Александр внезапно возник перед своими людьми, как порождение ночи; свет его факела ярким кровавым отблеском падал на лицо, а волосы развевались львиной гривой.
— Что ты наделал, Пердикка, что ты наделал! Ты повел своих людей на бойню!
Пердикка упал на колени, сокрушенный усталостью и отчаянием. Конница Александра заняла позицию на случай вражеской атаки, но ветераны Мемнона оставались возле бреши, стоя плечом к плечу, сомкнутым строем, и ожидая, что предпримет противник.
— Дождемся рассвета, — решил Александр. — Сейчас двигаться слишком опасно.
— Дай мне другие войска и позволь пойти в бой, дай мне искупить свою вину! — вне себя кричал Пердикка.
— Нет, — твердо ответил царь. — Не станем к одной ошибке добавлять другую. У тебя еще будет время искупить вину.
И так они молча простояли весь остаток ночи. Темноту то и дело раздирали зажженные стрелы — враги выпускали их, чтобы осветить пространство перед брешью. Пламя метеором прочерчивало небосвод и, потрескивая, втыкалось в землю.
Когда занялся рассвет, царь велел Пердикке провести перекличку, чтобы узнать, сколько человек погибло или пропало без вести. От двух тысяч воинов, что он взял с собой на штурм, осталось тысяча семьсот, остальные пали в засаде, и их трупы лежали теперь, незахороненные, у бреши и бастиона.
Царь послал глашатая попросить встречи с Мемноном.
— Нужно поговорить о возвращении тел убитых, — объяснил он ему.
Глашатай выслушал предлагаемые царем условия, взял белое полотнище и, сев на коня, направился к вражеской линии. Он трижды протрубил в трубу, прося перемирия.
Из бреши донесся такой же троекратный звук, и глашатай медленно, шагом, проехал в пролом.
Прошло какое-то время, и со стены в брешь спустился другой глашатай. Это был грек-колонист, говоривший с сильным дорийским акцентом, вероятно с Родоса.
— Царь Александр просит переговоров о выдаче тел его погибших солдат, — сказал македонянин, — и хочет узнать условия вашего командующего.
— Я не уполномочен выдвигать условия, — ответил грек. — Могу лишь сказать, что командующий Мемнон расположен встретиться с твоим царем лично сразу после заката.
— Где?
— Вон там. — Грек указал на дикую смоковницу, растущую возле монументальной гробницы, что стояла у дороги, вившейся от Миласских ворот. — Но ваши солдаты должны остановиться в одном стадии оттуда: встреча состоится на полпути между двумя войсками. У Мемнона не будет никакого эскорта, и того же он ждет от царя Александра.
— Я передам твои слова, — ответил македонский глашатай, — и если вскоре не вернусь, то это будет означать, что царь согласен.
Он сел на коня и удалился, а грек, подождав некоторое время, снова поднялся на стену и исчез в рядах ветеранов.
Александр велел своему войску отойти назад на требуемое расстояние, а сам вернулся в лагерь и уединился в своем шатре, ожидая заката. Весь день он не прикасался к еде и не пил вина. Он ощущал это поражение своей личной неудачей. Грозная способность Мемнона отвечать ударом на удар, да еще с такой сокрушительной силой, жестоко унижала его. Впервые в жизни Александр испытал деморализующее чувство собственного бессилия и глубокого одиночества.
Триумфы, сопровождавшие его жизненный путь до этого момента, казались теперь далекими и почти забылись, а родосец Мемнон представлялся валуном, преградившим ему дорогу, препятствием, которое с течением времени казалось все более неодолимым.
Александр велел страже никого не впускать, и даже Лептина не приближалась к нему. Она давно научилась читать его взгляд, различать в глубине его глаз свет и тени, как на ненастном небе.
Но когда до заката оставалось уже совсем немного и Александр готовился к встрече со своим врагом, до него донеслась какая-то ругань, а потом в шатер ворвался Пердикка, отбиваясь от стражей.
Александр сделал знак, и солдаты оставили их одних.
— Я заслуживаю смерти! — воскликнул обезумевший Пердикка. — По моей вине погибло столько храбрых солдат, я опозорил войско и вынудил тебя на унизительные переговоры. Убей меня! — крикнул он, протягивая Александру меч.
У него был потерянный вид, красные глаза впали. После осады Фив Александр никогда не видел его в таком состоянии. Царь, не моргая, пристально посмотрел на него, потом указал на скамью:
— Сядь.
Дрожащими руками Пердикка совал ему меч.
— Тебе сказано: сядь, — снова велел Александр, на этот раз громче и тверже.
Друг осел на скамью, и меч выпал из его руки.
— Зачем ты устроил этот штурм? — спросил царь.
— Я напился, все мы напились… Дело казалось мне вполне возможным, даже безопасным.
— Потому что ты был пьян. Любой человек в здравом рассудке должен понимать, что это самоубийство — ночью и в таком месте.
— На бастионе никого не было. Полная тишина. Ни одного часового.
— И ты попался. Мемнон — самый грозный противник, который может встретиться на нашем пути. Ты понял? Ты понял? — воскликнул царь.
Пердикка кивнул.
— Мемнон не только доблестный боец. Это человек необычайной хитрости и ума, он наблюдает за нами днем и ночью, выжидает малейшей нашей оплошности, неверного шага, опрометчивого поступка. А потом наносит убийственный удар. Здесь мы не на поле боя, где можно проявить превосходство нашей конницы или развернуть во всю силу нашу фалангу. Перед нами богатый и могущественный город, хорошо вымуштрованное войско, имеющее позиционное преимущество. На протяжении всей осады оно не испытывает трудностей со снабжением. Наша единственная возможность — пробить в стене проход, достаточно широкий, чтобы опрокинуть оборону ветеранов Мемнона. А это можно сделать только днем, при солнечном свете. Наша сила против их силы, наш ум против их ума, наша осторожность против их осторожности. Ничего другого. Знаешь, что мы сделаем теперь? Мы удалим из бреши обломки, уберем камни, чтобы совершенно освободить территорию, а потом подкатим машины к круглому бастиону и разобьем его. Если они построят новый, мы разобьем и тот, пока не столкнем их в море. Понял, Пердикка? А до тех пор выполняй мои приказы, и только. Потеря твоих солдат — уже достаточное наказание. Я доставлю тебе их тела. И ты со своим отрядом окажешь им погребальные почести, успокоишь жертвами их оскорбленные души. Придет день, когда ты выплатишь им свой долг. А теперь я приказываю тебе жить.
Александр поднял меч и протянул другу.
Пердикка молча вложил клинок в ножны и встал, чтобы уйти. Глаза его были полны слез.
ГЛАВА 27
Лицо стоявшего перед ним человека скрывал коринфский шлем, сам он был в панцире из бронзовых пластин, украшенных серебром, а на цепочке портупеи висел меч. Синий льняной плащ у него на плечах, как парус, раздувало вечерним ветром.
Александр же пришел с непокрытой головой и пешком, ведя Букефала в поводу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86