Два десятка мужиков выпороли на конюшне, другие отделались денежным штрафом. Из конюшни долго раздавались вопли провинившихся.
Во время обеда князя развеселил шляхтич Вельямин Корецкий, один съевший большого барана и конское ведро пшенной каши. Князь платил Вельямину за обжорство немалые деньги, на которые он и сам жил безбедно и содержал семью.
Большая старинная столовая с каменными столами. Над головой — огромные дубовые балки и закопченный потолок. Не так давно здесь пировали при пылающих факелах.
Сегодня за обеденный стол уселось около трехсот человек. Обед продолжался почти четыре часа. Было подано полсотни мясных, рыбных и сладких блюд. Во время обеда гремела музыка и раздавались веселые песни. В честь хозяина произносились здравицы, поднимались хрустальные бокалы и серебряные чаши с дорогими французскими и испанскими винами.
Карл и карлица, одетые в разноцветные лохмотья и увешанные колокольцами, смешили гостей. Они шутили, назойливо приставали к гостям, высмеивали их недостатки, предсказывали будущее. Шутили они над шляхтичами помельче и победнее, однако доставалось и знатным и богатым.
В конце обеда к князю подошел его духовник поп Дамиан:
— Ваша светлость, ради вашего дня рождения треба исповедаться и причаститься как истинному христианину.
— Да, да, отче.
— Перед ужином я приготовлю все необходимое в церкви и приду за вами, ваша светлость.
— Хорошо, отче, приходи, я буду ждать.
Поп Дамиан, ворча что-то себе под нос, ушел из княжеских покоев. Ему не нравилось праздничное оживление, наступившее в замке. Народу прибавилось, вместе с господами наехало много слуг.
«Коли князь не захочет присягнуть гетману, я его прокляну, — думал поп. — Нет, он присягнет, побоится проклятья».
Пообедав, князь Острожский собрал сыновей в своем кабинете. Они беседовали долго, обсуждая дела польского королевства.
Княжеский кабинет был достопримечательностью острожского замка. Его стены, отделанные полированным дубом, украшали портреты предков князей Острожских по мужской линии. На одной стене — отец, дед и прадед князя Константина, с другой княжеские прадеды в латах, с оружием в руках строго смотрели на внуков.
Узкие стрельчатые окна с цветными гербами на стеклах.
Но главным украшением кабинета служил огромный камин, привезенный в начале века отцом князя из Франции. В камине жарким пламенем горели толстые дубовые поленья.
Сначала разговор шел о короле Сигизмунде Третьем. Он мало кому нравился в польском королевстве. И католики и православные одинаково недолюбливали недалекого умом, безвольного и слабого короля.
— Что говорить, выбрали себе владыку… Когда он после избрания въезжал в Краков, канцлер Замойский встретил его блестящей приветственной речью, — рассказывал старший брат, Януш. — И представьте себе, панове, король не ответил ни слова. Выслушал речь и молча поехал дальше.
— Канцлер, вероятно, обиделся, — усмехнулся старый князь.
— Он сказал сенаторам, которые больше всех хлопотали в пользу избрания Сигизмунда: «Какого немого черта вы привезли нам из Швеции?»
— Так и должен был сказать Замойский. Я хорошо знаю его норов. Но самое худшее, что король — игрушка в руках иезуитов.
— А что ты скажешь, отец, о гетмане Косинском? Он недавно взял Белую Церковь, и сейчас под этим городом стоит большое войско казаков и черни. Говорят, он собирается взять Киев.
— Ничего страшного. Пограбит и успокоится. Запорожские атаманы все одинаковы. Холода наступят — и казаки разойдутся по домам.
— Говорят, он присягу себе от шляхты требует!
— Одни разговоры. Присягу может требовать только король.
— Смотри, отец, коли казаки возьмут Киев, в Варшаве будут опять говорить, что ты не починил крепость.
— Я разгоню чернь плетками, — высокомерно отозвался киевский воевода.
— Будем надеяться на лучшее.
— Мое мнение, отец, ты знаешь, — сказал второй сын, Константин. — Как можно скорее всем надо переходить в католичество. Весь народ должен быть одной веры.
Князь Константин пошел в мать. Он был краснощекий, полнотелый и высокий, чем отличался от отца и своих братьев, малорослых, костлявых и тощих.
— Но почему нам надо принимать католичество? Пусть ляхи принимают православие, — привскочил младший сын, Александр.
— Ляхи исповедуют католичество с древних времен.
— А мы, русские, — с древних времен православие. Надо бы избрать на престол царя Федора. Ты, отец, виноват: если бы ты захотел, на польском престоле сидел бы православный Федор.
