Таков смысл политики, вдохновителем которой я являюсь как первый советник Его Величества турецкого султана. А так как теперь не военное, а мирное время, то мне не понятно, на каком основании меня, честного гражданина и высокое должностное лицо Османской империи, сажают во Франции под арест и почему моя политическая деятельность оказывается поводом для допроса в застенке Бастилии; против этого я самым решительным образом протестую.
— Вы путешествовали по Франции как честный гражданин и высокое должностное лицо Османской империи? — спросила королева-регентша.
— Никоим образом, Мадам, — ответил Петр. — Во Франции я находился инкогнито.
— Так, стало быть, инкогнито, — произнесла королева-регентша и, словно в огорчении, покачала головой, прикрытой вдовьим чепчиком. — В этом-то и состоит ваша беда, господин де Кукан. Официальный визит одного из самых высоких представителей Османской империи мы приняли бы со всеми надлежащими почестями; но какими почестями мы должны встречать подозрительного чужеземца, который бродит по нашей стране, переодевшись то моряком, то нищенствующим монахом, то бедным дворянином, у которого нет даже слуги? Мы не обязаны знать, кто вы такой, сударь, мы не обязаны верить ненадежной памяти господина де ля Прэри, который полагает, будто опознал в вас известное высокое должностное лицо Турции. Господин де ля Прэри…
Шевалье де ля Прэри снова подскочил к королеве.
— Имею честь быть всецело в Вашем распоряжении, Ваше Величество, — с глубоким поклоном произнес он.
— Вы и впрямь убеждены, что высокий чин Турции, о котором вы упоминали, и этот молодой человек — одно и то же лицо?
Шевалье де ля Прэри улыбнулся.
— Что значит «убежден», Ваше Величество? Я убежден, что Бог есть. Я уверен, что когда-нибудь все мы умрем. А во всем прочем у нас, недалеких человеческих существ, не может быть никакой уверенности. С позиций относительной уверенности и отвлекаясь от человеческой способности ошибаться, могу утверждать, что этот молодой человек весьма похож на одно высокопоставленное лицо Турции, только сейчас ему кое-чего недостает.
— Чего же ему недостает? — спросила королева-регентша.
— Тюрбана, Ваше Величество, — ответил шевалье де ля Прэри. — Тот турецкий вельможа носил тюрбан, в то время как у этого молодого человека на голове одни лишь красиво завитые волосы. Головной убор может сильно изменить физиономию человека; поэтому почти невозможно со всей уверенностью утверждать, что человек, которого год назад мы видели с тюрбаном на голове, и есть тот, кого мы видим теперь без оного.
— Благодарю вас, господин де ля Прэри, — сказала королева-регентша. — Вы столь же остроумны, как и добросовестны.
— Благодарю Ваше Величество за похвалу, которой Ваше Величество изволили одарить своего покорного слугу, — проговорил де ля Прэри и ускакал на свое место.
— Вот видите, сударь, — сказала королева-регентша, — нам неизвестно, кто вы, и это может иметь для вас роковые последствия. Вместо протеста вы должны благодарить нас за то, что мы проявляем столько интереса к вашей безвестной особе. Не рассчитывайте, однако, что вам будет предоставлена возможность изложить дело суду. Еще об одном пустяке мы бы желали услышать: если вы странствуете по нашей стране, как вы говорите, инкогнито, то почему вы это делаете? С какой целью? Мы надеемся, вы не станете убеждать нас, что отправились во Францию забавы ради? Зачем же тогда? Какие у вас были планы?
Петр отметил, что наследный принц, помрачневший и ушедший в себя после окрика матери, сейчас снова ожил и распрямил свои слабовольно опущенные плечи.
— Я не вижу, к чему мне скрывать то, о чем знают все, — не спеша и очень отчетливо произнес Петр. — У меня были планы убить кардинала Джованни Гамбарини.
Общество возбужденно зашумело, а юный король, покраснев, сжал правую руку и прижал кулачок к губам. Королева-регентша наказала его за это сильным шлепком.
— Но почему? — спросила она Петра.
— Я не хочу перечислять здесь все злодейства, за которые я давно уже должен был свернуть ему шею, — ответил Петр. — Но довольно будет и того, если я скажу, что для нас двоих, Гамбарини и меня, на земле нет места; мы постоянно сталкиваемся друг с другом. Вот и теперь: пока я, как уже сказано, прилагаю усилия к умиротворению Европы, он пытается развязать в ней войну. Я приехал для того, чтобы помешать это сделать.
