— позвал отец Руперт.
Они подошли к соломенному тюфяку, возле которого он стоял на коленях, и Рейн увидела, что смертельно больная девочка не лежит, а сидит.
Отец Руперт сиял.
— Ты был прав. Я изменил диету, и Элис поправилась. Сегодня за ней придет отец.
Рейн встала на колени рядом с отцом Рупертом и осмотрела девочку, которой она поставила диагноз, когда в первый раз пришла в больницу. Элис была еще слабенькой, но при хорошем уходе от ее болезни не должно было остаться и следа.
— Теперь ты понимаешь, Элис, что ни при каких обстоятельствах не должна есть хлеб и кашу? Даже от одного кусочка все может начаться снова.
— Я никогда не выздоровею? — со слезами в голосе спросила малышка.
Рейн отрицательно покачала головой.
— Разве так трудно не есть хлеб, чтобы быть здоровой? Будешь послушной?
Элис кивнула, и Рейн велела отцу Руперту позаботиться, чтобы отец девочки понял, как серьезна болезнь и как необходимо соблюдать строжайшую диету.
Несколько часов она проработала с монахами, осматривая пациентов, внимательно слушая, как протекает болезнь и как ее лечат. Основным пособием был «Трактат о пиявках» монаха Балда, написанный около двадцати пяти лет назад. К ее удивлению, многие из рецептов были эффективными даже по понятиям двадцатого века, особенно всякие мази и настойки из трав. Рутой пользовались для лечения сосудов и против кровотечения. Белена, известная врачам будущего, — как средство, успокаивающее нервную систему и как снотворное. Мята — для смягчения болей в желудке. Ячменник душистый и липу, богатые танином, добавляли в масло вместе с корнем лилии, облегчая боль от ожога.
Больше всего Рейн расстраивала широко распространенная практика кровопускания, однако она следовала совету Селика больше наблюдать и ненавязчиво предлагать свои методы, стараясь не привлекать к себе внимание как к опытному лекарю.
Работая, она даже забыла, что пришла вместе с Селиком, и, случайно глянув в его сторону, вновь поразилась, как он хорош собой даже в одеянии монаха.
— Откуда этот чудесный запах? — внезапно спросил отец Бернард, принюхиваясь к капюшону Рейн.
— Это страсть брата Годвайна, — с дьявольской усмешкой ответил Селик, беря ее за руку и уводя в боковой придел.
Отец Бернард, глядя им вслед, переспросил:
— Его… его… Ты сказал «страсть»?
Он даже брызнул слюной от негодования. Наконец, устав от едких замечаний Селика, он вспылил:
— Почему твой болван не встанет на колени и не поможет нам вместо того, чтобы бессмысленно подпирать стены?
Однако Селик услышал его и не спустил монаху дерзость:
— Я наблюдаю, Берни, для нашего трактата.
Отец Бернард покраснел, и гнойные прыщи у него на лице стали еще виднее.
— Полагаю, гордыня отца Этельвульфа не подобает монаху, — пожаловался он Рейн. — И, если честно, мне кажется, он слишком наблюдателен.
Рейн подняла глаза и заметила, как до нее отец Бернард, что Селик оценивающе смотрит на ее зад, который она выставила, когда потянулась за ватой.
Она зашипела, привлекая внимание Селика, но он и не подумал смутиться, будучи пойманным за неподобающим занятием. Более того, он подмигнул Рейн, и она, услыхав приглушенный стон отца Бернарда, поняла, что пора увести Селика, пока он их не выдал.
— Нам надо идти, отец Этельвульф, — внезапно объявила Рейн, дергая Селика за рукав. — Я только что вспомнил, что мы должны зайти к торговцам и купить ткани для детских туник.
— Но вы не можете сейчас уйти, — возразил отец Бернард. — Отец Теодрик скоро придет.
Это было как раз то, чего Рейн особенно опасалась в присутствии Селика, который вел себя на редкость бесстыдно. Отца Теодрика не проведешь. Он уже задавал вопросы, на которые она не могла ответить, насчет лекарей в земле франков, чьих имен она не знала, и насчет того, где она приобрела свои обширные медицинские познания, и даже насчет ее женственности.
— Ты должен много молиться, чтобы Господь помог тебе одолеть твою слабость, — сказал он в монастырском саду после того, как она по-женски пронзительно завизжала, когда по ее ноге пробежала мышь.
Скорее всего он имел в виду ее необычную внешность, но если он увидит ее рядом с Селиком, то сразу все поймет, потому что им с Селиком никак не удавалось скрыть влечения друг к другу, которое было заметно даже детям.
— Скажи отцу Теодрику, что я увижусь с ним завтра, и мы обсудим лихорадку и вакцинации, о которых я говорил. У меня будет достаточно времени, поскольку отец Этельвульф не сможет сопровождать меня.
