Если же несчастье, которое он ждал, все-таки произошло, Максу не придется плакать в одиночку на плече какого-нибудь крестьянина». Услышав страшную весть, я предоставил тебе возможность побыть с первыми твоими печалями наедине с религией, а затем приехал к Грасьену и сказал: «Вот и я. Если Макс хочет меня видеть, я пойду к нему; если нет…» Но, признаться, я очень рассчитывал на первое… О друг мой! Я могу помочь тебе утолить твою боль. Мое появление оправдывает твое присутствие в Берне. Видишь ли, мы якобы оказались здесь оба по воле случая. Я пошлю графу наши визитные карточки, и вечером мы будем присутствовать на отпевании, а также примем участие в погребальном шествии. Ты не мог бы пойти на похороны один; согласись, что это немного облегчит твои страдания.
— Спасибо, спасибо! — воскликнул я. — Ты прав: без тебя это было бы невозможно, но, поверь, я попрощаюсь с Эдмеей последним. Я увижу ее, когда все уйдут.
— А теперь скажи откровенно, — спросил Альфред, — что ты думаешь о смерти графини?
— Она умерла своей смертью, друг. Муж Эдмеи ничего от этого не выиграл. К тому же ты ведь знаешь, что она предвидела свою кончину.
— Разве тебя не удивляет, что графиню так спешат похоронить?
— Пусть поступают как знают. Чем раньше Эдмею опустят в склеп, тем скорее я ее увижу.
— А! Я понимаю.
Альфред взял меня за руку и спросил:
— Макс, я надеюсь, ты не собираешься сделать с собой что-нибудь плохое?
Я покачал головой в знак отрицания:
— К счастью, Бог посылает мне утешение в виде слез.
— В таком случае благодари Бога. А что прикажешь делать мне?
— Пока я предоставляю тебе свободу действий, а в шесть часов вечера приходи к Грасьену. Одна из комнат его дома выходит на церковь и кладбище, и оттуда видно все. Там я стану свидетелем всего. Я буду ждать там тебя, чтобы пожать твою руку и опереться на твое плечо. Как только
Эдмею опустят в склеп, мы попрощаемся и ты дашь мне слово, что уедешь в Эврё.
— Если ты дашь слово, что я не пожалею, оставив тебя одного.
— Считай, что я уже дал его тебе.
— Итак, до встречи! Постарайся как можно больше плакать. Слезы никогда не повредят, а от затаенной в сердце скорби можно стать мизантропом.
Обняв меня на прощание, Альфред ушел.
Тотчас же появилась Зоя, видимо ожидавшая его ухода.
— Вот и ты, Зоя, — сказал я.
— Да, мы с Грасьеном приходим по очереди. Как он все это выдержит?.. Я не могла оставаться в доме — мне казалось, что каждый гвоздь, который там забивают, вонзается в мое сердце. Господи! — вскричала она, рыдая. — Мыслимо ли, что можно так легко с ней расстаться!
— Ты что-то принесла? — спросил я.
— Держите, вот платье, которое она надела вчера в последний раз, собираясь на свидание с вами. Никто не заметит, что я его взяла, а если заметят, то подумают, что оно мне просто приглянулось.
Я взял, точнее выхватил платье из рук Зои.
— О дай мне его, дай! — вскричал я.
И я прижался к нему лицом — его атласные складки еще хранили нежный аромат моей возлюбленной.
— О Зоя! — воскликнул я. — До чего мило с твоей стороны, что ты вспомнила обо мне! Когда у меня наберется мужества вернуться сюда, я хочу, чтобы меня окружали вещи, принадлежавшие Эдмее, все, к чему она прикасалась.
— О! Это будет нетрудно сделать. Господин граф ничем не дорожит. Он сказал аббату Клодену: «Можете взять все, что пожелаете, для церкви и больницы». Бедная мученица! Из ее кружев сделают покрывала для алтаря!
Мы говорили об Эдмее около часа. Время шло, стало смеркаться.
— Похороны в шесть, — сказала Зоя, — где вы будете в это время, господин Макс?
— В твоем доме. Я буду смотреть на погребальное шествие из окна.
Зоя вернулась в усадьбу, а я направился к ее дому в обход. До меня доносился отдаленный гул голосов: на кладбище и у входа в церковь толпились люди, узнавшие о смерти графини, бедняки из окрестных деревень, которым она всегда подавала милостыню.
Поднявшись на второй этаж, я расположился у окна. Церковь была освещена по-праздничному, но этот праздник справляла смерть. Как и накануне, в комнате Эдмеи горел свет, но теперь ее озаряла восковая церковная свеча.
Трагедия всей моей жизни была заключена в этой смене свечей, столь малозаметной внешне.
