Так что, недоросток, можешь приступать к молитвам!
— Господи, помоги мне! — пробормотал я.
— Ему придется для этого здорово постараться, — сказал один, и другие захохотали в ответ на столь сомнительную шутку; затем, заперев за собой дверь, они ушли, оставив на полу для меня каравай хлеба и кувшин с водой. Я остался в темноте.
Почти целых два часа я мерил шагами эту мрачную дыру с тоской на сердце и в смертельном страхе, разъедавшем душу, потому что жизнь моя могла закончиться, так и не начавшись, а ведь по возрасту я не дорос еще до настоящего мужчины. Я передумал обо всем, что случилось со мной после того, как я повернулся спиной к Керктауну, и поразился неимоверному количеству неудач, постигших меня с тех пор. Я голодал, я стал обладателем важного секрета, которым не сумел воспользоваться, но которым пожертвовал, чтобы спасти свою шею от петли, я подстроил ловушку своим убийцам, бежал, очутился среди бандитов, и вот теперь завтра, если тот матрос не солгал, меня должны повесить, хоть я не совершал никаких преступлений и совесть моя чиста. Правда, за эти несколько дней я увидел и пережил больше, чем ожидал увидеть и пережить за всю свою жизнь. Не удивительно, что выловившие меня англичане не поверили моей истории — да я и сам бы ей не поверил! — но все равно я очень сокрушался и переживал, тем более что у меня отобрали мою добрую шпагу вместе с кинжалом де Папильона и отцовским самострелом, которые я сумел сохранить даже в плену у пиратов.
От всех этих тяжких мыслей голова моя разболелась настолько, что я прилег на полу и попытался заснуть; но мозг у меня был настолько перевозбужден, что я мог лишь сидеть на полу и уныло размышлять о своей судьбе, хотя полностью я надежды не терял и продолжал верить в лучший исход.
Спустя некоторое время, проведенное мной в таком состоянии, дверь моей темницы раскрылась, и мой тюремщик грубо приказал мне встать и следовать за ним, ибо капитан Эмброуз желает говорить со мной. Когда я вышел за дверь, двое матросов при кортиках подошли сзади и последовали за мной в качестве конвоиров. В полном молчании мы миновали темный трюмный проход, затем пересекли среднюю палубу, откуда узкий крутой трап вел наверх, и наконец я очутился в просторной каюте со стенами, отделанными дубовыми панелями и уставленными темными шкафами, и с широким окном, откуда открывался великолепный вид на море с крутыми пенистыми валами, бегущими за нами вперегонки, потому что ветер поднялся снова я судно имело хороший ход. За столом в каюте сидел капитан Эмброуз, а рядом с ним — молодой франт, который пинал меня сапогами под ребра и которого я свалил с ног на палубе. Позади них стоял коренастый приземистый мужчина с каштановой бородкой и красным обветренным лицом, что-то со смехом быстро говоривший обоим, когда я вошел. Меня усадили на табурет перед этой троицей, и охрана встала за моей спиной, готовая при малейшем признаке опасности разделать меня на части; но, если бы они знали, какую боль причиняют мне тяжелые кандалы, врезавшиеся в тело на моих запястьях, они бы особенно не тревожились.
— Итак, сударь, — сказал капитан, уловив мой пристальный взгляд, — готовы ли вы теперь признать, что лгали нам до сих пор?
— Ни в коем случае, — возразил я.
— Помните, сударь, — строго предупредил он, — единственный шанс сохранить вашу жизнь — это говорить правду!
— Значит, я максимально использую этот шанс, — ответил я.
— Дай-ка проклятому псу пинка под зад, Грэхем, — сказал молодой щеголь одному из моих охранников, — а то он что-то чересчур умничает и распускает язык!
— Полагаю, — заметил я, — сами вы не захотите выполнить подобное действие?
Юнец вспыхнул до корней волос, но капитан призвал его к порядку, а человек за моей спиной незаметно кивнул и улыбнулся, как бы одобряя мой ответ заносчивому молокососу.
— А теперь, сударь, — сказал капитан, — как называлось судно, которое мы потопили?
— «Блуждающий огонек», — ответил я.
— Откуда оно вышло?
— Из Лейта.
— Имя капитана?
— Хью Дизарт.
— Клянусь честью, — воскликнул капитан, — значит, мы покончили с этим подонком! Отличная новость, хоть я и предпочел бы взять его живым, чтобы повесить рядом с вами!
— У вас нет никаких оснований отправлять меня на виселицу, — твердо возразил я.
— Предоставьте мне судить об этом, сударь, — ответил капитан, постукивая пальцами по столу.
— Очень хорошо, — сказал я, — но мне кажется, любой человек имеет право высказать свое суждение по поводу собственной шеи!
