Я недоумевал, что он там собирается делать, но вскоре мое недоумение рассеялось: после того, как он вернулся на галеру, мы отчалили от шхуны и отплыли немного в сторону, и тут я понял, что злодей затопил судно, открыв в его днище кингстоны. Шхуна погружалась у нас на глазах, стоя на ровном киле; затем она качнулась, словно отдавая нам последний прощальный поклон, мачты ее прочертили по светлому небу широкую дугу, нос погрузился в воду, корма задралась высоко вверх, и судно медленно пошло ко дну, не оставив на поверхности ни малейшего следа.
При виде гибнущего судна мальчик-юнга громко заплакал, но грубый удар по затылку заставил его замолчать; по взгляду, брошенному шкипером на негодяя, совершившего это, я понял, что белокурый моряк был отцом мальчика.
Однако, сколь ни трагично было начало, худшее оказалось еще впереди, и я заметил, как норвежцы переглянулись с искаженными от ужаса лицами, когда по приказу Бартлоу несколько человек из команды «Огонька» перекинули через бульварк длинную доску и принялись закреплять ее конец на палубе. Что касается немца, то он, увидев это, завопил и запричитал, точно помешанный, и начал рвать на себе волосы, пока сильный удар по лицу его не утихомирил.
— Спокойно, ребята, не волнуйтесь! — пискливым голосом приговаривал Бартлоу с отвратительной ухмылкой на своей жирной физиономии. — Соблюдайте порядок и очередность! Как ты думаешь, Антонио, доска достаточно прямая? Ибо прямая линия, согласно Евклиду, есть кратчайший путь между двумя точками, и нам не следует утомлять наших гостей долгой прогулкой. Смотрите, какая толпа собралась поплясать на ней! Надеюсь, наш толстопузый приятель окажется не слишком тяжелым; впрочем, доска выглядит довольно прочной — не правда ли, капитан?
— При случае она выдержит даже тебя, — ответил Дизарт.
— Тогда, — сказал Бартлоу, — пригласите номер первый продемонстрировать свое искусство и, если потребуется стимул, Антонио, не откажи ему в этой услуге, как ты умеешь!
Антонио, смуглый кривоногий бандит с дьявольским лицом и желтым зубом, нависавшим над нижней губой, ухмыльнулся и похлопал ладонью по рукоятке ножа, торчавшего у него за поясом.
— Но вы же не собираетесь утопить этих людей! — в ужасе воскликнул я, обращаясь к капитану.
В ответ он усмехнулся и кивнул в сторону Бартлоу.
— Я не имею ничего общего с этим, — сказал он, пожав плечами. — Всеми делами на судне ведает наш досточтимый штурман.
От жестокой циничности чернобородого предводителя бандитской шайки мне стало дурно, и я почувствовал легкую тошноту и головокружение; однако я был не в силах ничего предпринять и просто стоял точно приклеенный, наблюдая за происходящим, сжав кулаки так, что ногти чуть не до крови впились в ладонь. События на палубе тем временем развивались с невообразимой быстротой.
— Мертвые не болтают, — сказал Бартлоу. — Готов ли номер первый, Антонио? Приятная прогулка, сэр, хоть и немного короткая: недель через шесть вы выплывете опять! — И я увидел, как одного из норвежцев подтолкнули к доске. Я зажмурил глаза и больше ничего не видел и не слышал, пока не раздались легкий всплеск и хриплый хохот команды. Так, оцепенев и зажмурясь, я насчитал три подобных всплеска, а затем послышались шум драки, вопли и проклятия. Я раскрыл глаза и увидел, что норвежский шкипер, которому удалось освободить одну руку, наносит направо и налево яростные удары по толпе негодяев, обступивших его сына. Антонио лежал навзничь на шкафуте; рот его превратился в кровавое месиво из размозженных губ, выбитых зубов и розовых пузырей слюны; поперек его тела неподвижно лежал ничком еще один бандит. При виде драки кровь взыграла во мне, и я с криком выхватил шпагу и бросился бы на помощь белокурому великану, если бы Саймон Гризейл не схватил меня сзади. В следующий миг мужественный норвежец обнял своего сына и прыгнул вместе с ним за борт, оставив команду «Огонька» сыпать проклятиями, негодовать и изливать свою досаду на немце, единственном, оставшемся в живых. Я бы попытался спасти его, если бы мог, ибо невыносимо было слушать вопли и стенания бедняги, но Саймон держал меня крепко и настойчиво шептал мне на ухо, отговаривая от столь явного и бесполезного способа самоубийства, и я, признав его правоту, смирился. Немец, который до сих пор на коленях умолял о пощаде, внезапно смолк и поднялся на ноги; затем, неожиданно разбежавшись, он нанес Бартлоу сильный удар головой в живот, так, что злодей перегнулся пополам, а сам, вцепившись мертвой хваткой в одного из растерявшихся бандитов, подтащил его к бульварку и вместе с ним исчез за бортом.