— Ну, кроме моего желания, понадобилось бы еще очень многое. Но, по правде говоря, я боялся испортить отношения со всем польским панством. Они бы мне никогда не простили… А земли, данные мне королем в пожизненное владение?!
— Мы сами губим себя, — настаивал Александр. — У нас нет хороших школ. Наше православное духовенство малограмотно, едва читает богослужебные книги…
— Моя академия лучше, чем Виленская академия иезуитов, — с гордостью сказал старый князь. — Мой ректор Кирилл Лукарис известен на весь мир… По дьявольскому наваждению, наш язык омерзел многим, его не любят, хулят, а между тем он есть плодоноснейший и любезнейший язык.
— Поздно, отец, говорить о языке, — вставил старший сын, Януш. — Русская вера и русский язык остались только у черни да у запорожской голытьбы. А поддерживать чернь — значит лишиться своих маетностей и доходов. — Он вздохнул. — Теперь нам осталось одно: быть верными слугами польского короля.
В кабинете наступила тишина. Рассыпая искры, потрескивали в камине дубовые поленья. Жаркое пламя полыхало на шлемах и кольчугах, развешанных на стене.
— Через три дня я выеду в Киев, — сказал старый князь, — посмотрю, что можно сделать для починки крепости… И по-своему поговорю с митрополитом Рогозой.
Услышав мерные удары колокола в церкви Богоявления, отбивавшего часы, князь вспомнил, что ему надо исповедоваться, поднялся с кресла и сказал:
— Хочу исповедаться, — и, не ожидая духовника, пошел в церковь.
В храме стояла тишина, горели свечи. Душа старого князя немного успокоилась. Перед иконой святой девы он опустился на колени и долго молился. Он искренне хотел, чтобы православная вера укрепилась в русских землях, и просил у бога помощи. «Я скажу митрополиту, что он не получит от меня и ломаного гроша, если будет якшаться с иезуитами, — между молитвами думал князь. — Он побоится идти против меня, а ведь я против унии».
Свеча перед иконой закоптела, и князь снял пальцами обгоревший фитиль. Заболели на каменном полу костлявые коленки, и он поднялся. Где-то наверху, под куполом, громко ворковали голуби.
В эту минуту сзади его обхватили чьи-то крепкие руки. Князь хотел закричать, но рот ему сразу заткнули пыльной тряпкой, а руки завернули назад и скрутили ремнем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
Во время обеда князя развеселил шляхтич Вельямин Корецкий, один съевший большого барана и конское ведро пшенной каши. Князь платил Вельямину за обжорство немалые деньги, на которые он и сам жил безбедно и содержал семью.
Большая старинная столовая с каменными столами. Над головой — огромные дубовые балки и закопченный потолок. Не так давно здесь пировали при пылающих факелах.
Сегодня за обеденный стол уселось около трехсот человек. Обед продолжался почти четыре часа. Было подано полсотни мясных, рыбных и сладких блюд. Во время обеда гремела музыка и раздавались веселые песни. В честь хозяина произносились здравицы, поднимались хрустальные бокалы и серебряные чаши с дорогими французскими и испанскими винами.
Карл и карлица, одетые в разноцветные лохмотья и увешанные колокольцами, смешили гостей. Они шутили, назойливо приставали к гостям, высмеивали их недостатки, предсказывали будущее. Шутили они над шляхтичами помельче и победнее, однако доставалось и знатным и богатым.
В конце обеда к князю подошел его духовник поп Дамиан:
— Ваша светлость, ради вашего дня рождения треба исповедаться и причаститься как истинному христианину.
— Да, да, отче.
— Перед ужином я приготовлю все необходимое в церкви и приду за вами, ваша светлость.
— Хорошо, отче, приходи, я буду ждать.
Поп Дамиан, ворча что-то себе под нос, ушел из княжеских покоев. Ему не нравилось праздничное оживление, наступившее в замке. Народу прибавилось, вместе с господами наехало много слуг.
«Коли князь не захочет присягнуть гетману, я его прокляну, — думал поп. — Нет, он присягнет, побоится проклятья».
Пообедав, князь Острожский собрал сыновей в своем кабинете. Они беседовали долго, обсуждая дела польского королевства.
Княжеский кабинет был достопримечательностью острожского замка. Его стены, отделанные полированным дубом, украшали портреты предков князей Острожских по мужской линии. На одной стене — отец, дед и прадед князя Константина, с другой княжеские прадеды в латах, с оружием в руках строго смотрели на внуков.
Узкие стрельчатые окна с цветными гербами на стеклах.
Но главным украшением кабинета служил огромный камин, привезенный в начале века отцом князя из Франции. В камине жарким пламенем горели толстые дубовые поленья.