— Что? — спросил Селик, поднимая глаза от сумки с едой, которую он тем временем осматривал. — Почему я не смогу прийти с тобой?
— Ты будешь записывать свои наблюдения. Для нашего трактата. Понятно?
Он отмахнулся.
— Я могу сделать это в другое время. Ладно, обсудим это позже. — И он повернулся к отцу Бернарду. — Сейчас я хочу знать, кто отвечает за объедки, которые ты дал брату Годвайну как плату за работу?
Рейн с удивлением повернулась к Селику. Она не подозревала, что он знает о протухшей еде, которую монахи посылали сиротам.
Лицо отца Бернарда стало пунцовым.
— Это не плата, а дар. Монастырь милостив к сиротам.
— Ты говорил, Берни, что лекарское мастерство брата Годвайна бесценно?
— Нет, я никогда такого не говорил. Но это совсем неплохая еда для несчастных, — защищаясь, пробормотал он. — По крайней мере, мы едим не лучше.
— А, тогда другое дело, — сказал Селик со смирением, притворность которого Рейн уже хорошо знала. — Тогда ты с удовольствием съешь кусочек.
Он сунул руку в полотняную суму и вытащил большой кусок мяса, вонь от которого наверняка достигла небес.
Отец Бернард отпрянул, но Селик шагнул к нему, пихая ему в лицо испорченной свининой.
— Селик, — окликнула его Рейн, благодарная ему за то, что он защитил ее, но боявшаяся чрезмерного внимания к своей персоне.
Не обращая никакого внимания на оттаскивавшую его Рейн, Селик проговорил ледяным тоном:
— Никогда больше не смей давать брату Годвайну протухшие объедки. Брось это в выгребную яму. Такое и собака есть не станет.
Он гневно оттолкнул трясущегося монаха, схватил Рейн за руку и потащил ее прочь.
— Селик, мы должны принести что-нибудь домой. Детям. Там наверняка не все протухло.
— Нет! Ты не нищая, чтобы принимать милостыню от скупых церковников. Я куплю все, что надо.
И, к радости купцов Йорвика, он сделал это. В конце концов ему пришлось нанять повозку, чтобы доставить замечательные продукты в усадьбу — свежее мясо, десять живых связанных цыплят, молоко, овощи, яблоки, мед, муку.
— Селик, люди удивляются, откуда у монаха так много денег, — беспокойно прошептала Рейн, когда он в очередной раз достал мешочек с монетами.
Он ответил ей достаточно громко, чтобы торговец тоже услышал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Они подошли к соломенному тюфяку, возле которого он стоял на коленях, и Рейн увидела, что смертельно больная девочка не лежит, а сидит.
Отец Руперт сиял.
— Ты был прав. Я изменил диету, и Элис поправилась. Сегодня за ней придет отец.
Рейн встала на колени рядом с отцом Рупертом и осмотрела девочку, которой она поставила диагноз, когда в первый раз пришла в больницу. Элис была еще слабенькой, но при хорошем уходе от ее болезни не должно было остаться и следа.
— Теперь ты понимаешь, Элис, что ни при каких обстоятельствах не должна есть хлеб и кашу? Даже от одного кусочка все может начаться снова.
— Я никогда не выздоровею? — со слезами в голосе спросила малышка.
Рейн отрицательно покачала головой.
— Разве так трудно не есть хлеб, чтобы быть здоровой? Будешь послушной?
Элис кивнула, и Рейн велела отцу Руперту позаботиться, чтобы отец девочки понял, как серьезна болезнь и как необходимо соблюдать строжайшую диету.
Несколько часов она проработала с монахами, осматривая пациентов, внимательно слушая, как протекает болезнь и как ее лечат. Основным пособием был «Трактат о пиявках» монаха Балда, написанный около двадцати пяти лет назад. К ее удивлению, многие из рецептов были эффективными даже по понятиям двадцатого века, особенно всякие мази и настойки из трав. Рутой пользовались для лечения сосудов и против кровотечения. Белена, известная врачам будущего, — как средство, успокаивающее нервную систему и как снотворное. Мята — для смягчения болей в желудке. Ячменник душистый и липу, богатые танином, добавляли в масло вместе с корнем лилии, облегчая боль от ожога.
Больше всего Рейн расстраивала широко распространенная практика кровопускания, однако она следовала совету Селика больше наблюдать и ненавязчиво предлагать свои методы, стараясь не привлекать к себе внимание как к опытному лекарю.
Работая, она даже забыла, что пришла вместе с Селиком, и, случайно глянув в его сторону, вновь поразилась, как он хорош собой даже в одеянии монаха.
— Откуда этот чудесный запах? — внезапно спросил отец Бернард, принюхиваясь к капюшону Рейн.
— Это страсть брата Годвайна, — с дьявольской усмешкой ответил Селик, беря ее за руку и уводя в боковой придел.
Отец Бернард, глядя им вслед, переспросил:
— Его… его… Ты сказал «страсть»?
