! Точи свой меч, — сказал он Валленроду упавшим голосом. — Мы должны спасти честь ордена, спасти своих братьев в осажденных замках и покарать предателей. В лесах Жемайтии, — продолжал он, не отрывая глаз от распятия, — много болот, над которыми стелются ядовитые туманы. Клянусь кольцом великого магистра и святой девой, я вырублю эти леса и осушу болота!
Глава двадцать третья. «ЗАПОМНИ, ЛЮТОВЕР, СЛОВА ТАТАРСКОГО ХАНА»
Дружина боярина Голицы в полдень переправилась через неглубокую лесную речку. В прозрачной воде, пугая лошадей, резвилась серебряная рыба. Ее было много: казалось, нагнись только — и хватай за хвост. Огромные рыбины всплескивались над рекой и шумно падали в воду.
Здесь начиналась Московская земля. На песчаном обрыве, далеко видимый со всех сторон, стоял одинокий деревянный крест. Подъехав к нему, обремененные доспехами ратники тяжело слезли с седел. Разминая ноги, подошли к потемневшим дубовым перекладинам и сняли шлемы. С верхушки креста взлетела большая серая птица и, быстро взмахивая крыльями, скрылась в лесу. А лес стоял темный, молчаливый. Он хранил много тайн. В глухих местах скрывались разбойники, сидели в засаде воины, поджидая татар. Лес принимал в свои объятия и прятал русских людей из сожженных и разграбленных городов и сел.
Татары не любили русского леса. Для набегов они ждали осени, когда опадет лист и оголятся деревья.
— «Не ими веры врагу твоему вовеки», — вслух прочитал пузатый Василий Корень надпись на дубовой перекладине.
Крест был старый, темный, а надпись совсем свежая. И понял боярин, что какой-то московитянин, оставшийся в живых после набега Тохтамыша, вырезал эти слова.
Это был призыв к русским сердцам, гулкий, как набат.
Кто-то из ратников сбегал к реке и принес в шлеме холодной чистой воды. Перекрестившись, воины по очереди глотнули из шлема. Вода родной земли целебна, она придает силы и лечит хворь.
Дальше дорога опять шла через дремучие леса. В вершинах сосен шумел ветер. Стало темнее; по сторонам густо стояли деревья. Между толстыми стволами кое-где пробивался солнечный свет. Пахло грибами, прелым листом.
Впереди, задумавшись, ехал Роман Голица. Полгода прошло с тех пор, как он уехал из дома.
Дорога была безлюдна. Один раз ратники увидели мальчика, погонявшего хворостиной желтую коровенку с провалинами у крестца. Услышав лошадиный топот и позванивание бронзовых наборов на уздечках, мальчишка испуганно оглянулся и, свернув с дороги, торопливо погнал корову в лес.
К вечеру на глаза попались девушки в лыковых лаптях и длинных юбках из домотканой холстины, ломавшие в лесу грибы. У каждой в руках длинная палка, а за плечами — берестяные короба.
— Эй, милые! — крикнул боярин Голица, заметив, что они опрометью бросились в густую чащу молодого подлеска. — Не бойтесь, мы свои, русские.
Самая храбрая, с каштановыми прядями волос, выбившихся из-под платка, остановилась и вышла на дорогу.
— Далеко ли до Можайска, красавица? — спросил Голица, осаживая коня.
— От нашей деревни сорок верст будет… Недавно татары были, — добавила девушка, подняв глаза на боярина, — сожгли деревню-то. Которых крестьян в полон угнали, которые в лесу схоронились, а иных убили.
Девушка была и впрямь красавица. Карие, немного печальные большие глаза. Прямой нос, маленькие свежие губы.
У ратников просветлели лица. Можно терпеть голод и стужу, походные тяготы, можно отдать жизнь в бою, если живут на русской земле такие девушки. Пригожие и ласковые, а в работе мужику не уступят.
Под самый заход солнца ратники увидели огромную дуплистую липу. В земле между ее корнями бежал ручеек.
На дереве был высечен православный крест. В дупле на низком чурбане сидел худой, как мощи, старец, обросший седым волосом.
— Здравствуй, человече, — сказал боярин Голица, осадив коня. — Что делаешь в лесу?
— Здравствуй и ты, боярин, здравствуйте, кмети, — тонким и слабым голосом ответил старец. — А сижу здесь потому, что зарок дал… Слушаю, как трава растет, как птицы поют.
— Какой ты зарок дал, человече?
— Пока правнуки, внуки да сыновья мои не выгонят татар с русской земли, сидеть мне в сем дереве.
— И давно сидишь, человече? — удивившись, расспрашивал боярин.
— Десять да еще пять лет.
— Не страшно в лесу одному-то? Звери не трогают ли?
