Она стояла, не в силах шевельнуться. К ее горлу подступили слезы стыда и отчаяния, но тут послышался голос Мишеля:
– Крошка Гэвин споткнулся и ободрал колени. Пожалуй, тебе стоит подойти и успокоить его.
Габриэль оттолкнула Рэдфорда. Она не смотрела на Рэдфорда, не отваживалась на него смотреть.
– Спасибо, Мишель. Где ребенок? Веди меня к нему.
Прошло немало времени, прежде чем она вновь обрела спокойствие. Она едва не предала Гэвина, и только вмешательство Мишеля спасло ее. Мысль об этом мучила, иссушала, сердце.
Когда Габриэль и Рэдфорд встретились вновь, они оба понимали, что вплотную приблизились к Рубикону и должны его перейти.
– Я вылетаю в Париж утром после нашего последнего концерта в Америке, – сказала Габриэль. Под ее глазами выступили темные круги, лицо, неизменно искрившееся лукавством и смехом, было бледным и хмурым.
Рэдфорд видел, что не в его силах уговорить ее остаться.
– Я беру другую певицу, – хриплым голосом произнес он. – Но лишь на время. Ты по-прежнему остаешься членом группы. – Понимая, что еще секунда – и он окончательно потеряет самообладание, Рэдфорд повернулся и быстро пошел прочь.
Она смотрела на его стройные ноги, обтянутые голубыми джинсами, на широкие плечи с бугрившимися под белой футболкой мускулами и ненавидела себя за чувство сожаления, пронизывавшее ее до глубины души.
Когда две недели спустя Габриэль входила в вестибюль «Георга V», чтобы встретиться с Сереной, она все еще чувствовала себя подавленной.
Серена приехала в Париж накануне. Она сообщила о своем прибытии по телефону и добавила, что уже получила вьетнамскую визу. Габриэль ничуть не удивилась. Она понимала, что такой «пустяк», как получение разрешения на въезд в страну, охваченную войной, не представляет ни малейшего затруднения для женщины, у которой наверняка есть друзья в самых высоких кругах.
Пересекая роскошный вестибюль, Габриэль улыбнулась. Она не удивилась бы, даже скажи ей Серена, что ее отец – министр внутренних дел Британии.
– Габриэль! – крикнула Серена, устремляясь ей навстречу, ослепительно красивая в клубнично-розовом шерстяном костюме с короткой юбкой.
Они обнялись в центре холла, не обращая внимания на заинтересованные взгляды мужчин. Внезапно Серена отпрянула и вопросительно заглянула в мрачное лицо подруги.
– Господи, Габриэль! Что с тобой произошло за то время, пока мы не виделись? Ты выглядишь так, словно тебя пропустили через центрифугу!
– Так и было, – с улыбкой отозвалась Габриэль, вдруг снова почувствовав себя прежней веселой озорницей. – А ты? Ты и сама немножко нервничаешь?
Серена рассмеялась.
– Да уж, после Вашингтона мне не приходилось скучать, – сказала она, вспоминая о Чаке. Взяв Габриэль под руку, она вывела ее из отеля на парижские улицы, залитые бледным ноябрьским солнцем, и заговорщическим голосом произнесла: – Сейчас я тебе все расскажу.
Глава 28
Эббра арендовала дом с видом на море, примерно в полумиле от Ла-Иоллы. Родители были шокированы, когда она сообщила им, что переезжает, но Эббра осталась непреклонной.
– Чтобы работать, мне нужно уединение, мама, – сказала она, беря мать под руку и ласково стискивая ее пальцы, надеясь на понимание.
– Тебе и здесь никто не мешает. Господи, да ты часами сидишь над машинкой в своей комнате! Это так неестественно – проводить столько времени в одиночестве!
– Все писатели проводят в уединении долгие часы, мама! – смеясь, воскликнула Эббра. – Будь иначе, они никогда ничего бы не написали!
– Когда вернется Льюис, тебе все равно не удастся подолгу сидеть взаперти, – раздраженно возразила мать. – И тогда о твоих писательских забавах придется забыть.
Несмотря на то что Льюис числился пропавшим без вести, а не военнопленным, Эббра настаивала, чтобы домашние говорили о нем так, словно его благополучное возвращение – лишь вопрос времени.
Она вздохнула, подумав о том, что продолжать беседу бессмысленно.
Работа Эббры казалась матери невинным увлечением лишь до того дня, когда вышла в свет ее первая книга. После этого, встречая книгу на полках магазинов, сталкиваясь со зримым свидетельством успеха дочери, который ее раздражал, мать уже не считала занятие Эббры безвредным.