Тут я уже не выдержал: едва отдавая себе отчет в своих действиях, я вырвался из цепких объятий Саймона и, крича и ругаясь словно помешанный, в ярости бросился на капитана. Однако тот, сделав шаг в сторону, ловко подставил мне ногу; я споткнулся об нее и упал, и, прежде чем успел подняться, четверо здоровенных молодчиков навалились на меня, не дав мне и пальцем пошевелить.
— Ай-ай-ай, дружок, как нехорошо! — с коротким смешком сказал Дизарт. — Мы ведь должны дать и Филу возможность немного позабавиться, не так ли? Хотя, клянусь святым Христофором, он на сей раз получил свою дозу сполна! Вон как визжит, точно недорезанная свинья! — Затем, обращаясь к людям, державшим меня, он добавил: — Отведите его на бак! И приставьте к нему охрану.
После того как я очутился под замком в своей крохотной каютке, у меня было время привести в порядок невообразимый сумбур мыслей и чувств, творившийся у меня в душе и в мозгу. Я постепенно, одну за одной, восстановил в памяти все жуткие картины, свидетелем которых мне довелось быть, и даже почувствовал некоторое утешение при воспоминании о том, как немец боднул Бартлоу, главного инициатора и зачинщика, насколько я мог судить, всей этой страшной экзекуции, поскольку Дизарт, подобно Пилату Понтийскому, «умыл руки», переложив ответственность за нее на своего толстого штурмана.
Я сидел на узкой койке и размышлял о собственной незавидной судьбе: кто я — пленник, узник, ожидающий решения своей участи, или просто проштрафившийся член команды, подвергнутый дисциплинарному наказанию? Во всяком случае, у меня не отняли ни шпаги, ни кинжала, ни пистолета, и я ломал себе голову над тем, что бы это значило; но никто не приходил ко мне, и вскоре по движению судна я понял, что мы снова плывем. Потом я задремал, но был разбужен матросом, который принес мне полбуханки хлеба и кружку эля, что меня немного воодушевило. Пока я ел, одна из досок переборки неожиданно сдвинулась в сторону, и в образовавшемся отверстии, к моему несказанному удивлению, появилась сначала голова, а за ней и остальное туловище Саймона Гризейла. Проскользнув в каюту, он предостерегающим жестом прижал палец к губам, призывая меня к молчанию, и едва слышно прошептал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
При виде гибнущего судна мальчик-юнга громко заплакал, но грубый удар по затылку заставил его замолчать; по взгляду, брошенному шкипером на негодяя, совершившего это, я понял, что белокурый моряк был отцом мальчика.
Однако, сколь ни трагично было начало, худшее оказалось еще впереди, и я заметил, как норвежцы переглянулись с искаженными от ужаса лицами, когда по приказу Бартлоу несколько человек из команды «Огонька» перекинули через бульварк длинную доску и принялись закреплять ее конец на палубе. Что касается немца, то он, увидев это, завопил и запричитал, точно помешанный, и начал рвать на себе волосы, пока сильный удар по лицу его не утихомирил.
— Спокойно, ребята, не волнуйтесь! — пискливым голосом приговаривал Бартлоу с отвратительной ухмылкой на своей жирной физиономии. — Соблюдайте порядок и очередность! Как ты думаешь, Антонио, доска достаточно прямая? Ибо прямая линия, согласно Евклиду, есть кратчайший путь между двумя точками, и нам не следует утомлять наших гостей долгой прогулкой. Смотрите, какая толпа собралась поплясать на ней! Надеюсь, наш толстопузый приятель окажется не слишком тяжелым; впрочем, доска выглядит довольно прочной — не правда ли, капитан?
— При случае она выдержит даже тебя, — ответил Дизарт.
— Тогда, — сказал Бартлоу, — пригласите номер первый продемонстрировать свое искусство и, если потребуется стимул, Антонио, не откажи ему в этой услуге, как ты умеешь!
Антонио, смуглый кривоногий бандит с дьявольским лицом и желтым зубом, нависавшим над нижней губой, ухмыльнулся и похлопал ладонью по рукоятке ножа, торчавшего у него за поясом.
— Но вы же не собираетесь утопить этих людей! — в ужасе воскликнул я, обращаясь к капитану.
В ответ он усмехнулся и кивнул в сторону Бартлоу.
— Я не имею ничего общего с этим, — сказал он, пожав плечами. — Всеми делами на судне ведает наш досточтимый штурман.
