Работал он из последних сил.
На пророка Аггея и Данилаnote 16 снова поднялся северо-восточный ветер. Началась пурга. Мореходы рано вернулись с обхода песцовых ловушек.
Они долго отряхивались в сенях, сбивали шапками снег с одежды и входили в избу. Как тепло и уютно было в большой горнице!
Слева от входа громоздилась обширная теплая печка с лежанкой, а дальше по всем стенам шли двойные деревянные нары. Посередине — длинный стол и две скамьи подле него. В красном углу — закопченная икона с неугасимой лампадкой.
На столе чадили две плошки с моржовым жиром, освещая слабыми огоньками потолок и нары. В печи весело потрескивали сухие поленья, нарубленные из плавника.
Больше сорока человек размещалось в избе размером десять на десять аршин. Свою обувь мореходы ставили на лежанку, и она хорошо просыхала за ночь.
Во время сна зимовщики задыхались от спертого воздуха. Тяжелый дух от сушившейся одежды и обуви, запаха человеческого тела и потных ног. Приходилось открывать дверь в холодные сени. Но и от этого проку мало: в сенях висели шкуры медведей и песцов, хранились копченые и соленые съестные припасы.
По всем правилам построенная изба спасала мореходов от холода. Печь топилась по-белому, а не так, как в большинстве крестьянских домов русского государства. Коптили только светильники и лампадка у иконы.
И все же тяжкие условия зимовки крушили здоровье людей. Крепкие выживали, более слабые гибли.
Бывшие корсары занимали нары направо от входной двери. Здесь и Степан Гурьев и Дементий Денежкин, капитаны «Веселой невесты»и «Царицы Анастасии», и пушкари Василий Твердяков и Федор Шубин. Возле них всегда шумно и весело. Корсары рассказывали о своих плаваниях с адмиралом Карстеном Роде, о морских сражениях с кораблями короля Сигизмунда. Мореходы-промышленники вспоминали о своих далеких походах на восток. Сюда послушать, о чем говорят мореходы, приходили из своего угла у самой печки английские купцы. Они совсем притихли, растеряли все свое зазнайство и гордость.
— Зимовал я в городище на реке Мангазейке, — рассказывал Петрушка Анисимов. — Порожистая река, однако всякой рыбы много и осетров лавливали. И береза и ель растут. А трава высокая, сочная, скотину можно держать. Тамошние люди с разных мест много мехов привозят. Летом торжище великое…
— О чем говоришь? — засмеялся Дементий Денежкин. — Сами вс„ видели.
— Подожди, другое скажу… С тобой, Степан Елисеевич, мы на великую реку Лену ходили, а на тот раз мы еще дальше пошли. К другой реке она тоже под тот же ветер идет, под восток и под север. На островах великих были, а там заморный рыбий зуб в земле лежит…
— И то не диво.
— …и тот рыбий зуб, — продолжал Петрушка, — более пяти пудов.
— Врешь, Петро, — добродушно сказал Денежкин. — Такого зуба не видано… Какой же зверь должон быть?
— Зверя не видывал, врать не буду.
— А цена тому зубу? — спросил Степан Гурьев.
— Большая цена… да мы до места не довезли. Коч на волне опрокинуло, и зуб на дно пошел. Сами едва спаслись…
Мореходы дружно рассмеялись. Все приняли рассказ Петрушки Анисимова за шутку.
— Почто гогочете! — с обидой сказал Анисимов. — А ежели я сам видел?! Побожусь перед крестом. Клянусь, говорю правду! — Он вынул крест, висевший у него на шее, и поцеловал его.
Смех разом умолк. Клятва на кресте почиталась святым делом, и никто из мореходов не дерзнул бы осквернить его ложью.
Воцарилось молчание. Его нарушил Федор Шубин.
— Слыхал я, в Холмогорах про великий рыбий зуб ребята толковали. Однако не поверил. Петрухе верю, не мог он на кресте солживить… Вот и другое сказать хочу. — Он посмотрел на Сувора Левонтьева. — Скажи, Сувор, ты женился в прошлом годе, жена красавица. Зачем в море пошел? Дома без хлеба сидели?
Сувор Левонтьев, тридцатилетний мужик, смутился.
— Да нет, голодными дома не сидят. И одеться, обуться есть во что… Отец бортничает, мед, воск продаем.
— От жены зачем ушел?
— Привык я к морю, ребяты… это одно, а другое — народ в морской артели чище. Подлецу и вору дороги на море нет. А еще незнамое, знать, тянет, а сидя на печи, ума не наберешь.
— Я другой раз дома сны вижу, будто по морю на лодье плыву, — вступил в разговор Митрий Зюзя, — и будто к земле незнамой меня ветры прибили, а на той земле всякую птицу и зверя вижу, каковых ранее не видел… Очинно приятно, братцы. Во снях заморного моржового зуба гору на лодью погрузил и приволок в Холмогоры. На пристанях весь посад меня встречал.
Мореходы рассмеялись. Сон Митрия Зюзи всем понравился.