Эббра была потрясена, впервые увидев свое произведение напечатанным, и всякий раз, когда ей на глаза попадалась книга с ее именем на обложке, душу наполняло ликование. Однако она не могла не замечать тех страхов, которые внушал матери ее новый статус. Не желая ввязываться в бесплодную дискуссию о том, одобрил бы ее Льюис или осудил, Эббра сказала:
– Я собираюсь поехать в магазин за постельным бельем и скатертями. Не хочешь составить мне компанию? Мы могли бы вместе пообедать и сходить в музей или картинную галерею.
Раздражение матери несколько улеглось. Беседа перешла в другое русло. Неделю спустя, набив машину одеждой, книгами и хозяйственной утварью и аккуратно уложив пишущую машинку рядом с собой на пассажирском сиденье, Эббра отправилась на юг, к своему новому дому.
Во второй половине декабря Эббра вернулась в Сан-Франциско, чтобы встретить Рождество с родителями. Ее ждала открытка от Скотта, на которой стояла лишь его подпись, твердая и размашистая, до боли знакомая.
Заметив подозрительные взгляды, которые мать бросала в ее сторону, Эббра торопливо сунула открытку в конверт. Не было сказано ни слова, но Эббра почти не сомневалась: мать угадала, почему Скотт больше не навещает ее и не звонит. В своей открытке Скотту Эббра также поставила только автограф и не сообщила о переезде. Если появятся новости о Льюисе, она свяжется со Скоттом, а до той поры Эббра приказала себе выбросить его из своих мыслей.
Габриэль и Серена прислали Эббре открытки с письмами, которые как нельзя лучше укрепили ее дух. Обе ее подруги находились в Сайгоне. Габриэль не покладая рук занималась поисками людей, знавших ее дядю, а Серена трудилась в одном из городских приютов для детей. Последнее обстоятельство изумило Эббру. Ей было трудно представить изысканную, утонченную Серену в роли няньки, которая кормит и баюкает младенцев.
Первого февраля, готовя себе завтрак, Эббра включила телевизор и с ужасом выслушала новости о новогоднем наступлении Вьетконга. По всему Южному Вьетнаму сотни городов и американских военных баз одновременно подверглись нападению. В Сайгоне вьетконговцы взорвали бомбу у стены посольства США и вошли через образовавшуюся брешь на его территорию. Поступали сообщения о том, что посольство захвачено и находится под контролем Вьетконга, что огненный вал войны докатился наконец до южной столицы.
Весь день Эббра прослушивала каждый выпуск новостей, тревожась за Серену и Габриэль и гадая, грозит ли им опасность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
– Крошка Гэвин споткнулся и ободрал колени. Пожалуй, тебе стоит подойти и успокоить его.
Габриэль оттолкнула Рэдфорда. Она не смотрела на Рэдфорда, не отваживалась на него смотреть.
– Спасибо, Мишель. Где ребенок? Веди меня к нему.
Прошло немало времени, прежде чем она вновь обрела спокойствие. Она едва не предала Гэвина, и только вмешательство Мишеля спасло ее. Мысль об этом мучила, иссушала, сердце.
Когда Габриэль и Рэдфорд встретились вновь, они оба понимали, что вплотную приблизились к Рубикону и должны его перейти.
– Я вылетаю в Париж утром после нашего последнего концерта в Америке, – сказала Габриэль. Под ее глазами выступили темные круги, лицо, неизменно искрившееся лукавством и смехом, было бледным и хмурым.
Рэдфорд видел, что не в его силах уговорить ее остаться.
– Я беру другую певицу, – хриплым голосом произнес он. – Но лишь на время. Ты по-прежнему остаешься членом группы. – Понимая, что еще секунда – и он окончательно потеряет самообладание, Рэдфорд повернулся и быстро пошел прочь.
Она смотрела на его стройные ноги, обтянутые голубыми джинсами, на широкие плечи с бугрившимися под белой футболкой мускулами и ненавидела себя за чувство сожаления, пронизывавшее ее до глубины души.
Когда две недели спустя Габриэль входила в вестибюль «Георга V», чтобы встретиться с Сереной, она все еще чувствовала себя подавленной.
Серена приехала в Париж накануне. Она сообщила о своем прибытии по телефону и добавила, что уже получила вьетнамскую визу. Габриэль ничуть не удивилась. Она понимала, что такой «пустяк», как получение разрешения на въезд в страну, охваченную войной, не представляет ни малейшего затруднения для женщины, у которой наверняка есть друзья в самых высоких кругах.
Пересекая роскошный вестибюль, Габриэль улыбнулась. Она не удивилась бы, даже скажи ей Серена, что ее отец – министр внутренних дел Британии.
– Габриэль! – крикнула Серена, устремляясь ей навстречу, ослепительно красивая в клубнично-розовом шерстяном костюме с короткой юбкой.
