Но что я могу сделать?! Малопольские паны съедят меня».
Бодзента тяжело вздохнул, поудобнее уселся, сунул мягкую подушку под локоть и задремал, не чувствуя ни толчков на ухабах, ни покрикиваний ездовых.
А войска маркграфа со страшной жестокостью разбойничали во владениях князя Зимовита. Неслыханные прежде насилия прокатились волной по мазовецким землям. Опять угонялись в рабство мужчины, женщины и дети.
С победами венгров возросла уверенность сторонников венгерского двора. Пылала междоусобица, брат шел на брата, отец — на сына.
Предводитель гжемалитов Домарат с помощью наемных солдат из иноземцев грабил и жег Куявы, занятые раньше Зимовитом. Горел хлеб на полях, горели дома крестьян и шляхты, замки рыцарей.
Многочисленная польская шляхта требовала короля, надеясь, что он прекратит войну, защитит от немецкого засилья и от жадных вельможных панов и прелатов.
И власть папы Урбана VI пошатнулась в Польше. Климентий VII, антипапа из Авиньона, старался еще больше ее раскачать. Он обратился с заманчивым предложением к родственнику польского короля Казимира Великого, Владиславу Белому, князю из Гневкова. Князю Владиславу было много лет. Он давно отрекся от греховного мира и находился в монастыре. Но папа из Авиньона освободил старика от всех монашеских обетов и выдвинул его в соискатели руки и сердца тринадцатилетней Ядвиги. Владислав Белый, по замыслу авиньонского папы, должен сделаться польским королем.
Пришло время вмешаться римскому апостольскому двору.
Глава тринадцатая. СМЕРТЬ ПОСТУЧАЛАСЬ В КНЯЖЕСКИЕ ХОРОМЫ
Покинув пепелище литовского селения, московские бояре несколько дней шли лесами по едва заметным тропинкам. Они переправлялись вплавь через Неман, опять шли лесами. Иногда лошадям приходилось идти напролом по кустарниковым зарослям. Конь Василия Корня чуть не погиб в топком болоте. Руки и лица бояр были в царапинах. Андрейше досталось больше всех — он часто задумывался и не обращал внимания на ветки, хлеставшие его.
Когда всадники выбрались на дорогу и увидели огоньки Кернова, древней литовской столицы, на душе у них сделалось веселее. До Вильни оставались считанные версты. Дорога шла пашнями со скошенными и сложенными в копны хлебами, часто встречались многолюдные селения. В жаркий полдень бояре перешли вброд реку Вилию и очутились у дубовой заповедной рощи. Вдали, на зеленой горе, они увидели краснокаменный княжеский верхний замок с высокой башней.
— Господа купцы, — сказал проводник Любарт, — мое дело сделано, перед вами Вильня. Теперь я должен распрощаться. Моя родина, Жемайтия, восстала.
Не ожидая благодарных слов, он поклонился, повернул коня и ускакал. Бояре, не успев открыть рта, только покачали вслед головами. Расспросив встречного жителя, как лучше проехать, всадники проскакали через литовскую половину города и свернули на Замковую улицу. Улица оказалась немощеная, вся в рытвинах и ухабах. Только возле русских церквей и у гостиных дворов уложены бревенчатые мостовые.
Бояре остановились в доме у настоятеля православной церкви Пресвятые Троицы отца Федора, румяного и жизнерадостного человека. Поп был верным слугой бога и великого князя Дмитрия и обо всех литовских делах тайно давал знать в Москву.
Отпустив Андрейшу поглядеть на город, бояре вместе с отцом Федором заперлись в маленькой верхней горнице. Пододвинув гостям дубовую лавку и обмахнув ее полотенцем, поп скромно присел на самом кончике.
Посмотрев на Романа Голицу, он негромко спросил:
— Кто ты есть?
— Окольничий боярин московского князя Роман Голица, — ответил посол.
— Ага! — признал поп. — Говори, друже, здесь никто не услышит.
— От великого князя Дмитрия Ивановича ко князю Ягайле по вельми важному делу, — сказал боярин Голица.
— Грехи наши тяжкие, — покачал головою отец Федор.
— Ягайла сватает дочь великого князя Софью Дмитриевну, — переглянувшись с боярами, продолжал Голица. — Тебе одному, человече, о том сказано. Смотри не обмолвись — не сносить тогда головы, хоть и сан на тебе священный. А знать нам надобно, что на Литве про Ягайлу говорят.
— Грехи наши тяжкие, — опять сказал поп. Он волновался и потирал руки, будто ему было холодно. — Много натворил Ягайла, ох, много!.. Князь Кейстут убиен. То дело рук Ягайлы.
— А где князь, Витовт, сын Кейстута? — спросили в один голос бояре.
— Князь Витовт из темницы убег. Говорят, к немецким рыцарям переметнулся.