— Идешь морской дорогой на промысел, — подал голос Василий Твердяков, — тебя и волна бьет и качает, и ветер морозит, а на веслах тяжко, и меж льдов тебя трет да ломат. Другой раз сил терпеть нету. А придешь к земле нехоженой или на островок в Студеном море, весной пахнет, света много, цветы расцветают, и птицы и живья всякого много. Главное — людей злых нету, ни воевод, ни бояр… и рука царская не достанет.
— Мне родители невесту сосватали, — застенчиво сказал Аксак Малыгин; ему недавно исполнилось двадцать четыре года. — Сто рублев приданого за ней давали, сама красавица…
— Ну, а ты что?
— Да вот Демичев Гаврила пристал, пойдем да пойдем, хорошо заработаешь, близ сто рублей. Ну, я подумал: лучше-де сто рублей без жонки, нежели с жонкой вместях.
Мореходы опять весело рассмеялись. Аксак Малыгин смутился и замолчал.
— Я товарищество люблю, нет ничего выше на земле морского товарищества, — подал голос Федор Шубин. — А без дружбы и жизнь не в жизнь.
Пошутив, посмеявшись, мореходы стали готовиться ко сну. От дружеской беседы на душе стало легче.
— Слышь, Ванюха, — обернулся Степан Гурьев к Ивашке Рябову, артельному сказочнику, — расскажи-ка нам старину про мореходов, дедов и прадедов наших.
Ивашку Рябова долго упрашивать не надо.
— Рот у меня не запирается, сказками да песнями сердце свое веселю. Слушайте, буду сказывать старину нашу:
У синего моря у солоного,
У светлого Гандвика студеного,
У Двины-реки в низовской земли
Поживала жоночка Устьяночка.
Было у жоночки девять сынов,
Десята — дочка любимая.
Первого сына вода взяла,
Второго сына земля взяла,
Третьего мать на войну сдала.
Шесть сыновей на лодью зашли,
Во Студеное море промышлять пошли —
Разбивать кораблики гостиные.
Дочку-то жоночка вырастила,
Выдала замуж за норвежина,
За умного гостя отменитого.
Увез ее норвежин за сине море,
Во свою землю, во большую семью.
Жила молода, не печалилась.
Отставала обычая хрестьянского,
Навыкала обычая латыньского.
Тут повытают снежочки у чиста поля,
Придет весна разливна-красна,
Тогда молода стосковалася,
Стала мужа упрашивать:
«Поплывем, норвежин, во святую Русь,
Светлым-светла земля русская.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
На пророка Аггея и Данилаnote 16 снова поднялся северо-восточный ветер. Началась пурга. Мореходы рано вернулись с обхода песцовых ловушек.
Они долго отряхивались в сенях, сбивали шапками снег с одежды и входили в избу. Как тепло и уютно было в большой горнице!
Слева от входа громоздилась обширная теплая печка с лежанкой, а дальше по всем стенам шли двойные деревянные нары. Посередине — длинный стол и две скамьи подле него. В красном углу — закопченная икона с неугасимой лампадкой.
На столе чадили две плошки с моржовым жиром, освещая слабыми огоньками потолок и нары. В печи весело потрескивали сухие поленья, нарубленные из плавника.
Больше сорока человек размещалось в избе размером десять на десять аршин. Свою обувь мореходы ставили на лежанку, и она хорошо просыхала за ночь.
Во время сна зимовщики задыхались от спертого воздуха. Тяжелый дух от сушившейся одежды и обуви, запаха человеческого тела и потных ног. Приходилось открывать дверь в холодные сени. Но и от этого проку мало: в сенях висели шкуры медведей и песцов, хранились копченые и соленые съестные припасы.
По всем правилам построенная изба спасала мореходов от холода. Печь топилась по-белому, а не так, как в большинстве крестьянских домов русского государства. Коптили только светильники и лампадка у иконы.
И все же тяжкие условия зимовки крушили здоровье людей. Крепкие выживали, более слабые гибли.
Бывшие корсары занимали нары направо от входной двери. Здесь и Степан Гурьев и Дементий Денежкин, капитаны «Веселой невесты»и «Царицы Анастасии», и пушкари Василий Твердяков и Федор Шубин. Возле них всегда шумно и весело. Корсары рассказывали о своих плаваниях с адмиралом Карстеном Роде, о морских сражениях с кораблями короля Сигизмунда. Мореходы-промышленники вспоминали о своих далеких походах на восток. Сюда послушать, о чем говорят мореходы, приходили из своего угла у самой печки английские купцы. Они совсем притихли, растеряли все свое зазнайство и гордость.
— Зимовал я в городище на реке Мангазейке, — рассказывал Петрушка Анисимов. — Порожистая река, однако всякой рыбы много и осетров лавливали. И береза и ель растут. А трава высокая, сочная, скотину можно держать. Тамошние люди с разных мест много мехов привозят. Летом торжище великое…
— О чем говоришь? — засмеялся Дементий Денежкин. — Сами вс„ видели.
