Желая подтвердить свои подозрения, Адам медленно, с усилием приподнял тяжелые веки.
Щурясь от яркого света костра, больно резанувшего по глазам, Адам увидел фигуру епископа Уилфрида. Годы изгнания ничего не смогли поделать с его объемистым животом, на котором Уилфрид имел привычку складывать руки, но Адам тотчас же перевел глаза на мужчину, с яростью взиравшего на упитанного священника. Чем-то он ему был знаком. Еще мгновение и Адам узнал в нем Торвина, тана короля Мерсии Этелрида.
Торвин был так сухопар, что казался слабым, но Адам знал по собственному опыту, столкнувшись с ним в битве, что это всего лишь видимость, скрывающая жилистую силу и острый ум. Однако он был поражен не столько присутствием Торвина, сколько тем, что его всклокоченные волосы грязными соломенными прядями падали из-под помятого бронзового шлема, увенчанного головой вепря. Мало того, грубо обточенные края шлема задевали за густой мех плаща, лишь частично скрывавшего короткую кожаную куртку, покрытую сеткой бронзовых переплетенных колец.
Не в силах сдержать ярости, Адам хрипло застонал от негодования: и шлем, и куртка были его собственные.
Сидевшие у костра мужчины тотчас же взглянули на пленника, связанного и беспомощного, лежавшего на земляном полу. Губы епископа раздвинулись в улыбке ледяного презрения и неприкрытого торжества, затем, не вымолвив больше ни слова, он отвернулся и вместе с другим заговорщиком вышел из хижины. Адам остался один у угасающего костра с невеселой уверенностью, что хижина окружена людьми, которые вскоре увезут его далеко-далеко, что даже магическая власть его жены окажется не в силах помочь ему.
И все-таки, почему? Почему его старинный недруг попросту не убрал с лица земли человека, который некогда не просто одержал над ним верх, но и выставил на посмешище? Что означало это странное поведение епископа, какую тайную цель он преследовал?
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Конец мая, 688 год н. э.
«Духи лугов, духи лесов, вечного камня и хрупких цветов, нежной росы и могучего моря, трижды я вас заклинаю – откликнитесь на мой зов!» Сидя на скамеечке, придвинутой поближе к маленькому окошку с распахнутыми ставнями, Анья по обыкновению застыла – терпеливо, недвижно, – не прерывая своей безмолвной молитвы. «Единожды к вам я взываю о даровании покоя, дважды – огнем озарите воспоминания любимого и трижды – пусть скорее любимый возвратится ко мне».
Анья просидела так с рассвета, почти не двигаясь, не отрывая глаз от тропинки, ведущей к воротам крепости Трокенхольт. Теперь, когда она горячо повторяла беззвучные слова заклинания, нежные, но все более сгущавшиеся тона заходящего солнца бросали отблески на ее стройную фигурку, блистая и вспыхивая в облаке белокурых волос, волною падавших ей на плечи. Произнося слова песнопения, она в то же время молилась, чтобы их жар восполнил ту мощь, которой их лишало безмолвие.
Дочь христианина-саксонца и жрицы друидов, Анья, не задумываясь, соединяла христианскую молитву с заклинаниями друидов. Она лишь тревожилась, что ее триадам не достает неземной красоты и свободного ритма молитв ее матери или Ллис. Но большего ей было все равно не достигнуть без надлежащего обучения, а ей не разрешали учиться; отец настаивал, чтобы дети воспитывались как христиане, а мать не сомневалась, что смешанная кровь ребятишек – наполовину саксонцев – не позволит им обрести власть над силами друидов.
Тотчас же устыдившись своих непочтительных мыслей, Анья подвинулась, так что скамеечка заскрипела. Как посмела она обвинять отца, илдормена Трокенхольта, скира христианской Нортумбрии, – прославленный воин Вулфэйн не мог поступить иначе. К тому же он любит ее и желает ей только добра.
Точно так же Анье не в чем было винить свою мать. Леди Брина искренне верила в ограничения, наложенные на детей их смешанной кровью. И правда, три младших братишки Аньи не выказывали ни какого-либо интереса, ни склонностей к подобным делам. Анья поморщилась и опять шевельнулась. Нет, все-таки она не права – пока еще рано говорить о малыше Сенвульфе. Однако, если Сенвульф вырастет похожим на десятилетнего Каба и шестилетнего Эдвина, то и он будет точно таким же.
