Сделал он это из предосторожности и по привычке, приобретенной за годы жизни, полной приключений и опасных поворотов. Он нисколько не удивился бы, обнаружив, что в бутылочке — по тем или иным соображениям — налита смертоносная щелочь или быстродействующий яд. Но ничего подобного там не оказалось. В бутылочке и в самом деле была обыкновенная вода.
— Окрести меня, молю! — продолжал принц. — Окрестишь?
— Хорошо, — сказал Петр. — Снимите свой тюрбан и наклоните голову.
Принц положил свой маленький тюрбан на край стола и, зардевшись, как невеста, впервые переступающая порог общей спальни, опустил голову на свою впалую грудь. Петр пролил несколько капелек воды на его цыплячью головку, обросшую курчавыми, коротко остриженными волосами, и глухо проговорил на своем родном чешском языке:
— Совершаю это ради мира и покоя твоей души, несчастный принц, и если тебе хоть на единое мгновение станет легче, значит, это было не напрасно. Окрестить я тебя не могу и не хочу, да этого и не требуется, потому что тебе вполне достаточно иллюзии, будто твое немыслимое желание исполнено. Впрочем, не вполне даже ясно, бессмысленно ли это желание на самом деле, — просто ты веришь, что найдешь в этом спасение и покой, а любая вера — ненадежна и сомнительна; ведь не будь вера ненадежной и сомнительной, это была бы не вера, а уверенность; но мир людей, где во всем можно быть уверенным, пока еще не родился. Если есть доля правды в том, что вера целительна, то вода, чистая вода, которой я окропил твои волосы, освежит не только твое темя, но и твое сердце. Да будет так.
И Петр, договорив, отошел от принца. Тот еще некоторое время стоял со склоненной головой, потом распрямился — если при его искривленности можно говорить о распрямлении — и поглядел на Петра блуждающим взглядом.
— И это все? — спросил он.
— Да, принц, это все.
— И с этой минуты я христианин?
— Да, с этой минуты вы христианин.
— А что за речь ты произнес надо мной?
— Церковная латынь, принц, весьма отличная от классической.
Принц некоторое время шарил по столу, словно слепой, прежде чем наткнулся на свой тюрбан и водрузил его на голову.
— Теперь мне не страшен ад, — произнес он с улыбкой.
— Конечно, принц.
— И у сердца ощущаешь такую приятную прохладу, как в жаркий день на траве под сенью смоковниц.
— Я счастлив это слышать, — сказал Петр.
А теперь, прежде чем, действуя на собственный страх и риск, об этом спросит читатель, зададим сами себе вопрос: каким образом случилось, что Петр, человек правдолюбивый, смог так хладнокровно и спокойно обмануть несчастного принца?
Так вот, будем придерживаться взгляда, что Петр не обманул принца, ибо абсурдность представлений последнего о христианстве невозможно было преодолеть; и если упорное, настойчивое желание принца креститься было не чем иным, как проявлением бунта жалкого, убогого, растоптанного и живущего под постоянной угрозой смерти созданья против удушливой и самодовольной автократии мусульманского мира, в котором он, принц, страдающий и презираемый, влачил жалкое существование, то Петр до конца и полностью исполнил его волю, и поэтому было бы несправедливым утверждать, будто он обманул его и одурачил, иными словами — обвел вокруг пальца. Петр, как мы знаем, был неверующим, однако не настолько черствым и циничным, чтобы обряд крещения, к чему принц его принудил, совершить согласно подлинному ритуалу: сколь бы ни были смелы его взгляды, он был слишком сыном своего времени, чтобы позволить себе пародию на слова, которым люди сотни и сотни лет доверяли больше, чем самим себе, разумеется, если и тут — как знать — не сыграл решающей роли тот довод разума, что несколько лет назад не позволил Петру принять известный принцип этикета, гласивший: «у королев не бывает ног», или, — совсем свежий пример — согласиться, что «нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет Пророк Его». Поэтому он предоставил принцу — что и высказал на своем родном языке — возможность поверить в иллюзию мистического посвящения, подобно тому как смертельно больному мы даем иллюзорную надежду на скорое выздоровление. Итак, в конечном счете, это было не что иное, как святая ложь — pia fraus, а в праве на святую ложь нельзя отказать даже самому рьяному защитнику правды.
Принц стоял, опираясь на настольный портрет императрицы Теодоры, и улыбался.
— Я не верую уже ни в Аллаха, ни в какого другого Бога, — тихо произнес он. — Так же как и ты.
— Вот и чудесно, принц.