— Вы удивительно хладнокровны, — не без одобрения произнес капитан, тогда как краснолицый бородач за его спиной не раз улыбался в ответ на мои реплики.
— Я далеко не столь хладнокровен, как кажется, — возразил я. — Просто такова моя манера разговаривать.
— И чертовски гнусная к тому же, — вставил молодой франт, небрежно развалившись в кресле.
— Тем не менее, — заметил я, — она значительно вежливей вашей, сударь!
— Как ты посмел сказать мне такое! — завопил юнец, вскакивая на ноги.
— Оставьте нас, сэр, и немедленно! — сказал капитан Эмброуз, указывая молодому человеку на дверь.
— Но, дядя…
— Вы слышали, что я сказал, сударь?
Юный щеголь опустил голову и словно побитый щенок молча вышел из каюты, мимоходом окинув меня взглядом, полным жгучей ненависти.
— Вы храбрый человек, хоть и малы ростом, — сказал мне капитан, когда дверь за юношей затворилась.
— Я не храбрее любого другого, — ответил я, — но я нахожусь здесь по фальшивому обвинению и поэтому разговариваю с вами на равных.
— Ваше имя?
— Джереми Клефан.
— Шотландец, судя по произношению?
— Совершенно верно.
— Католик?
— Боже сохрани!
Оба засмеялись, и я услышал, как мои стражники сзади тоже захихикали.
— Мастер Роджерс, — сказал старый капитан краснолицему мужчине, стоявшему за его креслом, — будьте любезны занести показания этого человека на бумагу; они могут нам понадобиться.
Таким образом, мне пришлось еще раз подробно повторить мою историю, упомянув в ней о захвате норвежской шхуны и даже о секретном проходе в провизионную кладовую; когда я закончил, капитан сказал, что передаст мое дело властям после нашего прибытия в порт. Я поблагодарил его за благосклонность к моей судьбе, и меня под конвоем увели из каюты, немного менее удрученного, чем до ее посещения. Я не особенно огорчился, узнав, что с меня приказано снять наручники и мне больше не придется коротать бессонные часы в обществе крыс в тесной и зловонной дыре на самом дне трюма. Впрочем, я не особенно и обрадовался, поскольку то ли вследствие удара по голове, то ли в связи с контузией при взрыве, то ли от страха перед виселицей меня охватило полнейшее безразличие ко всему, и я впал в глубокое оцепенение, лежа на койке в почти бессознательном состоянии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
— Господи, помоги мне! — пробормотал я.
— Ему придется для этого здорово постараться, — сказал один, и другие захохотали в ответ на столь сомнительную шутку; затем, заперев за собой дверь, они ушли, оставив на полу для меня каравай хлеба и кувшин с водой. Я остался в темноте.
Почти целых два часа я мерил шагами эту мрачную дыру с тоской на сердце и в смертельном страхе, разъедавшем душу, потому что жизнь моя могла закончиться, так и не начавшись, а ведь по возрасту я не дорос еще до настоящего мужчины. Я передумал обо всем, что случилось со мной после того, как я повернулся спиной к Керктауну, и поразился неимоверному количеству неудач, постигших меня с тех пор. Я голодал, я стал обладателем важного секрета, которым не сумел воспользоваться, но которым пожертвовал, чтобы спасти свою шею от петли, я подстроил ловушку своим убийцам, бежал, очутился среди бандитов, и вот теперь завтра, если тот матрос не солгал, меня должны повесить, хоть я не совершал никаких преступлений и совесть моя чиста. Правда, за эти несколько дней я увидел и пережил больше, чем ожидал увидеть и пережить за всю свою жизнь. Не удивительно, что выловившие меня англичане не поверили моей истории — да я и сам бы ей не поверил! — но все равно я очень сокрушался и переживал, тем более что у меня отобрали мою добрую шпагу вместе с кинжалом де Папильона и отцовским самострелом, которые я сумел сохранить даже в плену у пиратов.
От всех этих тяжких мыслей голова моя разболелась настолько, что я прилег на полу и попытался заснуть; но мозг у меня был настолько перевозбужден, что я мог лишь сидеть на полу и уныло размышлять о своей судьбе, хотя полностью я надежды не терял и продолжал верить в лучший исход.