— Право, я впервые слышу, что Его Преосвященство кардинал Гамбарини пытается развязать в Европе войну, — произнесла королева-регентша обычным, ничего не выражающим тоном. — Вы понимаете, что этим заявлением наносите мне оскорбление?
— Этикет, — признался Петр, — был всегда моей слабой стороной, ибо в нем содержится множество предписаний, противоречащих здравому смыслу. Я изучал его столь нерадиво, что так и не смог проникнуться его духом и сжиться с ним. Вот и теперь я не могу понять, как вас, Мадам, могло оскорбить мое заявление о том, что Гамбарини пытается развязать в Европе войну.
Королева-регентша ответила:
— Но ведь тем самым вы косвенно обвиняете и меня, коронованную регентшу этой страны, в том, что я терплю такие преступные безобразия.
— Отчего же, Мадам? — воскликнул Петр. — Разве я обвиняю Вас косвенно? Я обвиняю Вас прямо и бескомпромиссно в том, что Вы, проводя свою политику, слушаетесь фаворитов — то Кончини, то Гамбарини — и тем самым способствуете превращению Франции в австрийскую и испанскую колонию, чтобы папе и Габсбургам уже ничто не мешало объявить войну протестантскому северу Европы!
В шуме, который подняло возмущенное и перепуганное общество, потонули слова «браво, браво!», которыми мальчик-король, устремив очи горе и потрясая в воздухе кулачками, приветствовал гневное заявление Петра.
— Господин де Кукан, — сказала королева-регентша, когда снова воцарилась тишина. — Довольно одного моего жеста, чтоб за эти грубости вам раскаленными клещами вырвали язык. Но в моей стране, то есть в той стране, где правлю я, орудия пыток являются не средством наказания или мести, но инструментом поиска и установления правды; однако вы уже сами сказали о себе более чем достаточно правды. По моему суждению, вы просто сошли с ума от страха перед муками дознания; ничем другим ваше безрассудное заявление я объяснить не могу.
— У меня нет страха перед муками дознания, — сказал Петр, — и я это сейчас Вам докажу.
Собрав все свои силы, как до сих пор ему случалось лишь два или три раза в жизни, он разорвал ремень, которым были связаны его запястья, и, протянув левую руку к противню, набрал полную горсть раскаленных углей, медленно размял их между пальцев и высыпал крошки на каменный пол застенка. Господа и дамы загудели от возбуждения и ужаса, к их носам и губам взметнулись носовые платки, пропитанные духами torturon, которые, как известно, перебивают запах паленого человечьего мяса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
— Вы путешествовали по Франции как честный гражданин и высокое должностное лицо Османской империи? — спросила королева-регентша.
— Никоим образом, Мадам, — ответил Петр. — Во Франции я находился инкогнито.
— Так, стало быть, инкогнито, — произнесла королева-регентша и, словно в огорчении, покачала головой, прикрытой вдовьим чепчиком. — В этом-то и состоит ваша беда, господин де Кукан. Официальный визит одного из самых высоких представителей Османской империи мы приняли бы со всеми надлежащими почестями; но какими почестями мы должны встречать подозрительного чужеземца, который бродит по нашей стране, переодевшись то моряком, то нищенствующим монахом, то бедным дворянином, у которого нет даже слуги? Мы не обязаны знать, кто вы такой, сударь, мы не обязаны верить ненадежной памяти господина де ля Прэри, который полагает, будто опознал в вас известное высокое должностное лицо Турции. Господин де ля Прэри…
Шевалье де ля Прэри снова подскочил к королеве.
— Имею честь быть всецело в Вашем распоряжении, Ваше Величество, — с глубоким поклоном произнес он.
— Вы и впрямь убеждены, что высокий чин Турции, о котором вы упоминали, и этот молодой человек — одно и то же лицо?
Шевалье де ля Прэри улыбнулся.
— Что значит «убежден», Ваше Величество? Я убежден, что Бог есть. Я уверен, что когда-нибудь все мы умрем. А во всем прочем у нас, недалеких человеческих существ, не может быть никакой уверенности. С позиций относительной уверенности и отвлекаясь от человеческой способности ошибаться, могу утверждать, что этот молодой человек весьма похож на одно высокопоставленное лицо Турции, только сейчас ему кое-чего недостает.
— Чего же ему недостает? — спросила королева-регентша.
— Тюрбана, Ваше Величество, — ответил шевалье де ля Прэри. — Тот турецкий вельможа носил тюрбан, в то время как у этого молодого человека на голове одни лишь красиво завитые волосы. Головной убор может сильно изменить физиономию человека; поэтому почти невозможно со всей уверенностью утверждать, что человек, которого год назад мы видели с тюрбаном на голове, и есть тот, кого мы видим теперь без оного.