Анья сообразила вдруг, что ее необычное беспокойство привлекло внимание матери и Ллис, и поняла, что мысли ее блуждают неизвестно где. С самого раннего детства не было, пожалуй, ни дня, когда бы она не сидела, тихонько, как мышь, внимательно и подолгу прислушиваясь. Так было с тех пор, как она узнала, что спокойствие и сосредоточенное внимание – первые шаги на пути к овладению могущественной властью друидов. Если она хочет, чтобы ее заклинания возымели хоть какое-то действие, ей нужно сосредоточиться только на них.
«Духи лугов, духи лесов, вечного камня и хрупких цветов, нежной росы и могучего моря, трижды я вас заклинаю: откликнитесь на мой зов!» Крепко зажмурив зеленые, словно листья, глаза, Анья сосредоточилась на своем желании – увидеть Ивейна.
Даже сознание того, что Ивейн придет сюда не для того, чтобы встретиться с ней, а лишь откликаясь на отчаянные призывы сестры, не могло погасить ликования Аньи. Стараясь не думать ни о том, что происходит вокруг нее в зале, ни о гебурах, занятых у громадного очага приготовлением поздней вечерней трапезы, ни о матери и Ллис, она с жаром повторяла свои безмолвные заклинания.
Брина сидела в полумраке, в углу, под пучками лекарственных трав, за длинным столом, уставленным разнообразными пузырьками, мерными чашечками и глиняными сосудами. Она размеренно постукивала маленьким пестиком, растирая крохотные зернышки в каменной чаше; жрица так часто занималась этим многие годы, что могла, не задумываясь, трудиться над приготовлением снотворного снадобья, для которого эти зерна предназначались.
Взгляд ее серых, потемневших от тревоги глаз то и дело останавливался на дочери, чье ожидание было почти осязаемо. Несмотря на чудесное зрелище, которое представляло ее дитя, озаренное лучами предзакатного солнца, Брине чудилось, будто Анья окутана мглистой, безрадостной пеленой. Ей казалось, что девушка склонилась над невидимой пропастью. Брина почти желала, чтобы Ивейн не откликнулся на призыв. Она боялась, что если юноша появится в замке, дочь может совершить безрассудный, опрометчивый шаг.
На протяжении нескольких лет Брина и Вулф, забавляясь, наблюдали, как Анья – сначала ребенок, а потом неуклюжий подросток – боготворила отрока Ивейна. Безобидное юношеское увлечение. Но теперь Анья выросла, она уже девушка, и ее стойкая привязанность начинала вызывать беспокойство. Мальчик, которому Брина приходилась кем-то вроде приемной матери, стал ошеломляюще красивым мужчиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Щурясь от яркого света костра, больно резанувшего по глазам, Адам увидел фигуру епископа Уилфрида. Годы изгнания ничего не смогли поделать с его объемистым животом, на котором Уилфрид имел привычку складывать руки, но Адам тотчас же перевел глаза на мужчину, с яростью взиравшего на упитанного священника. Чем-то он ему был знаком. Еще мгновение и Адам узнал в нем Торвина, тана короля Мерсии Этелрида.
Торвин был так сухопар, что казался слабым, но Адам знал по собственному опыту, столкнувшись с ним в битве, что это всего лишь видимость, скрывающая жилистую силу и острый ум. Однако он был поражен не столько присутствием Торвина, сколько тем, что его всклокоченные волосы грязными соломенными прядями падали из-под помятого бронзового шлема, увенчанного головой вепря. Мало того, грубо обточенные края шлема задевали за густой мех плаща, лишь частично скрывавшего короткую кожаную куртку, покрытую сеткой бронзовых переплетенных колец.
Не в силах сдержать ярости, Адам хрипло застонал от негодования: и шлем, и куртка были его собственные.
Сидевшие у костра мужчины тотчас же взглянули на пленника, связанного и беспомощного, лежавшего на земляном полу. Губы епископа раздвинулись в улыбке ледяного презрения и неприкрытого торжества, затем, не вымолвив больше ни слова, он отвернулся и вместе с другим заговорщиком вышел из хижины. Адам остался один у угасающего костра с невеселой уверенностью, что хижина окружена людьми, которые вскоре увезут его далеко-далеко, что даже магическая власть его жены окажется не в силах помочь ему.
И все-таки, почему? Почему его старинный недруг попросту не убрал с лица земли человека, который некогда не просто одержал над ним верх, но и выставил на посмешище? Что означало это странное поведение епископа, какую тайную цель он преследовал?
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Конец мая, 688 год н. э.
«Духи лугов, духи лесов, вечного камня и хрупких цветов, нежной росы и могучего моря, трижды я вас заклинаю – откликнитесь на мой зов!» Сидя на скамеечке, придвинутой поближе к маленькому окошку с распахнутыми ставнями, Анья по обыкновению застыла – терпеливо, недвижно, – не прерывая своей безмолвной молитвы. «Единожды к вам я взываю о даровании покоя, дважды – огнем озарите воспоминания любимого и трижды – пусть скорее любимый возвратится ко мне».