Спустя некоторое время, проведенное мной в таком состоянии, дверь моей темницы раскрылась, и мой тюремщик грубо приказал мне встать и следовать за ним, ибо капитан Эмброуз желает говорить со мной. Когда я вышел за дверь, двое матросов при кортиках подошли сзади и последовали за мной в качестве конвоиров. В полном молчании мы миновали темный трюмный проход, затем пересекли среднюю палубу, откуда узкий крутой трап вел наверх, и наконец я очутился в просторной каюте со стенами, отделанными дубовыми панелями и уставленными темными шкафами, и с широким окном, откуда открывался великолепный вид на море с крутыми пенистыми валами, бегущими за нами вперегонки, потому что ветер поднялся снова я судно имело хороший ход. За столом в каюте сидел капитан Эмброуз, а рядом с ним — молодой франт, который пинал меня сапогами под ребра и которого я свалил с ног на палубе. Позади них стоял коренастый приземистый мужчина с каштановой бородкой и красным обветренным лицом, что-то со смехом быстро говоривший обоим, когда я вошел. Меня усадили на табурет перед этой троицей, и охрана встала за моей спиной, готовая при малейшем признаке опасности разделать меня на части; но, если бы они знали, какую боль причиняют мне тяжелые кандалы, врезавшиеся в тело на моих запястьях, они бы особенно не тревожились.
— Итак, сударь, — сказал капитан, уловив мой пристальный взгляд, — готовы ли вы теперь признать, что лгали нам до сих пор?
— Ни в коем случае, — возразил я.
— Помните, сударь, — строго предупредил он, — единственный шанс сохранить вашу жизнь — это говорить правду!
— Значит, я максимально использую этот шанс, — ответил я.
— Дай-ка проклятому псу пинка под зад, Грэхем, — сказал молодой щеголь одному из моих охранников, — а то он что-то чересчур умничает и распускает язык!
— Полагаю, — заметил я, — сами вы не захотите выполнить подобное действие?
Юнец вспыхнул до корней волос, но капитан призвал его к порядку, а человек за моей спиной незаметно кивнул и улыбнулся, как бы одобряя мой ответ заносчивому молокососу.
— А теперь, сударь, — сказал капитан, — как называлось судно, которое мы потопили?
— «Блуждающий огонек», — ответил я.
— Откуда оно вышло?
— Из Лейта.
— Имя капитана?
— Хью Дизарт.
— Клянусь честью, — воскликнул капитан, — значит, мы покончили с этим подонком! Отличная новость, хоть я и предпочел бы взять его живым, чтобы повесить рядом с вами!
— У вас нет никаких оснований отправлять меня на виселицу, — твердо возразил я.
— Предоставьте мне судить об этом, сударь, — ответил капитан, постукивая пальцами по столу.
— Очень хорошо, — сказал я, — но мне кажется, любой человек имеет право высказать свое суждение по поводу собственной шеи!
— Вы удивительно хладнокровны, — не без одобрения произнес капитан, тогда как краснолицый бородач за его спиной не раз улыбался в ответ на мои реплики.
— Я далеко не столь хладнокровен, как кажется, — возразил я. — Просто такова моя манера разговаривать.
— И чертовски гнусная к тому же, — вставил молодой франт, небрежно развалившись в кресле.
— Тем не менее, — заметил я, — она значительно вежливей вашей, сударь!
— Как ты посмел сказать мне такое! — завопил юнец, вскакивая на ноги.
— Оставьте нас, сэр, и немедленно! — сказал капитан Эмброуз, указывая молодому человеку на дверь.
— Но, дядя…
— Вы слышали, что я сказал, сударь?
Юный щеголь опустил голову и словно побитый щенок молча вышел из каюты, мимоходом окинув меня взглядом, полным жгучей ненависти.
— Вы храбрый человек, хоть и малы ростом, — сказал мне капитан, когда дверь за юношей затворилась.
— Я не храбрее любого другого, — ответил я, — но я нахожусь здесь по фальшивому обвинению и поэтому разговариваю с вами на равных.
— Ваше имя?
— Джереми Клефан.
— Шотландец, судя по произношению?
— Совершенно верно.
— Католик?
— Боже сохрани!
Оба засмеялись, и я услышал, как мои стражники сзади тоже захихикали.
— Мастер Роджерс, — сказал старый капитан краснолицему мужчине, стоявшему за его креслом, — будьте любезны занести показания этого человека на бумагу; они могут нам понадобиться.
Таким образом, мне пришлось еще раз подробно повторить мою историю, упомянув в ней о захвате норвежской шхуны и даже о секретном проходе в провизионную кладовую; когда я закончил, капитан сказал, что передаст мое дело властям после нашего прибытия в порт. Я поблагодарил его за благосклонность к моей судьбе, и меня под конвоем увели из каюты, немного менее удрученного, чем до ее посещения. Я не особенно огорчился, узнав, что с меня приказано снять наручники и мне больше не придется коротать бессонные часы в обществе крыс в тесной и зловонной дыре на самом дне трюма. Впрочем, я не особенно и обрадовался, поскольку то ли вследствие удара по голове, то ли в связи с контузией при взрыве, то ли от страха перед виселицей меня охватило полнейшее безразличие ко всему, и я впал в глубокое оцепенение, лежа на койке в почти бессознательном состоянии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100