— Благодарю вас, господин де ля Прэри, — сказала королева-регентша. — Вы столь же остроумны, как и добросовестны.
— Благодарю Ваше Величество за похвалу, которой Ваше Величество изволили одарить своего покорного слугу, — проговорил де ля Прэри и ускакал на свое место.
— Вот видите, сударь, — сказала королева-регентша, — нам неизвестно, кто вы, и это может иметь для вас роковые последствия. Вместо протеста вы должны благодарить нас за то, что мы проявляем столько интереса к вашей безвестной особе. Не рассчитывайте, однако, что вам будет предоставлена возможность изложить дело суду. Еще об одном пустяке мы бы желали услышать: если вы странствуете по нашей стране, как вы говорите, инкогнито, то почему вы это делаете? С какой целью? Мы надеемся, вы не станете убеждать нас, что отправились во Францию забавы ради? Зачем же тогда? Какие у вас были планы?
Петр отметил, что наследный принц, помрачневший и ушедший в себя после окрика матери, сейчас снова ожил и распрямил свои слабовольно опущенные плечи.
— Я не вижу, к чему мне скрывать то, о чем знают все, — не спеша и очень отчетливо произнес Петр. — У меня были планы убить кардинала Джованни Гамбарини.
Общество возбужденно зашумело, а юный король, покраснев, сжал правую руку и прижал кулачок к губам. Королева-регентша наказала его за это сильным шлепком.
— Но почему? — спросила она Петра.
— Я не хочу перечислять здесь все злодейства, за которые я давно уже должен был свернуть ему шею, — ответил Петр. — Но довольно будет и того, если я скажу, что для нас двоих, Гамбарини и меня, на земле нет места; мы постоянно сталкиваемся друг с другом. Вот и теперь: пока я, как уже сказано, прилагаю усилия к умиротворению Европы, он пытается развязать в ней войну. Я приехал для того, чтобы помешать это сделать.
— Право, я впервые слышу, что Его Преосвященство кардинал Гамбарини пытается развязать в Европе войну, — произнесла королева-регентша обычным, ничего не выражающим тоном. — Вы понимаете, что этим заявлением наносите мне оскорбление?
— Этикет, — признался Петр, — был всегда моей слабой стороной, ибо в нем содержится множество предписаний, противоречащих здравому смыслу. Я изучал его столь нерадиво, что так и не смог проникнуться его духом и сжиться с ним. Вот и теперь я не могу понять, как вас, Мадам, могло оскорбить мое заявление о том, что Гамбарини пытается развязать в Европе войну.
Королева-регентша ответила:
— Но ведь тем самым вы косвенно обвиняете и меня, коронованную регентшу этой страны, в том, что я терплю такие преступные безобразия.
— Отчего же, Мадам? — воскликнул Петр. — Разве я обвиняю Вас косвенно? Я обвиняю Вас прямо и бескомпромиссно в том, что Вы, проводя свою политику, слушаетесь фаворитов — то Кончини, то Гамбарини — и тем самым способствуете превращению Франции в австрийскую и испанскую колонию, чтобы папе и Габсбургам уже ничто не мешало объявить войну протестантскому северу Европы!
В шуме, который подняло возмущенное и перепуганное общество, потонули слова «браво, браво!», которыми мальчик-король, устремив очи горе и потрясая в воздухе кулачками, приветствовал гневное заявление Петра.
— Господин де Кукан, — сказала королева-регентша, когда снова воцарилась тишина. — Довольно одного моего жеста, чтоб за эти грубости вам раскаленными клещами вырвали язык. Но в моей стране, то есть в той стране, где правлю я, орудия пыток являются не средством наказания или мести, но инструментом поиска и установления правды; однако вы уже сами сказали о себе более чем достаточно правды. По моему суждению, вы просто сошли с ума от страха перед муками дознания; ничем другим ваше безрассудное заявление я объяснить не могу.
— У меня нет страха перед муками дознания, — сказал Петр, — и я это сейчас Вам докажу.
Собрав все свои силы, как до сих пор ему случалось лишь два или три раза в жизни, он разорвал ремень, которым были связаны его запястья, и, протянув левую руку к противню, набрал полную горсть раскаленных углей, медленно размял их между пальцев и высыпал крошки на каменный пол застенка. Господа и дамы загудели от возбуждения и ужаса, к их носам и губам взметнулись носовые платки, пропитанные духами torturon, которые, как известно, перебивают запах паленого человечьего мяса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97