— Подожди, другое скажу… С тобой, Степан Елисеевич, мы на великую реку Лену ходили, а на тот раз мы еще дальше пошли. К другой реке она тоже под тот же ветер идет, под восток и под север. На островах великих были, а там заморный рыбий зуб в земле лежит…
— И то не диво.
— …и тот рыбий зуб, — продолжал Петрушка, — более пяти пудов.
— Врешь, Петро, — добродушно сказал Денежкин. — Такого зуба не видано… Какой же зверь должон быть?
— Зверя не видывал, врать не буду.
— А цена тому зубу? — спросил Степан Гурьев.
— Большая цена… да мы до места не довезли. Коч на волне опрокинуло, и зуб на дно пошел. Сами едва спаслись…
Мореходы дружно рассмеялись. Все приняли рассказ Петрушки Анисимова за шутку.
— Почто гогочете! — с обидой сказал Анисимов. — А ежели я сам видел?! Побожусь перед крестом. Клянусь, говорю правду! — Он вынул крест, висевший у него на шее, и поцеловал его.
Смех разом умолк. Клятва на кресте почиталась святым делом, и никто из мореходов не дерзнул бы осквернить его ложью.
Воцарилось молчание. Его нарушил Федор Шубин.
— Слыхал я, в Холмогорах про великий рыбий зуб ребята толковали. Однако не поверил. Петрухе верю, не мог он на кресте солживить… Вот и другое сказать хочу. — Он посмотрел на Сувора Левонтьева. — Скажи, Сувор, ты женился в прошлом годе, жена красавица. Зачем в море пошел? Дома без хлеба сидели?
Сувор Левонтьев, тридцатилетний мужик, смутился.
— Да нет, голодными дома не сидят. И одеться, обуться есть во что… Отец бортничает, мед, воск продаем.
— От жены зачем ушел?
— Привык я к морю, ребяты… это одно, а другое — народ в морской артели чище. Подлецу и вору дороги на море нет. А еще незнамое, знать, тянет, а сидя на печи, ума не наберешь.
— Я другой раз дома сны вижу, будто по морю на лодье плыву, — вступил в разговор Митрий Зюзя, — и будто к земле незнамой меня ветры прибили, а на той земле всякую птицу и зверя вижу, каковых ранее не видел… Очинно приятно, братцы. Во снях заморного моржового зуба гору на лодью погрузил и приволок в Холмогоры. На пристанях весь посад меня встречал.
Мореходы рассмеялись. Сон Митрия Зюзи всем понравился.
— Идешь морской дорогой на промысел, — подал голос Василий Твердяков, — тебя и волна бьет и качает, и ветер морозит, а на веслах тяжко, и меж льдов тебя трет да ломат. Другой раз сил терпеть нету. А придешь к земле нехоженой или на островок в Студеном море, весной пахнет, света много, цветы расцветают, и птицы и живья всякого много. Главное — людей злых нету, ни воевод, ни бояр… и рука царская не достанет.
— Мне родители невесту сосватали, — застенчиво сказал Аксак Малыгин; ему недавно исполнилось двадцать четыре года. — Сто рублев приданого за ней давали, сама красавица…
— Ну, а ты что?
— Да вот Демичев Гаврила пристал, пойдем да пойдем, хорошо заработаешь, близ сто рублей. Ну, я подумал: лучше-де сто рублей без жонки, нежели с жонкой вместях.
Мореходы опять весело рассмеялись. Аксак Малыгин смутился и замолчал.
— Я товарищество люблю, нет ничего выше на земле морского товарищества, — подал голос Федор Шубин. — А без дружбы и жизнь не в жизнь.
Пошутив, посмеявшись, мореходы стали готовиться ко сну. От дружеской беседы на душе стало легче.
— Слышь, Ванюха, — обернулся Степан Гурьев к Ивашке Рябову, артельному сказочнику, — расскажи-ка нам старину про мореходов, дедов и прадедов наших.
Ивашку Рябова долго упрашивать не надо.
— Рот у меня не запирается, сказками да песнями сердце свое веселю. Слушайте, буду сказывать старину нашу:
У синего моря у солоного,
У светлого Гандвика студеного,
У Двины-реки в низовской земли
Поживала жоночка Устьяночка.
Было у жоночки девять сынов,
Десята — дочка любимая.
Первого сына вода взяла,
Второго сына земля взяла,
Третьего мать на войну сдала.
Шесть сыновей на лодью зашли,
Во Студеное море промышлять пошли —
Разбивать кораблики гостиные.
Дочку-то жоночка вырастила,
Выдала замуж за норвежина,
За умного гостя отменитого.
Увез ее норвежин за сине море,
Во свою землю, во большую семью.
Жила молода, не печалилась.
Отставала обычая хрестьянского,
Навыкала обычая латыньского.
Тут повытают снежочки у чиста поля,
Придет весна разливна-красна,
Тогда молода стосковалася,
Стала мужа упрашивать:
«Поплывем, норвежин, во святую Русь,
Светлым-светла земля русская.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125