Аксель положил голову мне на колени, и я гладила его светлые волосы. До этого он практически ничего не говорил мне о своей семье, во всяком случае, таких глубоко личных подробностей я от него не слышала. Я же, напротив, часто рассказывала ему о матушке, о своих братьях и сестрах, особенно об Иосифе и Карлотте.
Между нами стояло одно имя. Мы не называли его вслух, но, тем не менее, оно незримо присутствовало при нашем разговоре. Людовик… Я чувствовала, что мы оба думали о нем, когда, взявшись за руки, направились по тропинке под моросящим дождем, к теплу и уюту Фреденхольма.
9 июля 1780 года.
Я учусь разбираться в грибах, съедобных и несъедобных. Оказывается, их так много – лисички и маслята, серые подберезовики и ядовитые мухоморы… А есть еще и гнилушки, которые светятся в темноте. Вот только здесь никогда не бывает темно, и как же их тогда различать?
С каждым днем, проведенным здесь, я чувствую себя все лучше, спокойнее и счастливее.
11 июля 1780 года.
Вчера один из арендаторов Акселя женился, и мы ходили к нему на свадьбу. Я попросила, чтобы принесли красную и белую юбки, которые носят крестьянки, и мне одолжили их вместе с мягкими фетровыми сапожками и гирляндой роз, что считается непременным атрибутом праздника.
Мы присоединились к многочисленным гостям, собравшимся на свадьбу из окрестных деревень. Под музыку двух оркестров устроили танцы, и мы с Акселем, спотыкаясь и смеясь, старались не отставать от остальных. Женщины запели протяжно и необычно, я никогда не слыхала таких песен. Словом, все было очень живо и весело.
Я чувствовала себя необыкновенно свободно. Никто не подозревал, кто я такая, все считали, что я обычная знатная иностранка, знакомая или родственница Акселя. Гости и заподозрить не могли, что я королева дальней, чужой страны. А когда я вышла в центр хоровода, чтобы станцевать в одиночку (в этом танце, должна признать, больше движений кадрили, чем народных плясок), меня приветствовали громкими криками и хлопаньем в ладоши.
Это был незабываемый вечер! Я кружилась в чужой красной юбке, притопывая одолженными сапожками по грубым камням и жесткой луговой траве, и волосы мои, лишенные булавок и заколок, золотым ореолом летали в чистом летнем воздухе. А рядом был Аксель, он хлопал в ладоши, танцевал и одобрительно улыбался мне.
Открыли несколько бочек крепкого местного сидра, и гуляющие пили вволю. Пьянящий легкий напиток лился рекой. Новобрачная, крупная светловолосая крестьянка лет шестнадцати, снова и снова наполняла мой стакан. Мы ели икру и пили красное вино. Буквально каждые несколько минут толпа начинала свистеть и хлопать, не унимаясь до тех пор, пока жених и невеста не поцелуются. Целуются здесь, в Швеции, крепко и сильно, совсем не так, как у нас во Франции.
После полуночи кто-то из крестьян отвез нас обратно во Фреденхольм на телеге, которая пахла сеном и навозом. Аксель прижимал меня к себе, а телега подпрыгивала и тряслась на ухабах. Чувствуя, как приятно кружится голова от вина и сидра, уставшая после танцев, я прильнула к нему, влюбленная в окружающий мир. Я подумала, что эта ночь была самой счастливой в моей жизни.
16 июля 1780 года.
Два дня назад мы отправились обратно в Дроттнингхольм. Мне очень не хотелось уезжать. Мы верхом доскакали до города, а потом в экипаже двинулись на юг. Дорога миля за милей тянулась сквозь густые леса. Резко похолодало, время от времени с темного неба начинал моросить дождь. Дважды экипаж приходилось загонять на большой паром, чтобы пересечь озеро.
Под вечер у кареты сломалась ось, и нам пришлось идти под дождем к единственному расположенному поблизости укрытию, каковым оказалась небольшая таверна с крытой дранкой крышей и опасно накренившимися стенами. Мне жаль бедных лошадей, которым пришлось остаться под холодным дождем и, понурив головы, ждать окончания ремонта.
Мы с Акселем сели за низкий выскобленный стол у очага и заказали вино, хлеб и сыр.
Мы пили вино, наслаждаясь теплом огня и ожидая, пока в дверях покажется наш кучер и скажет, что сломанная ось починена. Но прошел час, за ним второй, а возница все не появлялся. Дождь барабанил по крыше таверны, и скоро в помещение вошел старик, промокший и жалкий, нащупывавший дорогу палкой. Он был слеп, и его незрячие глаза смотрели куда-то в потолок. Он пробрался поближе к огню и протянул руки к его благословенному теплу.
– Эй, старик, выпей и согрейся.
Владелец таверны подвел бродягу к соседнему столу и поставил перед ним высокую пивную кружку.
– Рядом с тобой сидят французская леди и джентльмен, они составят тебе компанию, – добавил он. – Так что следи за своим языком.
– Настоящая французская леди и джентльмен, – пробормотал старик, перейдя ради нас на французский. – Да благословит их Господь! В свое время я славно послужил французам. Я сражался за старого французского короля, старого Людовика, при Фонтенуа и Рашо, и тогда мы победили. Хотя ослеп я не там, должен вам сказать. Я лишился обоих глаз в тюрьме, в драке. И вот уже тридцать семь лет не вижу ни зги. Ладно, что бы вы хотели послушать, миледи и джентльмен? Французский боевой гимн? Или, быть может, погребальную песню? Знаете, я не лишился чутья, пусть даже потерял зрение. Так вот, что-то подсказывает мне, что это будет погребальная песня.
Его слова заставили меня вздрогнуть. Нет, только не еще одна смерть!
Аксель дал старику несколько монет, тот допил свое пиво и удалился в дальний угол таверны. Наконец появился и наш кучер с сообщением, что ось починена, и мы можем продолжать путь.
17 июля 1780 года.
Прошлой ночью разразилась гроза, и мы не смогли добраться до поместья, в котором, по расчетам Акселя, должны были остановиться на ночлег. Поэтому нам пришлось укрыться в крестьянском доме, воспользовавшись максимумом гостеприимства, которое могли предложить нам хозяева.
На пороге нас встретила худая, сгорбленная старуха с пронзительными сверкающими глазами и беззубым ртом. Ее юбка тускло-коричневого цвета была заношена до дыр, редкие сальные седые волосы прикрывал грязный платок. Она жестом пригласила нас пройти к огромной плите, вокруг которой на деревянных лавках лежали около двадцати человек. В углу комнаты стояло несколько колыбелек, и оттуда доносился детский плач.
Я вошла в большую, теплую комнату и едва не задохнулась от переполнявших ее ароматов. Здесь пахло рыбой, капустой, кухонными отбросами, табаком и открытой канализацией – того типа, что использовалась и в Версале. Но все запахи перебивала вонь немытых тел и пропотевшей одежды.
Пока мы пробирались к столу, где старуха поставила для нас тарелки с капустным супом, в котором плавали рыбьи головы, и положила несколько ломтей грубого черного хлеба, с лавок нас рассматривало множество лиц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92