Сначала разговор шел о короле Сигизмунде Третьем. Он мало кому нравился в польском королевстве. И католики и православные одинаково недолюбливали недалекого умом, безвольного и слабого короля.
— Что говорить, выбрали себе владыку… Когда он после избрания въезжал в Краков, канцлер Замойский встретил его блестящей приветственной речью, — рассказывал старший брат, Януш. — И представьте себе, панове, король не ответил ни слова. Выслушал речь и молча поехал дальше.
— Канцлер, вероятно, обиделся, — усмехнулся старый князь.
— Он сказал сенаторам, которые больше всех хлопотали в пользу избрания Сигизмунда: «Какого немого черта вы привезли нам из Швеции?»
— Так и должен был сказать Замойский. Я хорошо знаю его норов. Но самое худшее, что король — игрушка в руках иезуитов.
— А что ты скажешь, отец, о гетмане Косинском? Он недавно взял Белую Церковь, и сейчас под этим городом стоит большое войско казаков и черни. Говорят, он собирается взять Киев.
— Ничего страшного. Пограбит и успокоится. Запорожские атаманы все одинаковы. Холода наступят — и казаки разойдутся по домам.
— Говорят, он присягу себе от шляхты требует!
— Одни разговоры. Присягу может требовать только король.
— Смотри, отец, коли казаки возьмут Киев, в Варшаве будут опять говорить, что ты не починил крепость.
— Я разгоню чернь плетками, — высокомерно отозвался киевский воевода.
— Будем надеяться на лучшее.
— Мое мнение, отец, ты знаешь, — сказал второй сын, Константин. — Как можно скорее всем надо переходить в католичество. Весь народ должен быть одной веры.
Князь Константин пошел в мать. Он был краснощекий, полнотелый и высокий, чем отличался от отца и своих братьев, малорослых, костлявых и тощих.
— Но почему нам надо принимать католичество? Пусть ляхи принимают православие, — привскочил младший сын, Александр.
— Ляхи исповедуют католичество с древних времен.
— А мы, русские, — с древних времен православие. Надо бы избрать на престол царя Федора. Ты, отец, виноват: если бы ты захотел, на польском престоле сидел бы православный Федор.
— Ну, кроме моего желания, понадобилось бы еще очень многое. Но, по правде говоря, я боялся испортить отношения со всем польским панством. Они бы мне никогда не простили… А земли, данные мне королем в пожизненное владение?!
— Мы сами губим себя, — настаивал Александр. — У нас нет хороших школ. Наше православное духовенство малограмотно, едва читает богослужебные книги…
— Моя академия лучше, чем Виленская академия иезуитов, — с гордостью сказал старый князь. — Мой ректор Кирилл Лукарис известен на весь мир… По дьявольскому наваждению, наш язык омерзел многим, его не любят, хулят, а между тем он есть плодоноснейший и любезнейший язык.
— Поздно, отец, говорить о языке, — вставил старший сын, Януш. — Русская вера и русский язык остались только у черни да у запорожской голытьбы. А поддерживать чернь — значит лишиться своих маетностей и доходов. — Он вздохнул. — Теперь нам осталось одно: быть верными слугами польского короля.
В кабинете наступила тишина. Рассыпая искры, потрескивали в камине дубовые поленья. Жаркое пламя полыхало на шлемах и кольчугах, развешанных на стене.
— Через три дня я выеду в Киев, — сказал старый князь, — посмотрю, что можно сделать для починки крепости… И по-своему поговорю с митрополитом Рогозой.
Услышав мерные удары колокола в церкви Богоявления, отбивавшего часы, князь вспомнил, что ему надо исповедоваться, поднялся с кресла и сказал:
— Хочу исповедаться, — и, не ожидая духовника, пошел в церковь.
В храме стояла тишина, горели свечи. Душа старого князя немного успокоилась. Перед иконой святой девы он опустился на колени и долго молился. Он искренне хотел, чтобы православная вера укрепилась в русских землях, и просил у бога помощи. «Я скажу митрополиту, что он не получит от меня и ломаного гроша, если будет якшаться с иезуитами, — между молитвами думал князь. — Он побоится идти против меня, а ведь я против унии».
Свеча перед иконой закоптела, и князь снял пальцами обгоревший фитиль. Заболели на каменном полу костлявые коленки, и он поднялся. Где-то наверху, под куполом, громко ворковали голуби.
В эту минуту сзади его обхватили чьи-то крепкие руки. Князь хотел закричать, но рот ему сразу заткнули пыльной тряпкой, а руки завернули назад и скрутили ремнем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125