Темнота и тишь обступили лесную деревеньку. Изредка из чащи доносился тоскливый волчий вой да ухание филина.
Бутриму плохо спалось в эту ночь. В ушах стояла пронзительная музыка и заунывное пение. Мешал дурной запах в доме и всхрапывание спящих.
На дереве забила крыльями большая птица; наверное, тетерев в когтях у совы. Сквозь узкое окно под потолком в горницу доносились все лесные звуки.
Бутрим стал размышлять о смерти Кейстута, о недавних событиях в Альтштадте, жалел, что не убил наглого солдата Генриха Хаммера. Потом мысли перенеслись в Вильню. Он представил себе краснобородого судью судей. Зачем великий призвал его?.. Произошло что-то важное. Наверное, опять война. Он мог бы взять жену и дочь с собой в Вильню. Но как быть с Андрейшей?
Он отдает свою дочь за русского и ничуть не жалеет. Людмила любит, пусть она будет счастлива. Андрейша неплохой человек и тоже любит ее.
Жрец Бутрим никогда не был изувером. Наоборот, он сомневался, что боги существуют, и думал, что вера в богов, а не сами боги спасут Литву от поработителей. Много раз он спрашивал себя, зачем он ведет опасную игру. Ведь еще до того, как великий жрец назначил его криве, он не верил богам. И все же он стал жрецом в Земландии и Самбии, в самом логове заклятого врага. Он вел двойную жизнь, каждый день рисковал головой. И не только своей — жена и дочь разделяли с ним смертельную опасность. Бутрим крестил Людмилу, думая, что облегчит ее участь, если немцы узнают всю правду.
Он рисковал всем. Ради чего?
Земля предков! Вот ради чего он принес в жертву все, что у него было самого дорогого.
Вера в богов нужна для народа, и он будет ее поддерживать, а если надо, отдаст за нее жизнь…
Из окна тянуло ночной сыростью леса. Бутрим укутался теплым овчинным одеялом. У него в доме в Альтштадте окна закрыты прозрачной новгородской слюдой…» Цел ли сейчас мой дом?«Бутрим посмотрел на очаг: красноватые угольки едва тлели в золе. Поежившись, он выполз из-под теплого одеяла, подложил несколько сухих поленьев и снова лег на лавку.
Стреляя искрами, задымили дрова. Огонь быстро разгорался.
Он вспомнил, что весь день не видел жену и дочь.» Боже, ведь я забыл про них! Не сегодня, а как только стал жрецом криве! Бедная Анфиса, что она подумала, увидев меня в жреческих одеждах? Ведь она не знала, кто я… Зачем я так сделал? Увидев свое племя, где родился, расчувствовался… И этот разложившийся труп Олелька…«
Бутриму захотелось все рассказать жене, утешить. Но это невозможно — ночь. Поднимешь переполох в доме старейшины. Да и поймет ли она?
Он с досадой посмотрел на спавших. Громкий храп раздражал Бутрима. Мужчины разлеглись на полу, на медведине. От плохо проветренных шкур стоял тяжелый запах. К нему примешивался острый дух копченого мяса, подвешенного под крышей.
Огонь в очаге разгорался все больше и больше. Красные огоньки взблескивали на бронзовых шлемах и отполированных в боях рукоятках мечей, лежавших рядом со спящими.
В предрассветной мгле заголосили петухи.
В доме стало теплее, и Бутрим задремал. Он не слышал, как вдалеке залаяли собаки, лай делался громче, яростнее.
И вдруг истошный женский крик пронзил ночь:
— Враги, спасите!!
Бутрим мгновенно очнулся, вскочил, нащупал меч и стал бить рукояткой по скамье.
Крик во дворе повторился.
В доме поднялись все сразу. Еще не раскрыв глаза, литовцы натягивали одежду, хватались за оружие.
— Мужчины, спасайте нас! — вопили на улице женщины.
Со всех сторон слышался протяжный бабий вой.
Заливались яростным лаем собаки.
Распахнув дверь, в дом ворвалась служанка.
— Рыцари! — кричала она. — Немцы!
Раздался рев боевого рога. Трубил старейшина. Шум во дворе нарастал, делался громче, яростнее. Жрец услышал возгласы на чужом языке.» Жена и дочь спят в доме старейшины, — мелькнуло у него в голове. — Что делать?«
— Серсил, — задыхаясь, сказал он ученику, торопившемуся с мечом на улицу, — найди Анфису с дочкой. Они в доме старейшины. Защити их, пусть уходят вместе с тобой на Вильню. Все, что случилось, расскажи великому жрецу.
— А ты сам, господине?
— Боги приказывают мне убивать врагов.
Серсил склонил голову и бросился к дому старейшины.
У кенигсбергских стен Бутриму, глядя на врагов, приходилось сдерживать себя, но сейчас… Он поднял меч, и из его горла помимо воли вырвался грозный боевой клич.
Наступило серое утро, еще не взошло солнце, еще лежали в низинах тяжелые ночные туманы. На дворе вой, крики, плач.
