— Где она? — спросил я.
Тон, которым я задал вопрос, а также мое бледное лицо заставили славную женщину вздрогнуть.
— О Господи! Что случилось? — воскликнула она, всплеснув руками.
— Ничего, — ответил я, — ровным счетом ничего, но где же Эдмея?
— На втором этаже, в комнате номер три.
В один прыжок я оказался наверху и заметил приоткрытую дверь напротив входа: Эдмея что-то писала, сидя за столом.
— Это я, — сказал я из коридора, чтобы не напутать ее внезапным появлением.
Любимая открыла мне объятия.
— Я чувствовала, что ты сейчас придешь, и собиралась отложить перо. Бедный безумец! — воскликнула она, утирая мой вспотевший лоб. — Ты думаешь, я не знаю, что ты делал, когда мы уехали? Ты думаешь, я не видела, как ты упал на траву и катался по земле возле дерева?
— Как же ты разглядела это в темноте, да еще когда дорога пошла под уклон?
— Глазами сердца, мой дорогой и любимый Макс.
— Значит, все, что ты видишь, правда? Неужели это так? О Боже, Боже!
В моем голосе прозвучало такое отчаяние, что Эдмея бросилась ко мне и повисла на моей шее, как ребенок, прильнувший к материнской груди.
— Послушай, — произнесла она, — с некоторых пор я тебя не узнаю. Ты страдаешь и скрываешь от меня причину своих терзаний.
— Нет, нет, — поспешно ответил я.
— Подожди, дай мне договорить. Я твоя, только твоя, друг мой. Чего же ты хочешь от меня? Только прикажи, я все сделаю.
Я чуть было не сказал: «Я хочу увезти тебя, хочу вырвать тебя из лап смерти», но тут же мне пришло в голову, к сколь ужасным последствиям может привести исчезновение такой знатной женщины, как г-жа де Шамбле.
— Ничего, — ответил я, усилием воли превозмогая это желание. — Просто мне хотелось снова увидеть тебя и еще раз попрощаться с тобой. Ах! Если вдруг твой внутренний голос предупредит тебя о приближающейся беде, позови меня, ради всего святого! А теперь скажи, я могу взять это? (Я указал на лежащее на столе письмо.)
— Зачем оно тебе, раз ты здесь?
— О нет! Мне дорого все, что связано с тобой, — ответил я, — особенно, когда мы расстаемся. Еще один подарок на память не будет лишним.
С этими словами я взял неоконченное письмо, уместившееся на одной страничке, сжал его в руке, поцеловал и, спрятав на груди, произнес:
— Позже, когда ты будешь далеко, я прочту его.
— Ты найдешь в нем лишь то, что я скажу тебе здесь и сейчас, родной: я люблю тебя, я буду всегда любить тебя на земле и вечно — на том свете.
На лестнице послышались шаги, и в комнату вошел Грасьен.
— Карета госпожи графини подана, — доложил он.
— Могу я остаться в этой комнате после того, как ты уедешь? — спросил я Эдмею. — Она наполнена твоим ароматом, и мне будет казаться, что ты еще здесь.
— А я-то полагала, что люблю тебя сильнее, чем ты меня, — вздохнула Эдмея и прибавила с милой улыбкой: — Макс, я признаю свое поражение. Ты доволен?
О да, я был бы доволен и даже чувствовал бы себя всемогущим, как Бог, если бы змея не терзала мое сердце.
— Уходи, — сказал я, — а то у меня не хватит духа расстаться с тобой. Вот только…
— Что?
— Я буду восьмого ноября рядом с тобой, у Грасьена, несмотря на то что граф еще не уедет.
— Приезжай седьмого вечером, и, что бы ни случилось, я забегу к тебе на минуту.
— О! Ты обещаешь, не так ли?
— От всей души.
— Хорошо, а теперь ступай. Мне уже легче, так как теперь я уверен, что снова увижу тебя.
— Любимый, — произнесла Эдмея, глядя на меня с тревогой и качая головой, — я повторяю: ты что-то знаешь, но не хочешь мне говорить. Впрочем, это не так уж важно! Я люблю тебя, ты любишь меня, а все остальное в руках Бога.
Затем она поцеловала меня в лоб и удалилась.
Я остался один, прислушиваясь к ее удаляющимся шагам и постепенно стихающему шуршанию шелкового платья, и продолжал сидеть на том же месте, где только что моя возлюбленная обнимала меня. Когда я закрывал глаза, мне казалось, что она все еще рядом.
Если бы я последовал за ней, мое сердце, наверное, разорвалось бы от горя в миг ее отъезда либо я бросился бы под колеса кареты, увозившей ее от меня!
Услышав шум экипажа, выезжавшего из главных ворот гостиницы, отчего задрожали стекла в окнах, я прошептал:
— До свидания, а вскоре я скажу тебе «прощай!».
По мере того как этот звук становился все тише, мое сердце все сильнее сжималось. Я провожал Эдмею три раза вместо одного: сначала — на дороге, затем — в гостиничном номере и, наконец, когда смолк стук колес экипажа. Таким образом я старался хоть немного смягчить боль расставания, но вместо этого она стала еще более невыносимой.
Я полагал, что смогу остаться в этой комнате и провести в ней ночь, но через полчаса понял, что это невозможно, так велика была моя потребность в воздухе и движении.
Нас разделяло всего несколько льё, и следовало увеличить это расстояние: пока оставалась малейшая возможность снова увидеть Эдмею до того, как приедет ее муж, я не мог за себя ручаться.
По ее словам, г-ну де Шамбле, вероятно, скоро потребуются деньги для игры, и он снова покинет жену. Следовательно, я должен был отправиться в Париж и договориться с г-ном Лубоном, чтобы граф получил у него необходимую сумму.
Паспорт, как всегда, был при мне. Я поспешил на почту и взял там напрокат кабриолет и лошадей.
Я ехал на почтовых всю ночь, надеясь, что физическая усталость победит или хотя бы облегчит душевную боль.
Экипаж доставил меня в Руан перед отправлением первого поезда, и в полдень я уже был в Париже.
По дороге, на одной из станций, мне показалось, что в окне встречного поезда промелькнуло лицо г-на де Шамбле.
Вместо того, чтобы в этом убедиться, я отвернулся: граф внушал мне глубочайшее отвращение.
Ах, если бы он уехал до 8 ноября, чтобы в этот роковой день я мог находиться подле Эдмеи!
Однако граф написал, что пробудет в Берне неделю. Как бы то ни было, я поспешил к своему нотариусу. Господин Лубон был готов предоставить в распоряжение г-на де Шамбле сто тысяч франков.
Я полагал, что для игрока этих денег окажется достаточно.
После встречи с нотариусом ничто больше не удерживало меня в Париже. В течение дня я сделал несколько покупок, не сомневаясь в том, что если ожидаемое несчастье произойдет и я не умру от горя, мне придется покинуть Францию.
Я приобрел два ружья и карабин, пополнив свой запас оружия, и заказал себе дорожный несессер — на это ушел весь день 3 ноября.
Вечером я отправился в Оперу, но вышел из зала еще до того, как отзвучала увертюра.
Мне пришло в голову, что следует уговорить кого-нибудь из лучших парижских врачей поехать в Берне, как бы дорого это ни обошлось. Но каким образом обосновать свою просьбу? Женщина, к которой я хотел пригласить врача, была полна сил и не жаловалась на здоровье. Я мог сослаться лишь на пророчество, полученное с помощью магнетического воздействия, но медики не признают магнетизма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116