсь в исторических явлениях жизни человечества, – писал он, – тем более во мне крепнет убеждение, что наша эпоха – эпоха упадка, и что цивилизация, которой мы так гордимся, ведет нас к какой-то катастрофе, может быть, даже худшей, чем та, которой закончился XX век; а может быть, и к геологическому перевороту.
Еще в конце XVIII века начали ясно назревать злополучные идеи и общественные течения, которые неминуемо должны были вызвать историческую катастрофу, т.е. вторжение желтых, о чем упоминалось выше.
Нравственный распад ведет свое начало от сочинений так называемых «философов», возвещавших новые будто бы истины, которые в действительности оказывались объявлением войны Божеству и установленным Его именем законам, – законам, которые вели человечество до тех пор к последовательному прогрессу, к изобилию и к убеждениям, устанавливавшим правильные взаимоотношения людей на основах чести и долга. Одним словом, существовали принципы и правила жизни, которые если и нарушались, то лишь по слабости; но и на эти нарушения смотрели, как на постыдные или преступные.
Но лишь только объявили войну этому невидимому и неосязаемому врагу, именуемому Богом, как снята была всякая узда, сдерживавшая страсти. Подрытая в корне нравственность, осмеянная добродетель, все восхваляемые или поощряемые пороки, все это вместе породило поколение без совести, чести и принципов, подлое и алчное, поклонявшееся одному лишь золотому тельцу, – этому новому богу, воссевшему на развалинах древних алтарей.
И душа людская все более проникалась грубыми инстинктами и пагубными страстями; человеческое достоинство падало все ниже, зверь в человеке все рос и, наконец всецело захватил его. Разум, уже не искавший более божественного, потонул в материи; люди терзали друг друга из-за клочка власти, никакое преступление не могло остановить того, кто стремился только к золоту, материальной выгоде и наслаждению. Человечество по своей дикой алчности и жестокости действительно стало походить на апокалипсическое чудовище, которое в ослеплении своем богохульствовало и воображало, что, отрицая Творца, оно покорило Его. Для мыслящего человека и историка больно и трудно рыться в этом прошлом, отмеченном печатью непрерывного падения, которое и привело наиболее богато одаренную из всех белую расу к полнейшему упадку и к невиданному в истории унижению.
Разложение нравственное имело своим следствием развал политический.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100