Наконец, раздался звон церковных колоколов, в комнате Эдмеи ярче загорелся свет и замелькали тени за занавесками. Очевидно, пришло время выносить тело покойной.
Друг мой, Вам уже доводилось, по крайней мере однажды, терять любимого человека. Поэтому Вы знаете, до чего мучительны траурные приготовления, заставляющие нас плакать навзрыд.
В тот миг, когда на крыльце показались люди со свечами, я почувствовал, как кто-то осторожно положил руку мне на плечо. Это был Альфред.
Я молча пожал его руку; все мое внимание было сосредоточено на двери, от порога которой Эдмее предстояло отправиться в последний путь.
Наконец, появился гроб; его несли бедняки, а впереди шагали певчие и священник с крестом.
Лишь теперь, когда повсюду пылали свечи, стало ясно, как много людей собралось во дворе.
— Смотри, как ее любили! — сказал я Альфреду.
Похоронная процессия во главе с г-ном де Шамбле двинулась по направлению к кладбищу. Графа окружали несколько друзей, с которыми двумя месяцами раньше мы столь удачно открыли охотничий сезон.
За это время я был счастлив полтора месяца, причем изведал неземное блаженство.
Шествие, приближавшееся к церкви, поравнялось с домом Грасьена. В комнате, где мы находились, не горел свет, и мы могли наблюдать за происходящим, не опасаясь, что нас заметят. Я бросился в объятия Альфреда.
— Друг мой, — тихо сказал он, — древние говорили: «Те, что умирают молодыми, любимы богами».
— Да, — ответил я, — но не те, что переживают своих любимых.
Процессия миновала кладбище и скрылась в церкви.
— Не пойти ли нам туда? — предложил Альфред. — В церкви столько людей, что никто не обратит на нас внимания.
— Хорошо, — согласился я и взял друга за руку. Войдя в церковь, мы расположились в одном из самых темных уголков возле входа. Я преклонил колени.
Альфред стоял рядом, заслоняя меня от всех.
Я не помню, сколько длилась панихида, ибо был погружен в глубочайшую скорбь.
Наконец, Альфред взял меня за плечи и помог подняться, сказав:
— Пора уходить.
Я слушался друга как ребенок; мои ноги дрожали, и по телу пробегали судороги.
Альфред повел меня на кладбище. Мы встали за голыми деревьями, но их ветви и темнота скрывали нас от чужих глаз.
Надгробная плита, за которой находилась лестница, ведущая в склеп, была отодвинута; дверь склепа уже открыли, и оттуда виднелся слабый свет.
Гроб поставили на верхнюю ступеньку. Священник прочитал последнюю молитву и окропил гроб святой водой, а затем спустился в склеп вместе с теми, кто нес покойную.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
— Спасибо, спасибо! — воскликнул я. — Ты прав: без тебя это было бы невозможно, но, поверь, я попрощаюсь с Эдмеей последним. Я увижу ее, когда все уйдут.
— А теперь скажи откровенно, — спросил Альфред, — что ты думаешь о смерти графини?
— Она умерла своей смертью, друг. Муж Эдмеи ничего от этого не выиграл. К тому же ты ведь знаешь, что она предвидела свою кончину.
— Разве тебя не удивляет, что графиню так спешат похоронить?
— Пусть поступают как знают. Чем раньше Эдмею опустят в склеп, тем скорее я ее увижу.
— А! Я понимаю.
Альфред взял меня за руку и спросил:
— Макс, я надеюсь, ты не собираешься сделать с собой что-нибудь плохое?
Я покачал головой в знак отрицания:
— К счастью, Бог посылает мне утешение в виде слез.
— В таком случае благодари Бога. А что прикажешь делать мне?
— Пока я предоставляю тебе свободу действий, а в шесть часов вечера приходи к Грасьену. Одна из комнат его дома выходит на церковь и кладбище, и оттуда видно все. Там я стану свидетелем всего. Я буду ждать там тебя, чтобы пожать твою руку и опереться на твое плечо. Как только
Эдмею опустят в склеп, мы попрощаемся и ты дашь мне слово, что уедешь в Эврё.
— Если ты дашь слово, что я не пожалею, оставив тебя одного.
— Считай, что я уже дал его тебе.
— Итак, до встречи! Постарайся как можно больше плакать. Слезы никогда не повредят, а от затаенной в сердце скорби можно стать мизантропом.
Обняв меня на прощание, Альфред ушел.
Тотчас же появилась Зоя, видимо ожидавшая его ухода.
— Вот и ты, Зоя, — сказал я.
