Следов не останется, но я буду всегда помнить о ней.
28 июня 1775 года.
Как же сегодня жарко! Я мечтаю о том, чтобы погрузиться в воды прохладного озера и чтобы на мне была только нижняя сорочка, но здесь я не смогу позволить себе ничего подобного. И только один-единственный раз мы с Иоландой и Лулу ускользнули в Маленький Трианон и от души поплескались в фонтанах.
11 июля 1775 года.
Андрэ создал мне для коронации новую прическу. Он практиковался на моих фрейлинах, а сегодня впервые после полудня опробовал ее на мне. Андрэ расчесывал и взбивал мои волосы в течение получаса, втирая в них мазь для придания объема. Потом он накрутил их на две подушечки из конского волоса и начал прикреплять новые и новые накладные локоны, пока вся эта потрясающая конструкция не достигла двух футов в высоту. В волосы мне он вплел миниатюрные золотые короны с бриллиантами, отчего прическа сияет блеском драгоценных камней.
Эффект получился совершенно потрясающий, но я едва могу пошевелить головой, а булавки, удерживающие всю эту башню, больно впиваются в кожу. От лосьона и помады у меня чешется голова. Но самое плохое заключается в том, что мне придется спать с этой коронационной прической вплоть до торжественной церемонии, до которой еще несколько недель.
29 июля 1775 года.
Наконец-то я могу писать о замечательной коронации Людовика, после окончания которой сил у меня достало только на то, чтобы дойти до постели и спать, спать и спать.
Король так страшился ее, что в течение многих дней до ее начала наедался так, что его тошнило. Он пил ромашковый чай, чтобы успокоиться, но все равно не мог спать по ночам. И будил меня, потому что без конца расхаживал по нашей спальне.
Я боялась, что он, в конце концов, предпочтет укрыться в своем излюбленном убежище, хижине в Компьенском лесу, чтобы уклониться от коронации, но он проявил мужество и выдержал всю церемонию. Я очень им гордилась.
Он сидел на позолоченном троне в огромном Реймском соборе, и архиепископ возложил корону ему на голову, и все присутствующие в церкви закричали: «Да здравствует король!» – и захлопали в ладоши. Меня тоже приветствовали аплодисментами, и люди тянули руки, чтобы коснуться моего платья, когда я проходила мимо. Столько грязных рук, цепляющихся за мои юбки. Бесчисленное множество ухмыляющихся лиц, беззубых ртов, раззявленных в приветственных криках.
На обратном пути в Версаль Людовик заснул в карете, даже не сняв праздничный наряд из меха горностая и бархата. Вдоль дороги выстроились бедняки, они: стояли на коленях и кричали: «Дайте нам хлеба, ваше величество!», но у нас не было с собой хлеба, так что нечего было им дать, и поэтому мы проехали мимо.
V
13 апреля 1777 года.
К нам приехал Иосиф! Мы так давно не виделись, что мне не хочется ни на минуту отпускать его от себя. В нем произошли разительные перемены, к которым я до сих пор не могу привыкнуть. Он выглядит совсем взрослым и умудренным опытом, и еще он почти полностью облысел и стал похож на дедушку с портрета, который висит в кабинете матери. Одет он чрезвычайно старомодно, и при этом ему плевать на то, что он носит. С ним прибыл отец Куниберт, которому я стараюсь не попадаться на глаза, чтобы он не вздумал читать мне нотации.
17 апреля 1777 года.
Я солгала отцу Куниберту. Я сказала ему, что больше не веду записи в дневнике и что последний раз я держала его в руках очень давно. А он заявил, что в шелковых платьях и с высокой прической я похожа на вавилонскую шлюху.
– О нет, отец, – с улыбкой поправил его Иосиф. – Вы, должно быть, имели в виду вавилонскую царицу.
– Да ты и сам не прочь поболтать, дорогой братец, – парировала я, отчего Иосиф весело рассмеялся, а в уголках его глаз резче обозначились морщинки. – Пожалуйста, расскажи мне о матушке и об остальных.
Он повиновался и описал многочисленные изменения, произошедшие с тех пор, как я оставила Шенбрунн. Рассказывать ему действительно было о чем, к тому же Иосиф очень любит поговорить. Наконец он затронул тему, которая была особенно близка моему сердцу.
– Как чувствует себя матушка? – поинтересовалась я. – Только скажи мне правду.
Он похлопал меня по руке.
– Наша дорогая матушка стареет. Вот так все просто и одновременно сложно. Она слабеет на глазах. Конечно, ее донимают обычные старческие слабости и немощи, но есть еще кое-что. Страх гложет ее изнутри, и с ним она не может справиться.
– Она страшится мук ада, – вмешался отец Куниберт. – Она грешница.
Не обращая внимания на него, Иосиф продолжал свой рассказ:
– Становясь физически слабее, она страшится выпустить власть из рук. Она полагается на меня все больше и больше, но одновременно и презирает меня за то, что я перенимаю у нее бразды правления. Она боится, что я изменю империю, и она права. Я действительно намерен изменить ее. Несмотря па старомодные взгляды, она очень мудрая и дальновидная женщина. Она предугадывает будущее, и оно пугает ее. Потому что она знает, что когда оно наступит, то ее уже не будет с нами, чтобы предотвратить его приход.
Я не поняла, что Иосиф имел в виду, но уже одного того, что он заговорил об этом со мной, оказалось достаточно, чтобы напугать меня.
– Будущее, ха! – выплюнул отец Куниберт. – Оно все уже панно описано здесь, в Апокалипсисе, последней, третьей книге Нового Завета. У этого мира нет будущего. Здесь все закончится, и очень скоро. Смотрите, все признаки налицо. Черная оспа, моровая язва, войны и слухи о том, что вскоре начнутся другие войны…
– А война в самом деле начнется? – с тревогой перебила я, всматриваясь в лицо брата. – Граф Мерси всегда говорит, что да, будет.
Иосиф взглянул на меня.
– Матушка прислала меня сюда, чтобы помочь сохранить мир. И этот разговор вызван ее тревогой. Она бы приехала сама, если бы могла отлучиться надолго и оставить Вену, чего, к сожалению, в настоящее время не может себе позволить. Позволь мне быть откровенным с тобой, Антония. Я не знаю другого способа высказать свое мнение, кроме как сказать, что твое легкомысленное поведение и неспособность зачать сына приносят намного больший вред, чем ты можешь себе представить. Результатом твоих поступков вполне может стать война.
– Здесь меня называют австрийской шлюхой.
– И еще кое-кем похуже.
– Что еще может быть хуже? – спросила я.
– Вавилонской шлюхой, – ответил отец Куниберт и, шаркая ногами, вышел из комнаты, горестно покачивая головой.
Мы с Иосифом обедали в одиночестве, нашим единственным гостем был доктор Буажильбер. Мы говорили о Людовике.
– У него небольшая деформация крайней плоти, и более ничего, – заявил доктор Иосифу. – Антонии об этом прекрасно известно. Я объяснил ей суть проблемы. Два или три быстрых надреза исправят ее. Но он совершенно не способен терпеть боль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92