— А только лишь в Пантарэя, который пронизывает все сущее, — продолжал принц.
— Если вам угодно, да будет так, принц.
— А Коран буду читать одними губами…
— Это мудро, принц, — сказал Петр. — А теперь, когда я исполнил ваше желание, пожалуйста, проводите меня на заседание Совета.
Принц был настолько погружен в себя, что понадобилось некоторое время, пока он осознал, что у других тоже могут быть какие-то желания.
— А зачем тебе туда идти? — спросил он. — Ведь они тебя убьют.
— Я иду защищать свою жизнь, — ответил Петр. — Ничего другого я никогда и не делал, и в этом для меня нет ничего непривычного.
— Но тебе, наверное, еще никогда не приходилось стоять одному против всех янычар, сколько их ни есть. А это — самое сильное войско в мире.
— Что поделаешь, — сказал Петр.
— Ну, тогда иди, — сказал принц. — Я провожу тебя, коли ты на этом настаиваешь. Но, знаешь, когда тебя будут сажать на кол, я стану плакать.
И взяв Петра за руку, он, с трудом переваливаясь на кривых ногах, повел его в глубь коридоров.
БАК!
Дорога вела из полумрака во тьму, из тьмы — в полумрак, по ступенькам вверх-вниз, вправо-влево, а потом еще за угол; смутный звук людских голосов, который Петр расслышал уже давно, становился все отчетливее; хотя путь был не длинный, он занял много времени, ибо принц тащился медленно и с трудом, опираясь о стены и через каждые три шага останавливаясь отдохнуть. Наконец, они добрались до узких, низких дверей, про которые принц шепотом сказал, что это тайный вход в залу заседаний.
— Через него вхожу только я, — сказал он, осторожно нажимая старинную бронзовую ручку, чтоб она не скрипела. Двери полуотворились, и Петр различил голос султана, говорившего, что дольше терпеть уже невозможно и что пора со всей решительностью дать коварному персиянину по рукам.
— Бак! — завопили чауши.
— Владыка Двух Святых Городов пришел к ответственному решению, которое вся империя воспримет с удовлетворением, — проговорил другой голос. — И его с радостью воспримут мои храбрые полки, уже успокоенные известием, что дни презренной жизни того, кто вылез из вонючей канавы, уже сочтены.
Ага, Черногорец, подумал Петр и прошмыгнул вслед за принцем в залу, на скользкую арену неведомой ему восточной политики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
— Окрести меня, молю! — продолжал принц. — Окрестишь?
— Хорошо, — сказал Петр. — Снимите свой тюрбан и наклоните голову.
Принц положил свой маленький тюрбан на край стола и, зардевшись, как невеста, впервые переступающая порог общей спальни, опустил голову на свою впалую грудь. Петр пролил несколько капелек воды на его цыплячью головку, обросшую курчавыми, коротко остриженными волосами, и глухо проговорил на своем родном чешском языке:
— Совершаю это ради мира и покоя твоей души, несчастный принц, и если тебе хоть на единое мгновение станет легче, значит, это было не напрасно. Окрестить я тебя не могу и не хочу, да этого и не требуется, потому что тебе вполне достаточно иллюзии, будто твое немыслимое желание исполнено. Впрочем, не вполне даже ясно, бессмысленно ли это желание на самом деле, — просто ты веришь, что найдешь в этом спасение и покой, а любая вера — ненадежна и сомнительна; ведь не будь вера ненадежной и сомнительной, это была бы не вера, а уверенность; но мир людей, где во всем можно быть уверенным, пока еще не родился. Если есть доля правды в том, что вера целительна, то вода, чистая вода, которой я окропил твои волосы, освежит не только твое темя, но и твое сердце. Да будет так.
И Петр, договорив, отошел от принца. Тот еще некоторое время стоял со склоненной головой, потом распрямился — если при его искривленности можно говорить о распрямлении — и поглядел на Петра блуждающим взглядом.
— И это все? — спросил он.
— Да, принц, это все.
— И с этой минуты я христианин?
— Да, с этой минуты вы христианин.
— А что за речь ты произнес надо мной?
— Церковная латынь, принц, весьма отличная от классической.
Принц некоторое время шарил по столу, словно слепой, прежде чем наткнулся на свой тюрбан и водрузил его на голову.
— Теперь мне не страшен ад, — произнес он с улыбкой.
— Конечно, принц.
— И у сердца ощущаешь такую приятную прохладу, как в жаркий день на траве под сенью смоковниц.