— Да, мы с Грасьеном приходим по очереди. Как он все это выдержит?.. Я не могла оставаться в доме — мне казалось, что каждый гвоздь, который там забивают, вонзается в мое сердце. Господи! — вскричала она, рыдая. — Мыслимо ли, что можно так легко с ней расстаться!
— Ты что-то принесла? — спросил я.
— Держите, вот платье, которое она надела вчера в последний раз, собираясь на свидание с вами. Никто не заметит, что я его взяла, а если заметят, то подумают, что оно мне просто приглянулось.
Я взял, точнее выхватил платье из рук Зои.
— О дай мне его, дай! — вскричал я.
И я прижался к нему лицом — его атласные складки еще хранили нежный аромат моей возлюбленной.
— О Зоя! — воскликнул я. — До чего мило с твоей стороны, что ты вспомнила обо мне! Когда у меня наберется мужества вернуться сюда, я хочу, чтобы меня окружали вещи, принадлежавшие Эдмее, все, к чему она прикасалась.
— О! Это будет нетрудно сделать. Господин граф ничем не дорожит. Он сказал аббату Клодену: «Можете взять все, что пожелаете, для церкви и больницы». Бедная мученица! Из ее кружев сделают покрывала для алтаря!
Мы говорили об Эдмее около часа. Время шло, стало смеркаться.
— Похороны в шесть, — сказала Зоя, — где вы будете в это время, господин Макс?
— В твоем доме. Я буду смотреть на погребальное шествие из окна.
Зоя вернулась в усадьбу, а я направился к ее дому в обход. До меня доносился отдаленный гул голосов: на кладбище и у входа в церковь толпились люди, узнавшие о смерти графини, бедняки из окрестных деревень, которым она всегда подавала милостыню.
Поднявшись на второй этаж, я расположился у окна. Церковь была освещена по-праздничному, но этот праздник справляла смерть. Как и накануне, в комнате Эдмеи горел свет, но теперь ее озаряла восковая церковная свеча.
Трагедия всей моей жизни была заключена в этой смене свечей, столь малозаметной внешне.
Наконец, раздался звон церковных колоколов, в комнате Эдмеи ярче загорелся свет и замелькали тени за занавесками. Очевидно, пришло время выносить тело покойной.
Друг мой, Вам уже доводилось, по крайней мере однажды, терять любимого человека. Поэтому Вы знаете, до чего мучительны траурные приготовления, заставляющие нас плакать навзрыд.
В тот миг, когда на крыльце показались люди со свечами, я почувствовал, как кто-то осторожно положил руку мне на плечо. Это был Альфред.
Я молча пожал его руку; все мое внимание было сосредоточено на двери, от порога которой Эдмее предстояло отправиться в последний путь.
Наконец, появился гроб; его несли бедняки, а впереди шагали певчие и священник с крестом.
Лишь теперь, когда повсюду пылали свечи, стало ясно, как много людей собралось во дворе.
— Смотри, как ее любили! — сказал я Альфреду.
Похоронная процессия во главе с г-ном де Шамбле двинулась по направлению к кладбищу. Графа окружали несколько друзей, с которыми двумя месяцами раньше мы столь удачно открыли охотничий сезон.
За это время я был счастлив полтора месяца, причем изведал неземное блаженство.
Шествие, приближавшееся к церкви, поравнялось с домом Грасьена. В комнате, где мы находились, не горел свет, и мы могли наблюдать за происходящим, не опасаясь, что нас заметят. Я бросился в объятия Альфреда.
— Друг мой, — тихо сказал он, — древние говорили: «Те, что умирают молодыми, любимы богами».
— Да, — ответил я, — но не те, что переживают своих любимых.
Процессия миновала кладбище и скрылась в церкви.
— Не пойти ли нам туда? — предложил Альфред. — В церкви столько людей, что никто не обратит на нас внимания.
— Хорошо, — согласился я и взял друга за руку. Войдя в церковь, мы расположились в одном из самых темных уголков возле входа. Я преклонил колени.
Альфред стоял рядом, заслоняя меня от всех.
Я не помню, сколько длилась панихида, ибо был погружен в глубочайшую скорбь.
Наконец, Альфред взял меня за плечи и помог подняться, сказав:
— Пора уходить.
Я слушался друга как ребенок; мои ноги дрожали, и по телу пробегали судороги.
Альфред повел меня на кладбище. Мы встали за голыми деревьями, но их ветви и темнота скрывали нас от чужих глаз.
Надгробная плита, за которой находилась лестница, ведущая в склеп, была отодвинута; дверь склепа уже открыли, и оттуда виднелся слабый свет.
Гроб поставили на верхнюю ступеньку. Священник прочитал последнюю молитву и окропил гроб святой водой, а затем спустился в склеп вместе с теми, кто нес покойную.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116