Он даже брызнул слюной от негодования. Наконец, устав от едких замечаний Селика, он вспылил:
— Почему твой болван не встанет на колени и не поможет нам вместо того, чтобы бессмысленно подпирать стены?
Однако Селик услышал его и не спустил монаху дерзость:
— Я наблюдаю, Берни, для нашего трактата.
Отец Бернард покраснел, и гнойные прыщи у него на лице стали еще виднее.
— Полагаю, гордыня отца Этельвульфа не подобает монаху, — пожаловался он Рейн. — И, если честно, мне кажется, он слишком наблюдателен.
Рейн подняла глаза и заметила, как до нее отец Бернард, что Селик оценивающе смотрит на ее зад, который она выставила, когда потянулась за ватой.
Она зашипела, привлекая внимание Селика, но он и не подумал смутиться, будучи пойманным за неподобающим занятием. Более того, он подмигнул Рейн, и она, услыхав приглушенный стон отца Бернарда, поняла, что пора увести Селика, пока он их не выдал.
— Нам надо идти, отец Этельвульф, — внезапно объявила Рейн, дергая Селика за рукав. — Я только что вспомнил, что мы должны зайти к торговцам и купить ткани для детских туник.
— Но вы не можете сейчас уйти, — возразил отец Бернард. — Отец Теодрик скоро придет.
Это было как раз то, чего Рейн особенно опасалась в присутствии Селика, который вел себя на редкость бесстыдно. Отца Теодрика не проведешь. Он уже задавал вопросы, на которые она не могла ответить, насчет лекарей в земле франков, чьих имен она не знала, и насчет того, где она приобрела свои обширные медицинские познания, и даже насчет ее женственности.
— Ты должен много молиться, чтобы Господь помог тебе одолеть твою слабость, — сказал он в монастырском саду после того, как она по-женски пронзительно завизжала, когда по ее ноге пробежала мышь.
Скорее всего он имел в виду ее необычную внешность, но если он увидит ее рядом с Селиком, то сразу все поймет, потому что им с Селиком никак не удавалось скрыть влечения друг к другу, которое было заметно даже детям.
— Скажи отцу Теодрику, что я увижусь с ним завтра, и мы обсудим лихорадку и вакцинации, о которых я говорил. У меня будет достаточно времени, поскольку отец Этельвульф не сможет сопровождать меня.
— Что? — спросил Селик, поднимая глаза от сумки с едой, которую он тем временем осматривал. — Почему я не смогу прийти с тобой?
— Ты будешь записывать свои наблюдения. Для нашего трактата. Понятно?
Он отмахнулся.
— Я могу сделать это в другое время. Ладно, обсудим это позже. — И он повернулся к отцу Бернарду. — Сейчас я хочу знать, кто отвечает за объедки, которые ты дал брату Годвайну как плату за работу?
Рейн с удивлением повернулась к Селику. Она не подозревала, что он знает о протухшей еде, которую монахи посылали сиротам.
Лицо отца Бернарда стало пунцовым.
— Это не плата, а дар. Монастырь милостив к сиротам.
— Ты говорил, Берни, что лекарское мастерство брата Годвайна бесценно?
— Нет, я никогда такого не говорил. Но это совсем неплохая еда для несчастных, — защищаясь, пробормотал он. — По крайней мере, мы едим не лучше.
— А, тогда другое дело, — сказал Селик со смирением, притворность которого Рейн уже хорошо знала. — Тогда ты с удовольствием съешь кусочек.
Он сунул руку в полотняную суму и вытащил большой кусок мяса, вонь от которого наверняка достигла небес.
Отец Бернард отпрянул, но Селик шагнул к нему, пихая ему в лицо испорченной свининой.
— Селик, — окликнула его Рейн, благодарная ему за то, что он защитил ее, но боявшаяся чрезмерного внимания к своей персоне.
Не обращая никакого внимания на оттаскивавшую его Рейн, Селик проговорил ледяным тоном:
— Никогда больше не смей давать брату Годвайну протухшие объедки. Брось это в выгребную яму. Такое и собака есть не станет.
Он гневно оттолкнул трясущегося монаха, схватил Рейн за руку и потащил ее прочь.
— Селик, мы должны принести что-нибудь домой. Детям. Там наверняка не все протухло.
— Нет! Ты не нищая, чтобы принимать милостыню от скупых церковников. Я куплю все, что надо.
И, к радости купцов Йорвика, он сделал это. В конце концов ему пришлось нанять повозку, чтобы доставить замечательные продукты в усадьбу — свежее мясо, десять живых связанных цыплят, молоко, овощи, яблоки, мед, муку.
— Селик, люди удивляются, откуда у монаха так много денег, — беспокойно прошептала Рейн, когда он в очередной раз достал мешочек с монетами.
Он ответил ей достаточно громко, чтобы торговец тоже услышал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93