— Ах! Что ты делаешь? — прохрипела она.
— Молчи! Дай мне сказать.
— Да ведь ты душишь меня!
— Что за беда, — ответил он хладнокровно. — Я могу уверить тебя, что теперь в этом подвале нет лодочников, которые бы могли вытащить тебя в этот раз.
Рокамболь сдавил шею старухи, которая даже не сопротивлялась, и крикнул Цампе:
— Принимай! Да окуни ее хорошенько, пусть она отведает и пресной водицы.
И при этом он бросил старуху в подвал. На этот раз Фипар была уже мертва, и холодная вода не привела ее в чувство.
— Надо приучаться, — прошептал Рокамболь, смотря на тело своей приемной матери, плававшее рядом с трупом Вантюра.
Цампа по-прежнему сидел на лестнице с фонарем в руках.
— Ну! Теперь все кончено, — сказал ему Рокамболь. — Можете пожаловать сюда, господин управитель.
Цампа обрадовался и начал подниматься по лестнице. Вскоре он показался до половины из люка и, чтобы выбраться оттуда поскорее, поставил фонарь на край, а сам схватился обеими руками за лестницу. Рокамболь стоял сзади него. Цампа, занятый мыслью, как бы ловчее вылезти из люка, услыхал вдруг голос Рокамболя, говоривший ему насмешливо:
— Да вы, верно, все набитые дураки!
И вслед за этими словами в спину Цампы вонзился кинжал. Он вскрикнул, выпустил из рук лестницу и покатился в подвал, поглотивший уже два трупа.
Рокамболь спокойно вытащил лестницу и закрыл люк.
— Не знаю, умер ли ты, — проговорил он. — Во всяком случае, если ты даже и не погиб от моего кинжала, то все-таки утонешь: лестницы ведь тут больше нет, чтобы ты мог схватиться за нее и спастись.
Рокамболь произнес вполне спокойно этот спич и, задув фонарь, осторожно вышел из избушки.
Ночь была мрачная. Шел холодный дождь, и квартал тряпичников был совершенно безлюден. Рокамболь не встретил ни души.
Рокамболь пришел пешком в Париж. Там, на Сюренской улице, переменив свой костюм, сел в экипаж, ждавший его у ворот, и приказал кучеру везти себя домой.
Но, проезжая мимо своего клуба, он увидел в его окнах свет и велел кучеру остановиться.
— Я довольно поработал эти дни, — подумал он, — и потому могу отдохнуть теперь хоть немного.
И этот негодяй, только что совершивший тройное убийство, поднялся по лестнице и, напевая какую-то арию, вошел в игральный зал. Печальные лица присутствовавших в нем невольно поразили его.
— А, вот и Шамери, — заметил кто-то. Рокамболь, улыбаясь, подошел к игорному столу, на котором лежали золото, банковские билеты и карты.
— Что это вы притихли? — спросил он.
— Оттого, что узнали сейчас печальную новость.
— Чего же такое?
— Герцог де Шато-Мальи умер.
— Вы шутите!
— Нисколько. Он умер от карбункула.
— От карбункула? Полно шутить! Это лошадиная болезнь.
— Это совершенно верно.
— Но ведь это просто невозможно! Нелепо!
— И все-таки это правда. Мнимый маркиз пожал плечами.
— У него заболела лошадь, —заметил кто-то. — Герцог имел неосторожность ласкать эту несчастную лошадь.
— И умер?
— Да.
— Когда же?
— Сегодня вечером, часа три назад.
И маркизу рассказали тогда все то, что он знал лучше других.
Вскоре после этого он возвратился домой, где его ожидал приятный сюрприз — письмо от Концепчьоны. Оно заключалось в следующем:
«Друг мой! Сердце мое трепещет от радости! Спешите скорее в замок Го-Па. Очень возможно, что вы возвратитесь оттуда с маркизой де Шамери…»
Прочитав это письмо, Рокамболь отправился к сэру Вильямсу и, рассказав ему о своих успехах, прочел ему письмо Концепчьоны.
Сэр Вильямс был вполне доволен действиями своего ученика и тотчас же написал:
«Прекрасно. Уложи свои вещи и отправляйся на рассвете».
— Уже?
«Тебе не нужно знать о смерти герцога до отъезда».
— Это верно. Очень хорошая предосторожность. «Я поеду с тобой».
— Ты?
«Разумеется. Я должен тоже подписаться на твоем брачном контракте».
— Это очень большая честь для меня, — заметил насмешливо Рокамболь.
«И к тому же у меня есть предчувствие, что ты не женишься без меня».
— Вот как?
«Запомни навсегда, что я — твой добрый гений. Когда меня не станет, твоя счастливая звезда закатится!»
Сэр Вильямс подчеркнул каждое из этих слов.
Пока в Париже происходили только что переданные нами события, в Ницце произошло событие, имевшее главное и прямое влияние на развязку романа.
Читатель, вероятно, помнит, что графиня Артова уехала в Ниццу со своим сумасшедшим мужем. Там она поместилась в хорошеньком домике на самом берегу моря. Парижский доктор Б. сопровождал больного и наблюдал за его состоянием.
Во время путешествия здоровье больного значительно улучшилось, но, несмотря на это, доктор Б. приходил к тому убеждению, что болезнь графа Артова неизлечима.
Во время их пребывания в Ницце было много иностранцев и между ними один морской офицер английской службы, лечившийся от раны в теплом климате Италии.
Этот офицер служил раньше в Индии. Он познакомился с графиней Артовой и, приехав однажды к ней утром, попросил у нее позволения поговорить с ней об ее муже.
— Мне сообщили, — начал он, — что помешательство вашего супруга произошло внезапно, когда он хотел скрестить свою шпагу со шпагой противника.
— Правда, — ответила графиня.
— И что помешательство состояло в том, что он вообразил себя своим противником, а того — графом Артовым.
— Он и до сих пор думает то же самое.
— Мгновенное и столь странное помешательство вашего супруга происходит совсем от другой причины, чем это думают.
— Что вы говорите! — вскричала графиня.
— Оно происходит просто от отравления. Баккара не могла отвечать.
— Я служил в Индии, — продолжал офицер, — и был целый год на Яве, где не раз имел случай наблюдать помешательства, происходящие от растительного яда.
— Но…
— Действие яда проявляется быстро, почти мгновенно. Характерная особенность отравления этим ядом состоит в том стремлении, с которым отравленные им отвергают свою собственную индивидуальность и принимают на себя чужую.
— Но ведь он не был в Индии.
— Знаю.
— И не знаком в Париже ни с кем из тех, кто жил там.
— Графиня! — возразил сэр Эдвард серьезным тоном. — Те люди, которые оклеветали вас, способны, по моему мнению, на все низости, даже на отравление графа.
— Но в таком случае, — вскрикнула Баккара, содрогаясь, — если мой муж отравлен, то его уже нельзя больше вылечить?
— Я был в прошедшем месяце в Париже и встретил там доктора, который приобрел себе удивительную известность в Калькутте.
— Он излечивает умопомешательство?
— И в особенности такое, которое происходит от ядов.
— О, скажите, кто этот доктор?
— Мулат с Антильских островов, доктор Самуил Альбо. Отчего бы вам не выписать его сюда?
— Нет, нет! — вскричала Баккара. — Это будет слишком долго, я лучше сама поеду в Париж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42