От жестокой циничности чернобородого предводителя бандитской шайки мне стало дурно, и я почувствовал легкую тошноту и головокружение; однако я был не в силах ничего предпринять и просто стоял точно приклеенный, наблюдая за происходящим, сжав кулаки так, что ногти чуть не до крови впились в ладонь. События на палубе тем временем развивались с невообразимой быстротой.
— Мертвые не болтают, — сказал Бартлоу. — Готов ли номер первый, Антонио? Приятная прогулка, сэр, хоть и немного короткая: недель через шесть вы выплывете опять! — И я увидел, как одного из норвежцев подтолкнули к доске. Я зажмурил глаза и больше ничего не видел и не слышал, пока не раздались легкий всплеск и хриплый хохот команды. Так, оцепенев и зажмурясь, я насчитал три подобных всплеска, а затем послышались шум драки, вопли и проклятия. Я раскрыл глаза и увидел, что норвежский шкипер, которому удалось освободить одну руку, наносит направо и налево яростные удары по толпе негодяев, обступивших его сына. Антонио лежал навзничь на шкафуте; рот его превратился в кровавое месиво из размозженных губ, выбитых зубов и розовых пузырей слюны; поперек его тела неподвижно лежал ничком еще один бандит. При виде драки кровь взыграла во мне, и я с криком выхватил шпагу и бросился бы на помощь белокурому великану, если бы Саймон Гризейл не схватил меня сзади. В следующий миг мужественный норвежец обнял своего сына и прыгнул вместе с ним за борт, оставив команду «Огонька» сыпать проклятиями, негодовать и изливать свою досаду на немце, единственном, оставшемся в живых. Я бы попытался спасти его, если бы мог, ибо невыносимо было слушать вопли и стенания бедняги, но Саймон держал меня крепко и настойчиво шептал мне на ухо, отговаривая от столь явного и бесполезного способа самоубийства, и я, признав его правоту, смирился. Немец, который до сих пор на коленях умолял о пощаде, внезапно смолк и поднялся на ноги; затем, неожиданно разбежавшись, он нанес Бартлоу сильный удар головой в живот, так, что злодей перегнулся пополам, а сам, вцепившись мертвой хваткой в одного из растерявшихся бандитов, подтащил его к бульварку и вместе с ним исчез за бортом.
Тут я уже не выдержал: едва отдавая себе отчет в своих действиях, я вырвался из цепких объятий Саймона и, крича и ругаясь словно помешанный, в ярости бросился на капитана. Однако тот, сделав шаг в сторону, ловко подставил мне ногу; я споткнулся об нее и упал, и, прежде чем успел подняться, четверо здоровенных молодчиков навалились на меня, не дав мне и пальцем пошевелить.
— Ай-ай-ай, дружок, как нехорошо! — с коротким смешком сказал Дизарт. — Мы ведь должны дать и Филу возможность немного позабавиться, не так ли? Хотя, клянусь святым Христофором, он на сей раз получил свою дозу сполна! Вон как визжит, точно недорезанная свинья! — Затем, обращаясь к людям, державшим меня, он добавил: — Отведите его на бак! И приставьте к нему охрану.
После того как я очутился под замком в своей крохотной каютке, у меня было время привести в порядок невообразимый сумбур мыслей и чувств, творившийся у меня в душе и в мозгу. Я постепенно, одну за одной, восстановил в памяти все жуткие картины, свидетелем которых мне довелось быть, и даже почувствовал некоторое утешение при воспоминании о том, как немец боднул Бартлоу, главного инициатора и зачинщика, насколько я мог судить, всей этой страшной экзекуции, поскольку Дизарт, подобно Пилату Понтийскому, «умыл руки», переложив ответственность за нее на своего толстого штурмана.
Я сидел на узкой койке и размышлял о собственной незавидной судьбе: кто я — пленник, узник, ожидающий решения своей участи, или просто проштрафившийся член команды, подвергнутый дисциплинарному наказанию? Во всяком случае, у меня не отняли ни шпаги, ни кинжала, ни пистолета, и я ломал себе голову над тем, что бы это значило; но никто не приходил ко мне, и вскоре по движению судна я понял, что мы снова плывем. Потом я задремал, но был разбужен матросом, который принес мне полбуханки хлеба и кружку эля, что меня немного воодушевило. Пока я ел, одна из досок переборки неожиданно сдвинулась в сторону, и в образовавшемся отверстии, к моему несказанному удивлению, появилась сначала голова, а за ней и остальное туловище Саймона Гризейла. Проскользнув в каюту, он предостерегающим жестом прижал палец к губам, призывая меня к молчанию, и едва слышно прошептал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100