Рыцарские наемники-кнехты без жалости рубили всех подряд. На земле лежали связанные молодые женщины. У дома старейшины рубились насмерть десятка два литовцев, разъяренных, как дикие кабаны.
Бутрим вместе с мужчинами, ночевавшими в Олельковом доме, стал пробиваться к ним.
Один из воинов бросился в соседнюю деревню за помощью.
— Крещеные собаки! — кричали литовцы, нанося страшные удары. — Горе вам!
Стучали мечи о щиты, звенело оружие.
Старик с окровавленной бородой открыл дверь конюшни и выводил лошадей. Из хлева женщины выгоняли коров и спешили спрятать в лесу. Испуганное ржание лошадей и мычание смешались.
Словно призраки, из серой мути рассвета появились высокие злые орденские жеребцы, покрытые бронью. Закованные в железо рыцари кололи пиками женщин. Остервеневшие рыцарские кони рвали желтыми зубами мясо живых людей.
В рыцарей летели копья, топоры, метательные дубинки.
К бронированному рыцарю трудно подступиться пешему воину с открытой грудью и с одним мечом в руках. Но литовцы делали невозможное. Безоружные, они вытаскивали из заборов колья и бросались на врага… Почти голый мужчина выбежал из дома. Увидев всадника в белом плаще, он прыгнул на спину лошади рыцаря и, сняв немцу шлем, сломал ему шею.
В другом месте широкоплечий литовец стащил рыцаря с лошади и раздавил его вместе с панцирем, как улитку.
Жители деревни защищались яростно. Женщины рубили тяжелыми топорами ноги рыцарских лошадей, стреляли из луков.
Подбадривая себя дикими воплями, стуча мечами в щиты, бежали на помощь мужчины из соседней деревни. Схватка возобновилась с новой силой.
Рыцарь с разбитой головой повис в седле. Другой, с птичьим хвостом на шлеме, став к оруженосцу спиной, отбивался от наседавших на него литовцев.
— Священный лес, спрячь нас! — молили женщины, пытаясь укрыться в густых зарослях. — Горе нам, нет князя Кейстута, некому заступиться!
Запылал дом старейшины, подожженный врагами. Пожар осветил поле боя. Рубя врагов, Бутрим увидел двоюродного брата, распростертого у своего крыльца. Двое кнехтов держали его, а орденский чиновник в сером плаще прижигал огненной головешкой под мышками и в паху. В одном из солдат Бутрим узнал Генриха Хаммера. С остервенением размахивая мечом, он стал пробиваться к нему, но кто-то захлестнул петлей шею, и Бутрим потерял сознание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
Бутриму плохо спалось в эту ночь. В ушах стояла пронзительная музыка и заунывное пение. Мешал дурной запах в доме и всхрапывание спящих.
На дереве забила крыльями большая птица; наверное, тетерев в когтях у совы. Сквозь узкое окно под потолком в горницу доносились все лесные звуки.
Бутрим стал размышлять о смерти Кейстута, о недавних событиях в Альтштадте, жалел, что не убил наглого солдата Генриха Хаммера. Потом мысли перенеслись в Вильню. Он представил себе краснобородого судью судей. Зачем великий призвал его?.. Произошло что-то важное. Наверное, опять война. Он мог бы взять жену и дочь с собой в Вильню. Но как быть с Андрейшей?
Он отдает свою дочь за русского и ничуть не жалеет. Людмила любит, пусть она будет счастлива. Андрейша неплохой человек и тоже любит ее.
Жрец Бутрим никогда не был изувером. Наоборот, он сомневался, что боги существуют, и думал, что вера в богов, а не сами боги спасут Литву от поработителей. Много раз он спрашивал себя, зачем он ведет опасную игру. Ведь еще до того, как великий жрец назначил его криве, он не верил богам. И все же он стал жрецом в Земландии и Самбии, в самом логове заклятого врага. Он вел двойную жизнь, каждый день рисковал головой. И не только своей — жена и дочь разделяли с ним смертельную опасность. Бутрим крестил Людмилу, думая, что облегчит ее участь, если немцы узнают всю правду.
Он рисковал всем. Ради чего?
Земля предков! Вот ради чего он принес в жертву все, что у него было самого дорогого.
Вера в богов нужна для народа, и он будет ее поддерживать, а если надо, отдаст за нее жизнь…
Из окна тянуло ночной сыростью леса. Бутрим укутался теплым овчинным одеялом. У него в доме в Альтштадте окна закрыты прозрачной новгородской слюдой…» Цел ли сейчас мой дом?«Бутрим посмотрел на очаг: красноватые угольки едва тлели в золе. Поежившись, он выполз из-под теплого одеяла, подложил несколько сухих поленьев и снова лег на лавку.
Стреляя искрами, задымили дрова. Огонь быстро разгорался.
