Только не думайте, что Джованни Гамбарини боялся папы и его проклятий, он боялся меня и был прав. Вы отважились утверждать, что правитель из меня не вышел. Да, да, то же самое сказал бы человек, незнакомый с земледелием, понаблюдав за действиями нового хозяина, который только что получил заброшенную усадьбу. Этот новый земледелец перевернул бы все вверх дном и уничтожил бы на своем участке все, что счел бы негодным и прогнившим; а непонимающий в этом деле наблюдатель, увидев это опустошение, конечно, заявил бы, что тот действует как безумец. Но я отнюдь не сумасшедший, господин приор, и свою государственную деятельность пагубной не считаю, а потому мой ответ на ваш вызов — это решительное и твердое нет. Нет — добровольно не отступлюсь никогда.
— Тогда сожалею, но… Вы этого сами хотели, — сказал Интрансидженте и щелкнул пальцами. Изотта при этом прижала к губам носовой платок и закрыла глаза. Услышав позади, как звякнула щеколда, Петр оглянулся и увидел палача в красном одеянье, без капюшона, поспешно входящего в двери; и это было последнее, что ему дано было увидеть, потому что приор Интрансидженте, движением на удивление проворным и точным, набросил ему на голову черное покрывало, которое извлек из широкого рукава своей белой рясы. Что-то пролетело со свистом, и на шее Петра вокруг металлического ошейника, скрытого под воротником, обвилась тонкая веревка со свинцовым ядром на конце. Палач, туго затягивая веревку правой рукой, словно укрощая дикого жеребца, подошел вплотную к Петру, намереваясь левой свернуть ему шею, но Петр, которому петля не причиняла боли, вспомнив один из многих уроков, что преподнес ему в кулачных боях незабвенный Франта, сын побродяжки Ажзавтрадомой, неожиданно резко присев, обхватил руками, сомкнутыми за спиной, затылок палача и перебросил его, словно мешок, через правое плечо так, что заплечных дел мастер грохнул к его ногам.
Лишенный возможности в этой спешке сбросить покрывало, затянутое веревкой, Петр выхватил из ножен шпагу и вслепую сделал яростный выпад в том направлении, где, по его расчету, мог стоять Интрансидженте, и на самом деле ощутил, как шпага входит в чье-то живое тело. К общему крику, раздавшемуся следом, присоединился крик палача, Поднимающегося с земли. Когда же Петру наконец удалось освободиться от веревки и покрывала, он при виде содеянного тоже возопил от ужаса, потому что шпага пронзила не одно, а два тела — грудь Интрансидженте и горло Изотты, которая в страхе спряталась за спиной приора; Интрансидженте, пораженный в сердце, был мертв, а Изотта, стоя на коленях, кашляя и хрипя, обеими руками старалась задержать кровь, ключом бившую из раны.
— Убийца! — взвизгнула герцогиня и со всего размаху всадила ножницы в грудь Петра, но хрупкий инструмент, наткнувшись на кольчугу, сломался.
— Он дьявол! Дьявол! — завизжала вдова, очевидно, обезумев, и упала с отчаянными рыданиями на тело дочери, распростертой в луже крови: последние силы уже оставляли Изотту.
— Так тебе и надо, стерва, — бросила Бьянка, которая на протяжении всей этой сцены грызла орешки, вынимая их из бумажного кулька. Было неясно, относится эта брань к умирающей принцессе или убитой горем герцогине-матери.
Тут палач, поднявшись с земли, бросился на Петра и, обхватив его колени, пытался повалить, но Петр избавился от преследователя, нанеся ему удар ногой в подбородок; когда же, подбежав к дверям, он распахнул их, четверо испуганных слуг, которые, прильнув к дверям, подслушивали из коридора, ввалились в комнату.
— Прочь, прочь с дороги! — кричал Петр, размахивая окровавленной шпагой. Промчавшись по пустынному коридору в главный зал для аудиенций, он скрылся на балконе.
Мы уже заметили и в надлежащем месте обратили внимание на то, что, хотя герцогский дворец и был весьма прочен, поскольку был воздвигнут из огромных плит, извлеченных из древнеримских развалин, его мощные стены не могли помешать страмбскому люду выведывать новости, часто, правда, искаженные и переваренные, обо всем том важном и примечательном, что происходило во дворце. Вот и сейчас весть о том, что во дворце готовится или уже творится нечто ужасное, чудовищный финал перуджанской трагедии, разыгравшейся по вине преступного бродяги, пришлого чужеземца, который завладел герцогским троном, привлекла на пьяцца Монументале толпы народа, а когда на балконе появился преступный бродяга-лжегерцог собственной персоной, по толпе прошло некое волнообразное движение — люди отшатнулись шага на два, словно на них вдруг налетел шквальный ветер.
— Люд страмбский! Страмбане! — воскликнул Петр насколько мог громко и отчетливо. — Хочу сообщить вам радостную весть: мне удалось избежать покушения, которое на меня готовил приор Интрансидженте, намереваясь вас, страмбане, лишить первого справедливого правителя, который когда-либо возглавлял это государство и которого само Провидение призвало сюда, дабы раз и навсегда покончить со всякой несправедливостью, чинимой властителями Страмбы.
После первых же слов Петра начало твориться нечто совершенно невообразимое: собравшиеся на площади не вознаградили оратора за радостную весть громкими криками «Эввива!», как ему того хотелось бы, не разразились оскорбительной бранью и свистом, которых он опасался, — они остались немы, словно карпы, попавшие в сети, и потихоньку стали расходиться. Движение это было неторопливо и едва заметно, но чернота людских скоплений постепенно серела, а островки свободного пространства между отдельными группами увеличивались, будто кто-то в ширину и длину растягивал дырявое кружево.
— Чтобы претворить в жизнь все свои замыслы, единственная цель которых есть ваше благо, дорогие страмбане, — продолжал Петр, — я с этой минуты начинаю управлять государством самовластно, без помощи Большого магистрата, который я распускаю. И Суд двенадцати мудрецов, которые на самом деле оказали себя глупцами и трусами, я упраздняю.
Некоторое время Петр продолжал говорить, мучительно сознавая бессмысленность и тщету своих усилий, и остановился только тогда, когда площадь опустела, словно весь город вымер: исчезли все, включая каменщика, что недавно красовался на лестнице у фасада одного из домов, подправляя штукатурку; исчезли все, даже мальчик, только что вертевший кубарь возле статуи императора Веспасиана, которую недавно отчистили и снабдили новыми зрачками; исчезли все, вплоть до швейцара, только что охранявшего вход во дворец Гамбарини; исчезли все, вместе с горбуньей, прозванной Коротышка Поликсена, которая держала напротив костела лавчонку с мелкими стеклянными безделушками; исчезли все, кроме Петра, который все еще стоял в одиночестве на балконе и глядел на чистые гладкие плиты, которыми была вымощена площадь, и твердил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134