— А люди как? — спросил боярин Голица. — Помнят ли Кейстута?
— Жалеют люди Кейстута, шибко жалеют. Убийцы слух пустили, будто князь сам себя умертвил. Однако нет веры тому. На его похороны литовцев и жемайтов съехалось — беда, ни пройти, ни проехать. Жрецов целое войско. Плач, рыдания. Сожгли его по поганскому обычаю. Вместе с Кейстутом слугу его сожгли, охотничий рог, собак много, ну, и медвежью лапу.
— Медвежью лапу? — опять подал голос Роман Голица. — Лапу-то зачем, человече?
— По ихней вере бог на высокой горе восседает, а настанет время — и умершие, и живые все к нему на суд пойдут. Для того им когти нужны, чтобы сподручнее на гору взбираться. А на медвежьей лапе когти куда как хороши. — Отец Федор замолчал, задумался. — Сходственно с христианским учением о страшном суде, — сказал он и сам испугался. — Своих покойников жгут, — добавил поп. — Зело смрадная и богопротивная воня идет от тех костров.
— А скажи нам, человече, — спросил Роман Голица, — отчего крепка в Литве поганская вера?
Отец Федор задумался и опять стал потирать руки.
— Трудно дело, боярин, ответить на вопрос твой. Много ночей я не спал, все думал, отчего крепка их вера… Большая сила в руках великого жреца. Все жрецы — судьи, а великий жрец над ними судья. А у кого право людей судить, того уважают и боятся. В каждом селении свой жрец: и народ они судят, и знахари хорошие меж ними. — Отец Федор посмотрел на бояр. — Вот и забрал силу великий жрец. По-нашему выходит, он и князь, и митрополит… Тьфу, прости меня, боже! И светские, и духовные дела решает.
— А великий князь, а бояре? Не путаешь ли ты чего, человече? — покачав головой, сказал боярин Голица.
— Я и сам в сомнении великом. Князь как князь… Однако в Литве… как бы сказать… — отец Федор трудно подбирал слова, — князь будто военачальник. А великий жрец по все дни делами вершит.
— Как же терпит великий князь над собой жрецову волю? — негодовал Роман Голица. Он горячился и ерзал по скамье. Многое из того, что рассказывал поп, плохо понималось.
— Литва и Жемайтия одним законом живут, — старался растолковать отец Федор. — А закон тут — от поганства, и никто тот закон переступить не может. Богам угодно, говорит закон, чтобы великий жрец был верховным правителем и толкователем их воли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
Бодзента тяжело вздохнул, поудобнее уселся, сунул мягкую подушку под локоть и задремал, не чувствуя ни толчков на ухабах, ни покрикиваний ездовых.
А войска маркграфа со страшной жестокостью разбойничали во владениях князя Зимовита. Неслыханные прежде насилия прокатились волной по мазовецким землям. Опять угонялись в рабство мужчины, женщины и дети.
С победами венгров возросла уверенность сторонников венгерского двора. Пылала междоусобица, брат шел на брата, отец — на сына.
Предводитель гжемалитов Домарат с помощью наемных солдат из иноземцев грабил и жег Куявы, занятые раньше Зимовитом. Горел хлеб на полях, горели дома крестьян и шляхты, замки рыцарей.
Многочисленная польская шляхта требовала короля, надеясь, что он прекратит войну, защитит от немецкого засилья и от жадных вельможных панов и прелатов.
И власть папы Урбана VI пошатнулась в Польше. Климентий VII, антипапа из Авиньона, старался еще больше ее раскачать. Он обратился с заманчивым предложением к родственнику польского короля Казимира Великого, Владиславу Белому, князю из Гневкова. Князю Владиславу было много лет. Он давно отрекся от греховного мира и находился в монастыре. Но папа из Авиньона освободил старика от всех монашеских обетов и выдвинул его в соискатели руки и сердца тринадцатилетней Ядвиги. Владислав Белый, по замыслу авиньонского папы, должен сделаться польским королем.
Пришло время вмешаться римскому апостольскому двору.
Глава тринадцатая. СМЕРТЬ ПОСТУЧАЛАСЬ В КНЯЖЕСКИЕ ХОРОМЫ
Покинув пепелище литовского селения, московские бояре несколько дней шли лесами по едва заметным тропинкам. Они переправлялись вплавь через Неман, опять шли лесами. Иногда лошадям приходилось идти напролом по кустарниковым зарослям. Конь Василия Корня чуть не погиб в топком болоте. Руки и лица бояр были в царапинах. Андрейше досталось больше всех — он часто задумывался и не обращал внимания на ветки, хлеставшие его.
Когда всадники выбрались на дорогу и увидели огоньки Кернова, древней литовской столицы, на душе у них сделалось веселее. До Вильни оставались считанные версты. Дорога шла пашнями со скошенными и сложенными в копны хлебами, часто встречались многолюдные селения. В жаркий полдень бояре перешли вброд реку Вилию и очутились у дубовой заповедной рощи. Вдали, на зеленой горе, они увидели краснокаменный княжеский верхний замок с высокой башней.