Он вспомнил, что весь день не видел жену и дочь.» Боже, ведь я забыл про них! Не сегодня, а как только стал жрецом криве! Бедная Анфиса, что она подумала, увидев меня в жреческих одеждах? Ведь она не знала, кто я… Зачем я так сделал? Увидев свое племя, где родился, расчувствовался… И этот разложившийся труп Олелька…«
Бутриму захотелось все рассказать жене, утешить. Но это невозможно — ночь. Поднимешь переполох в доме старейшины. Да и поймет ли она?
Он с досадой посмотрел на спавших. Громкий храп раздражал Бутрима. Мужчины разлеглись на полу, на медведине. От плохо проветренных шкур стоял тяжелый запах. К нему примешивался острый дух копченого мяса, подвешенного под крышей.
Огонь в очаге разгорался все больше и больше. Красные огоньки взблескивали на бронзовых шлемах и отполированных в боях рукоятках мечей, лежавших рядом со спящими.
В предрассветной мгле заголосили петухи.
В доме стало теплее, и Бутрим задремал. Он не слышал, как вдалеке залаяли собаки, лай делался громче, яростнее.
И вдруг истошный женский крик пронзил ночь:
— Враги, спасите!!
Бутрим мгновенно очнулся, вскочил, нащупал меч и стал бить рукояткой по скамье.
Крик во дворе повторился.
В доме поднялись все сразу. Еще не раскрыв глаза, литовцы натягивали одежду, хватались за оружие.
— Мужчины, спасайте нас! — вопили на улице женщины.
Со всех сторон слышался протяжный бабий вой.
Заливались яростным лаем собаки.
Распахнув дверь, в дом ворвалась служанка.
— Рыцари! — кричала она. — Немцы!
Раздался рев боевого рога. Трубил старейшина. Шум во дворе нарастал, делался громче, яростнее. Жрец услышал возгласы на чужом языке.» Жена и дочь спят в доме старейшины, — мелькнуло у него в голове. — Что делать?«
— Серсил, — задыхаясь, сказал он ученику, торопившемуся с мечом на улицу, — найди Анфису с дочкой. Они в доме старейшины. Защити их, пусть уходят вместе с тобой на Вильню. Все, что случилось, расскажи великому жрецу.
— А ты сам, господине?
— Боги приказывают мне убивать врагов.
Серсил склонил голову и бросился к дому старейшины.
У кенигсбергских стен Бутриму, глядя на врагов, приходилось сдерживать себя, но сейчас… Он поднял меч, и из его горла помимо воли вырвался грозный боевой клич.
Наступило серое утро, еще не взошло солнце, еще лежали в низинах тяжелые ночные туманы. На дворе вой, крики, плач.
Рыцарские наемники-кнехты без жалости рубили всех подряд. На земле лежали связанные молодые женщины. У дома старейшины рубились насмерть десятка два литовцев, разъяренных, как дикие кабаны.
Бутрим вместе с мужчинами, ночевавшими в Олельковом доме, стал пробиваться к ним.
Один из воинов бросился в соседнюю деревню за помощью.
— Крещеные собаки! — кричали литовцы, нанося страшные удары. — Горе вам!
Стучали мечи о щиты, звенело оружие.
Старик с окровавленной бородой открыл дверь конюшни и выводил лошадей. Из хлева женщины выгоняли коров и спешили спрятать в лесу. Испуганное ржание лошадей и мычание смешались.
Словно призраки, из серой мути рассвета появились высокие злые орденские жеребцы, покрытые бронью. Закованные в железо рыцари кололи пиками женщин. Остервеневшие рыцарские кони рвали желтыми зубами мясо живых людей.
В рыцарей летели копья, топоры, метательные дубинки.
К бронированному рыцарю трудно подступиться пешему воину с открытой грудью и с одним мечом в руках. Но литовцы делали невозможное. Безоружные, они вытаскивали из заборов колья и бросались на врага… Почти голый мужчина выбежал из дома. Увидев всадника в белом плаще, он прыгнул на спину лошади рыцаря и, сняв немцу шлем, сломал ему шею.
В другом месте широкоплечий литовец стащил рыцаря с лошади и раздавил его вместе с панцирем, как улитку.
Жители деревни защищались яростно. Женщины рубили тяжелыми топорами ноги рыцарских лошадей, стреляли из луков.
Подбадривая себя дикими воплями, стуча мечами в щиты, бежали на помощь мужчины из соседней деревни. Схватка возобновилась с новой силой.
Рыцарь с разбитой головой повис в седле. Другой, с птичьим хвостом на шлеме, став к оруженосцу спиной, отбивался от наседавших на него литовцев.
— Священный лес, спрячь нас! — молили женщины, пытаясь укрыться в густых зарослях. — Горе нам, нет князя Кейстута, некому заступиться!
Запылал дом старейшины, подожженный врагами. Пожар осветил поле боя. Рубя врагов, Бутрим увидел двоюродного брата, распростертого у своего крыльца. Двое кнехтов держали его, а орденский чиновник в сером плаще прижигал огненной головешкой под мышками и в паху. В одном из солдат Бутрим узнал Генриха Хаммера. С остервенением размахивая мечом, он стал пробиваться к нему, но кто-то захлестнул петлей шею, и Бутрим потерял сознание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115