Анья просидела так с рассвета, почти не двигаясь, не отрывая глаз от тропинки, ведущей к воротам крепости Трокенхольт. Теперь, когда она горячо повторяла беззвучные слова заклинания, нежные, но все более сгущавшиеся тона заходящего солнца бросали отблески на ее стройную фигурку, блистая и вспыхивая в облаке белокурых волос, волною падавших ей на плечи. Произнося слова песнопения, она в то же время молилась, чтобы их жар восполнил ту мощь, которой их лишало безмолвие.
Дочь христианина-саксонца и жрицы друидов, Анья, не задумываясь, соединяла христианскую молитву с заклинаниями друидов. Она лишь тревожилась, что ее триадам не достает неземной красоты и свободного ритма молитв ее матери или Ллис. Но большего ей было все равно не достигнуть без надлежащего обучения, а ей не разрешали учиться; отец настаивал, чтобы дети воспитывались как христиане, а мать не сомневалась, что смешанная кровь ребятишек – наполовину саксонцев – не позволит им обрести власть над силами друидов.
Тотчас же устыдившись своих непочтительных мыслей, Анья подвинулась, так что скамеечка заскрипела. Как посмела она обвинять отца, илдормена Трокенхольта, скира христианской Нортумбрии, – прославленный воин Вулфэйн не мог поступить иначе. К тому же он любит ее и желает ей только добра.
Точно так же Анье не в чем было винить свою мать. Леди Брина искренне верила в ограничения, наложенные на детей их смешанной кровью. И правда, три младших братишки Аньи не выказывали ни какого-либо интереса, ни склонностей к подобным делам. Анья поморщилась и опять шевельнулась. Нет, все-таки она не права – пока еще рано говорить о малыше Сенвульфе. Однако, если Сенвульф вырастет похожим на десятилетнего Каба и шестилетнего Эдвина, то и он будет точно таким же.
Анья сообразила вдруг, что ее необычное беспокойство привлекло внимание матери и Ллис, и поняла, что мысли ее блуждают неизвестно где. С самого раннего детства не было, пожалуй, ни дня, когда бы она не сидела, тихонько, как мышь, внимательно и подолгу прислушиваясь. Так было с тех пор, как она узнала, что спокойствие и сосредоточенное внимание – первые шаги на пути к овладению могущественной властью друидов. Если она хочет, чтобы ее заклинания возымели хоть какое-то действие, ей нужно сосредоточиться только на них.
«Духи лугов, духи лесов, вечного камня и хрупких цветов, нежной росы и могучего моря, трижды я вас заклинаю: откликнитесь на мой зов!» Крепко зажмурив зеленые, словно листья, глаза, Анья сосредоточилась на своем желании – увидеть Ивейна.
Даже сознание того, что Ивейн придет сюда не для того, чтобы встретиться с ней, а лишь откликаясь на отчаянные призывы сестры, не могло погасить ликования Аньи. Стараясь не думать ни о том, что происходит вокруг нее в зале, ни о гебурах, занятых у громадного очага приготовлением поздней вечерней трапезы, ни о матери и Ллис, она с жаром повторяла свои безмолвные заклинания.
Брина сидела в полумраке, в углу, под пучками лекарственных трав, за длинным столом, уставленным разнообразными пузырьками, мерными чашечками и глиняными сосудами. Она размеренно постукивала маленьким пестиком, растирая крохотные зернышки в каменной чаше; жрица так часто занималась этим многие годы, что могла, не задумываясь, трудиться над приготовлением снотворного снадобья, для которого эти зерна предназначались.
Взгляд ее серых, потемневших от тревоги глаз то и дело останавливался на дочери, чье ожидание было почти осязаемо. Несмотря на чудесное зрелище, которое представляло ее дитя, озаренное лучами предзакатного солнца, Брине чудилось, будто Анья окутана мглистой, безрадостной пеленой. Ей казалось, что девушка склонилась над невидимой пропастью. Брина почти желала, чтобы Ивейн не откликнулся на призыв. Она боялась, что если юноша появится в замке, дочь может совершить безрассудный, опрометчивый шаг.
На протяжении нескольких лет Брина и Вулф, забавляясь, наблюдали, как Анья – сначала ребенок, а потом неуклюжий подросток – боготворила отрока Ивейна. Безобидное юношеское увлечение. Но теперь Анья выросла, она уже девушка, и ее стойкая привязанность начинала вызывать беспокойство. Мальчик, которому Брина приходилась кем-то вроде приемной матери, стал ошеломляюще красивым мужчиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69