— Господа купцы, — сказал проводник Любарт, — мое дело сделано, перед вами Вильня. Теперь я должен распрощаться. Моя родина, Жемайтия, восстала.
Не ожидая благодарных слов, он поклонился, повернул коня и ускакал. Бояре, не успев открыть рта, только покачали вслед головами. Расспросив встречного жителя, как лучше проехать, всадники проскакали через литовскую половину города и свернули на Замковую улицу. Улица оказалась немощеная, вся в рытвинах и ухабах. Только возле русских церквей и у гостиных дворов уложены бревенчатые мостовые.
Бояре остановились в доме у настоятеля православной церкви Пресвятые Троицы отца Федора, румяного и жизнерадостного человека. Поп был верным слугой бога и великого князя Дмитрия и обо всех литовских делах тайно давал знать в Москву.
Отпустив Андрейшу поглядеть на город, бояре вместе с отцом Федором заперлись в маленькой верхней горнице. Пододвинув гостям дубовую лавку и обмахнув ее полотенцем, поп скромно присел на самом кончике.
Посмотрев на Романа Голицу, он негромко спросил:
— Кто ты есть?
— Окольничий боярин московского князя Роман Голица, — ответил посол.
— Ага! — признал поп. — Говори, друже, здесь никто не услышит.
— От великого князя Дмитрия Ивановича ко князю Ягайле по вельми важному делу, — сказал боярин Голица.
— Грехи наши тяжкие, — покачал головою отец Федор.
— Ягайла сватает дочь великого князя Софью Дмитриевну, — переглянувшись с боярами, продолжал Голица. — Тебе одному, человече, о том сказано. Смотри не обмолвись — не сносить тогда головы, хоть и сан на тебе священный. А знать нам надобно, что на Литве про Ягайлу говорят.
— Грехи наши тяжкие, — опять сказал поп. Он волновался и потирал руки, будто ему было холодно. — Много натворил Ягайла, ох, много!.. Князь Кейстут убиен. То дело рук Ягайлы.
— А где князь, Витовт, сын Кейстута? — спросили в один голос бояре.
— Князь Витовт из темницы убег. Говорят, к немецким рыцарям переметнулся.
— А люди как? — спросил боярин Голица. — Помнят ли Кейстута?
— Жалеют люди Кейстута, шибко жалеют. Убийцы слух пустили, будто князь сам себя умертвил. Однако нет веры тому. На его похороны литовцев и жемайтов съехалось — беда, ни пройти, ни проехать. Жрецов целое войско. Плач, рыдания. Сожгли его по поганскому обычаю. Вместе с Кейстутом слугу его сожгли, охотничий рог, собак много, ну, и медвежью лапу.
— Медвежью лапу? — опять подал голос Роман Голица. — Лапу-то зачем, человече?
— По ихней вере бог на высокой горе восседает, а настанет время — и умершие, и живые все к нему на суд пойдут. Для того им когти нужны, чтобы сподручнее на гору взбираться. А на медвежьей лапе когти куда как хороши. — Отец Федор замолчал, задумался. — Сходственно с христианским учением о страшном суде, — сказал он и сам испугался. — Своих покойников жгут, — добавил поп. — Зело смрадная и богопротивная воня идет от тех костров.
— А скажи нам, человече, — спросил Роман Голица, — отчего крепка в Литве поганская вера?
Отец Федор задумался и опять стал потирать руки.
— Трудно дело, боярин, ответить на вопрос твой. Много ночей я не спал, все думал, отчего крепка их вера… Большая сила в руках великого жреца. Все жрецы — судьи, а великий жрец над ними судья. А у кого право людей судить, того уважают и боятся. В каждом селении свой жрец: и народ они судят, и знахари хорошие меж ними. — Отец Федор посмотрел на бояр. — Вот и забрал силу великий жрец. По-нашему выходит, он и князь, и митрополит… Тьфу, прости меня, боже! И светские, и духовные дела решает.
— А великий князь, а бояре? Не путаешь ли ты чего, человече? — покачав головой, сказал боярин Голица.
— Я и сам в сомнении великом. Князь как князь… Однако в Литве… как бы сказать… — отец Федор трудно подбирал слова, — князь будто военачальник. А великий жрец по все дни делами вершит.
— Как же терпит великий князь над собой жрецову волю? — негодовал Роман Голица. Он горячился и ерзал по скамье. Многое из того, что рассказывал поп, плохо понималось.
— Литва и Жемайтия одним законом живут, — старался растолковать отец Федор. — А закон тут — от поганства, и никто тот закон переступить не может. Богам угодно, говорит закон, чтобы великий жрец был верховным правителем и толкователем их воли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115