— Бояться мне нечего, девять десятков прожил. В любой час готов ответ перед всевышним держать… А звери меня не трогают.
Ратники окружили дуплистую липу и внимательно вслушивались в каждое слово.
— А кормишься как? — спрашивал боярин.
— Люди не забывают, да много ли мне надо?! Пожую хлебца с лесным корешком, запью водицей, вот и сыт.
— Отшельник ты, человече, и без надобности твоя жизнь. В дупле сидючи, татар с русской земли не выгонишь. В церквах попы получше, чем ты, бога молят.
— А вот и не так, боярин, — живо отозвался старик. — Молитва всевышнему сама собой… Липа-то моя при можайской дороге, а дорога, почитай, самая людная. Сколько людей мимо меня пройдет и проедет каждый день. И всяк остановится, и всяк спросит, зачем я в дупле сижу. И всем я про свой зарок говорю. Посчитай-ка, боярин, сколько людей мимо меня за все сидение прошло. И всем я толкую о спасении русской земли, а те люди другим мои слова перескажут. Отшельники от людей спасаются, а я к людям на видное место вышел. Выходит, не без надобности я живу.
У боярина Голицы на душе стало радостно. Ему показалось, что взлохмаченные серебряные волосы старца светятся вокруг головы, как у святого.
— Живи еще двести лет, человече, — сказал он, незаметно согнав слезу, — доброе дело ты делаешь… А татарам недолго осталось русскую землю топтать. Скажи мне еще, — помолчав, спросил боярин, — есть ли близко от сих мест речка или ручей? Лошадей напоить да и самим напиться. Ночевать хотим в лесу. А это тебе, человече. — Он вынул из седельной сумки лепешку и положил ее на полку, прибитую к стволу.
— За тем орешником, — поднял руку старец, — стоит сухая осина с пчелиным гнездом. По правой руке тропка примята, она прямо к озерку выведет. На берегу ключи бьют, вода хорошая; в других местах такой не сыскать.
— Спасибо, человече, — сказал боярин, трогая лошадь.
— Доброго пути вам, кмети, и счастья в ратном деле, — напутствовал старец. — Велик бог земли русской.
Ратники свернули у сухой осины направо, нашли едва приметную в густой траве тропку и выехали к озеру. На берегу, заросшем травой и кустарником, боярин Голица велел поставить шатры.
На небе показались серебряные звезды, на берегу дымились костры. В большом котле, распространяя вкусный запах, булькала уха из свежей, только что выловленной рыбы.
Лошади звучно жевали сочную траву, люди ругались, отгоняя гнуса, висевшего плотным облаком над головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
Глава двадцать третья. «ЗАПОМНИ, ЛЮТОВЕР, СЛОВА ТАТАРСКОГО ХАНА»
Дружина боярина Голицы в полдень переправилась через неглубокую лесную речку. В прозрачной воде, пугая лошадей, резвилась серебряная рыба. Ее было много: казалось, нагнись только — и хватай за хвост. Огромные рыбины всплескивались над рекой и шумно падали в воду.
Здесь начиналась Московская земля. На песчаном обрыве, далеко видимый со всех сторон, стоял одинокий деревянный крест. Подъехав к нему, обремененные доспехами ратники тяжело слезли с седел. Разминая ноги, подошли к потемневшим дубовым перекладинам и сняли шлемы. С верхушки креста взлетела большая серая птица и, быстро взмахивая крыльями, скрылась в лесу. А лес стоял темный, молчаливый. Он хранил много тайн. В глухих местах скрывались разбойники, сидели в засаде воины, поджидая татар. Лес принимал в свои объятия и прятал русских людей из сожженных и разграбленных городов и сел.
Татары не любили русского леса. Для набегов они ждали осени, когда опадет лист и оголятся деревья.
— «Не ими веры врагу твоему вовеки», — вслух прочитал пузатый Василий Корень надпись на дубовой перекладине.
Крест был старый, темный, а надпись совсем свежая. И понял боярин, что какой-то московитянин, оставшийся в живых после набега Тохтамыша, вырезал эти слова.
Это был призыв к русским сердцам, гулкий, как набат.
Кто-то из ратников сбегал к реке и принес в шлеме холодной чистой воды. Перекрестившись, воины по очереди глотнули из шлема. Вода родной земли целебна, она придает силы и лечит хворь.
Дальше дорога опять шла через дремучие леса. В вершинах сосен шумел ветер. Стало темнее; по сторонам густо стояли деревья. Между толстыми стволами кое-где пробивался солнечный свет. Пахло грибами, прелым листом.
Впереди, задумавшись, ехал Роман Голица. Полгода прошло с тех пор, как он уехал из дома.