Они обнялись в центре холла, не обращая внимания на заинтересованные взгляды мужчин. Внезапно Серена отпрянула и вопросительно заглянула в мрачное лицо подруги.
– Господи, Габриэль! Что с тобой произошло за то время, пока мы не виделись? Ты выглядишь так, словно тебя пропустили через центрифугу!
– Так и было, – с улыбкой отозвалась Габриэль, вдруг снова почувствовав себя прежней веселой озорницей. – А ты? Ты и сама немножко нервничаешь?
Серена рассмеялась.
– Да уж, после Вашингтона мне не приходилось скучать, – сказала она, вспоминая о Чаке. Взяв Габриэль под руку, она вывела ее из отеля на парижские улицы, залитые бледным ноябрьским солнцем, и заговорщическим голосом произнесла: – Сейчас я тебе все расскажу.
Глава 28
Эббра арендовала дом с видом на море, примерно в полумиле от Ла-Иоллы. Родители были шокированы, когда она сообщила им, что переезжает, но Эббра осталась непреклонной.
– Чтобы работать, мне нужно уединение, мама, – сказала она, беря мать под руку и ласково стискивая ее пальцы, надеясь на понимание.
– Тебе и здесь никто не мешает. Господи, да ты часами сидишь над машинкой в своей комнате! Это так неестественно – проводить столько времени в одиночестве!
– Все писатели проводят в уединении долгие часы, мама! – смеясь, воскликнула Эббра. – Будь иначе, они никогда ничего бы не написали!
– Когда вернется Льюис, тебе все равно не удастся подолгу сидеть взаперти, – раздраженно возразила мать. – И тогда о твоих писательских забавах придется забыть.
Несмотря на то что Льюис числился пропавшим без вести, а не военнопленным, Эббра настаивала, чтобы домашние говорили о нем так, словно его благополучное возвращение – лишь вопрос времени.
Она вздохнула, подумав о том, что продолжать беседу бессмысленно.
Работа Эббры казалась матери невинным увлечением лишь до того дня, когда вышла в свет ее первая книга. После этого, встречая книгу на полках магазинов, сталкиваясь со зримым свидетельством успеха дочери, который ее раздражал, мать уже не считала занятие Эббры безвредным.
Эббра была потрясена, впервые увидев свое произведение напечатанным, и всякий раз, когда ей на глаза попадалась книга с ее именем на обложке, душу наполняло ликование. Однако она не могла не замечать тех страхов, которые внушал матери ее новый статус. Не желая ввязываться в бесплодную дискуссию о том, одобрил бы ее Льюис или осудил, Эббра сказала:
– Я собираюсь поехать в магазин за постельным бельем и скатертями. Не хочешь составить мне компанию? Мы могли бы вместе пообедать и сходить в музей или картинную галерею.
Раздражение матери несколько улеглось. Беседа перешла в другое русло. Неделю спустя, набив машину одеждой, книгами и хозяйственной утварью и аккуратно уложив пишущую машинку рядом с собой на пассажирском сиденье, Эббра отправилась на юг, к своему новому дому.
Во второй половине декабря Эббра вернулась в Сан-Франциско, чтобы встретить Рождество с родителями. Ее ждала открытка от Скотта, на которой стояла лишь его подпись, твердая и размашистая, до боли знакомая.
Заметив подозрительные взгляды, которые мать бросала в ее сторону, Эббра торопливо сунула открытку в конверт. Не было сказано ни слова, но Эббра почти не сомневалась: мать угадала, почему Скотт больше не навещает ее и не звонит. В своей открытке Скотту Эббра также поставила только автограф и не сообщила о переезде. Если появятся новости о Льюисе, она свяжется со Скоттом, а до той поры Эббра приказала себе выбросить его из своих мыслей.
Габриэль и Серена прислали Эббре открытки с письмами, которые как нельзя лучше укрепили ее дух. Обе ее подруги находились в Сайгоне. Габриэль не покладая рук занималась поисками людей, знавших ее дядю, а Серена трудилась в одном из городских приютов для детей. Последнее обстоятельство изумило Эббру. Ей было трудно представить изысканную, утонченную Серену в роли няньки, которая кормит и баюкает младенцев.
Первого февраля, готовя себе завтрак, Эббра включила телевизор и с ужасом выслушала новости о новогоднем наступлении Вьетконга. По всему Южному Вьетнаму сотни городов и американских военных баз одновременно подверглись нападению. В Сайгоне вьетконговцы взорвали бомбу у стены посольства США и вошли через образовавшуюся брешь на его территорию. Поступали сообщения о том, что посольство захвачено и находится под контролем Вьетконга, что огненный вал войны докатился наконец до южной столицы.
Весь день Эббра прослушивала каждый выпуск новостей, тревожась за Серену и Габриэль и гадая, грозит ли им опасность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81