— Я счастлив это слышать, — сказал Петр.
А теперь, прежде чем, действуя на собственный страх и риск, об этом спросит читатель, зададим сами себе вопрос: каким образом случилось, что Петр, человек правдолюбивый, смог так хладнокровно и спокойно обмануть несчастного принца?
Так вот, будем придерживаться взгляда, что Петр не обманул принца, ибо абсурдность представлений последнего о христианстве невозможно было преодолеть; и если упорное, настойчивое желание принца креститься было не чем иным, как проявлением бунта жалкого, убогого, растоптанного и живущего под постоянной угрозой смерти созданья против удушливой и самодовольной автократии мусульманского мира, в котором он, принц, страдающий и презираемый, влачил жалкое существование, то Петр до конца и полностью исполнил его волю, и поэтому было бы несправедливым утверждать, будто он обманул его и одурачил, иными словами — обвел вокруг пальца. Петр, как мы знаем, был неверующим, однако не настолько черствым и циничным, чтобы обряд крещения, к чему принц его принудил, совершить согласно подлинному ритуалу: сколь бы ни были смелы его взгляды, он был слишком сыном своего времени, чтобы позволить себе пародию на слова, которым люди сотни и сотни лет доверяли больше, чем самим себе, разумеется, если и тут — как знать — не сыграл решающей роли тот довод разума, что несколько лет назад не позволил Петру принять известный принцип этикета, гласивший: «у королев не бывает ног», или, — совсем свежий пример — согласиться, что «нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет Пророк Его». Поэтому он предоставил принцу — что и высказал на своем родном языке — возможность поверить в иллюзию мистического посвящения, подобно тому как смертельно больному мы даем иллюзорную надежду на скорое выздоровление. Итак, в конечном счете, это было не что иное, как святая ложь — pia fraus, а в праве на святую ложь нельзя отказать даже самому рьяному защитнику правды.
Принц стоял, опираясь на настольный портрет императрицы Теодоры, и улыбался.
— Я не верую уже ни в Аллаха, ни в какого другого Бога, — тихо произнес он. — Так же как и ты.
— Вот и чудесно, принц.
— А только лишь в Пантарэя, который пронизывает все сущее, — продолжал принц.
— Если вам угодно, да будет так, принц.
— А Коран буду читать одними губами…
— Это мудро, принц, — сказал Петр. — А теперь, когда я исполнил ваше желание, пожалуйста, проводите меня на заседание Совета.
Принц был настолько погружен в себя, что понадобилось некоторое время, пока он осознал, что у других тоже могут быть какие-то желания.
— А зачем тебе туда идти? — спросил он. — Ведь они тебя убьют.
— Я иду защищать свою жизнь, — ответил Петр. — Ничего другого я никогда и не делал, и в этом для меня нет ничего непривычного.
— Но тебе, наверное, еще никогда не приходилось стоять одному против всех янычар, сколько их ни есть. А это — самое сильное войско в мире.
— Что поделаешь, — сказал Петр.
— Ну, тогда иди, — сказал принц. — Я провожу тебя, коли ты на этом настаиваешь. Но, знаешь, когда тебя будут сажать на кол, я стану плакать.
И взяв Петра за руку, он, с трудом переваливаясь на кривых ногах, повел его в глубь коридоров.
БАК!
Дорога вела из полумрака во тьму, из тьмы — в полумрак, по ступенькам вверх-вниз, вправо-влево, а потом еще за угол; смутный звук людских голосов, который Петр расслышал уже давно, становился все отчетливее; хотя путь был не длинный, он занял много времени, ибо принц тащился медленно и с трудом, опираясь о стены и через каждые три шага останавливаясь отдохнуть. Наконец, они добрались до узких, низких дверей, про которые принц шепотом сказал, что это тайный вход в залу заседаний.
— Через него вхожу только я, — сказал он, осторожно нажимая старинную бронзовую ручку, чтоб она не скрипела. Двери полуотворились, и Петр различил голос султана, говорившего, что дольше терпеть уже невозможно и что пора со всей решительностью дать коварному персиянину по рукам.
— Бак! — завопили чауши.
— Владыка Двух Святых Городов пришел к ответственному решению, которое вся империя воспримет с удовлетворением, — проговорил другой голос. — И его с радостью воспримут мои храбрые полки, уже успокоенные известием, что дни презренной жизни того, кто вылез из вонючей канавы, уже сочтены.
Ага, Черногорец, подумал Петр и прошмыгнул вслед за принцем в залу, на скользкую арену неведомой ему восточной политики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97