Дорога была безлюдна. Один раз ратники увидели мальчика, погонявшего хворостиной желтую коровенку с провалинами у крестца. Услышав лошадиный топот и позванивание бронзовых наборов на уздечках, мальчишка испуганно оглянулся и, свернув с дороги, торопливо погнал корову в лес.
К вечеру на глаза попались девушки в лыковых лаптях и длинных юбках из домотканой холстины, ломавшие в лесу грибы. У каждой в руках длинная палка, а за плечами — берестяные короба.
— Эй, милые! — крикнул боярин Голица, заметив, что они опрометью бросились в густую чащу молодого подлеска. — Не бойтесь, мы свои, русские.
Самая храбрая, с каштановыми прядями волос, выбившихся из-под платка, остановилась и вышла на дорогу.
— Далеко ли до Можайска, красавица? — спросил Голица, осаживая коня.
— От нашей деревни сорок верст будет… Недавно татары были, — добавила девушка, подняв глаза на боярина, — сожгли деревню-то. Которых крестьян в полон угнали, которые в лесу схоронились, а иных убили.
Девушка была и впрямь красавица. Карие, немного печальные большие глаза. Прямой нос, маленькие свежие губы.
У ратников просветлели лица. Можно терпеть голод и стужу, походные тяготы, можно отдать жизнь в бою, если живут на русской земле такие девушки. Пригожие и ласковые, а в работе мужику не уступят.
Под самый заход солнца ратники увидели огромную дуплистую липу. В земле между ее корнями бежал ручеек.
На дереве был высечен православный крест. В дупле на низком чурбане сидел худой, как мощи, старец, обросший седым волосом.
— Здравствуй, человече, — сказал боярин Голица, осадив коня. — Что делаешь в лесу?
— Здравствуй и ты, боярин, здравствуйте, кмети, — тонким и слабым голосом ответил старец. — А сижу здесь потому, что зарок дал… Слушаю, как трава растет, как птицы поют.
— Какой ты зарок дал, человече?
— Пока правнуки, внуки да сыновья мои не выгонят татар с русской земли, сидеть мне в сем дереве.
— И давно сидишь, человече? — удивившись, расспрашивал боярин.
— Десять да еще пять лет.
— Не страшно в лесу одному-то? Звери не трогают ли?
— Бояться мне нечего, девять десятков прожил. В любой час готов ответ перед всевышним держать… А звери меня не трогают.
Ратники окружили дуплистую липу и внимательно вслушивались в каждое слово.
— А кормишься как? — спрашивал боярин.
— Люди не забывают, да много ли мне надо?! Пожую хлебца с лесным корешком, запью водицей, вот и сыт.
— Отшельник ты, человече, и без надобности твоя жизнь. В дупле сидючи, татар с русской земли не выгонишь. В церквах попы получше, чем ты, бога молят.
— А вот и не так, боярин, — живо отозвался старик. — Молитва всевышнему сама собой… Липа-то моя при можайской дороге, а дорога, почитай, самая людная. Сколько людей мимо меня пройдет и проедет каждый день. И всяк остановится, и всяк спросит, зачем я в дупле сижу. И всем я про свой зарок говорю. Посчитай-ка, боярин, сколько людей мимо меня за все сидение прошло. И всем я толкую о спасении русской земли, а те люди другим мои слова перескажут. Отшельники от людей спасаются, а я к людям на видное место вышел. Выходит, не без надобности я живу.
У боярина Голицы на душе стало радостно. Ему показалось, что взлохмаченные серебряные волосы старца светятся вокруг головы, как у святого.
— Живи еще двести лет, человече, — сказал он, незаметно согнав слезу, — доброе дело ты делаешь… А татарам недолго осталось русскую землю топтать. Скажи мне еще, — помолчав, спросил боярин, — есть ли близко от сих мест речка или ручей? Лошадей напоить да и самим напиться. Ночевать хотим в лесу. А это тебе, человече. — Он вынул из седельной сумки лепешку и положил ее на полку, прибитую к стволу.
— За тем орешником, — поднял руку старец, — стоит сухая осина с пчелиным гнездом. По правой руке тропка примята, она прямо к озерку выведет. На берегу ключи бьют, вода хорошая; в других местах такой не сыскать.
— Спасибо, человече, — сказал боярин, трогая лошадь.
— Доброго пути вам, кмети, и счастья в ратном деле, — напутствовал старец. — Велик бог земли русской.
Ратники свернули у сухой осины направо, нашли едва приметную в густой траве тропку и выехали к озеру. На берегу, заросшем травой и кустарником, боярин Голица велел поставить шатры.
На небе показались серебряные звезды, на берегу дымились костры. В большом котле, распространяя вкусный запах, булькала уха из свежей, только что выловленной рыбы.
Лошади звучно жевали сочную траву, люди ругались, отгоняя гнуса, висевшего плотным облаком над головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115