его pasta asciutta были неподражаемы. А как же, спросим мы, как поступила, овдовев, прекрасная Финетта? Она предприняла нечто неслыханное: перебралась, собрав пожитки, к графу Джованни Гамбарини, то бишь к человеку, который — если изыскатели «пятен на солнце» не ошибались — сам являлся либо мог являться косвенным убийцей ее мужа, не больше и не меньше; Финетта заступила на должность дворцовой служительницы, то ли старшей управительницы, то ли репрезентантки или как там еще эта должность называется, но главное — и тут уж никак нельзя сомневаться — графской любовницы. Ходили слухи — а в таком небольшом городке, как Страмба, все тайное быстро становится явным, — что в этой своей новой постыдной роли она держится заносчиво и властно, что с прислугою резка, как бритва, да и с молодым графом обращается, словно с тряпкой; рассказывали, будто она еще и осмотреться во дворце как следует не успела, а все ключи уже были у нее в кармане, она обнюхала все кладовые и чуланы, все гардеробы и горки с серебром. Говорят, будто Джованни Гамбарини это по душе, потому что в хозяйственных делах он ровно ничего не смыслит, и пока Финетта не вошла в силу, прислуга пользовалась этой его неспособностью и обкрадывала так безжалостно, словно все задались целью довести графа до нищенской сумы не долее как через год.
Вот сколько мы рассказали о деяниях первого из двух молодых людей, на которых, как мы уже отмечали, были обращены все взоры страмбан. Представим же теперь отчет о судьбе второго юноши, Петра Куканя.
Начальник страмбского гарнизона, капитан д'Оберэ, заносчивый француз, который был облечен доверием и должен был сопровождать высокородную маменьку с дочкой на их пути в неизвестном направлении, возвратился, исполнив свою ответственную и деликатную миссию, четыре недели спустя, и Петр отправился к нему, в то крыло герцогского дворца, где размещались казармы, с несложной целью: если потребуется, приставить капитану нож к горлу и вынудить раскрыть тайное прибежище герцогини Дианы и Изотты.
Он застал долговязого, элегантного капитана на казарменном плацу, где тот муштровал неуклюжего новобранца, явно изнеженного сынка состоятельных родителей, решившего посвятить жизнь военному ремеслу и теперь учившегося обращаться с мушкетом — ружьем столь тяжелым, что при стрельбе его нужно было опирать на подставку с развилкой, воткнутую в землю; ружье было явно не для его слабых ручек. А кроме ружья, через левое плечо новобранца был перекинут кожаный подсумок, начиненный деревянными коробками с отмеренными дозами пороха, у пояса висела сумка с пулями, на шее — фитиль, свернутый мотком; все это, очевидно, мешало ему, стесняло и делало еще более несчастным, чем обычно бывает новоиспеченный солдатик, впервые в жизни оторванный от маменькиного подола.
— Расставь ноги как следует, — не стой мне здесь comme un esturgeon malade, ax, sacrebouiffre, вот это подарочек, долго мы тебя ждали, ну и сокровище себе вымолили, espece de limacel! — гремел капитан, и чем больше он гремел, тем более неловкими и неуклюжими становились движения новобранца. — Теперь зажмурь глаз, левый, са va sans dire, пока отверстие и мушка не станут в одну линию, так, feu!
Бедняга пальнул в сторону огромной бумажной мишени, прислоненной к глиняной насыпи, на расстоянии двухсот шагов замыкающей казарменный двор, и растянулся плашмя, сбитый с ног мощной отдачей, а пуля меж тем скрылась в глубине вала, отклонившись на три фута вправо от края мишени.
Капитан застонал, запричитал и закрыл глаза, глухо изрыгая по-французски дьявольские проклятия, за которые после смерти расплачиваются двумя сотнями лет чистилища, а когда раскрыл глаза снова, то увидел Петра.
— Tiens, наш уважаемый schioppetti, — проговорил он. — Надо полагать, вы пришли показать этому imbecile, как пользуются огнестрельным оружием?
Петр, памятуя, что с гасконцами — а капитан д'Оберэ был гасконец — нужно разговаривать властно и решительно, выставил вперед подбородок.
— Синьор, — сказал он, — только своему ближайшему приятелю, графу Гамбарини, я позволил в шутку называть меня schioppetti, и то лишь однажды: второй раз я бы ему этого не простил. Но если вам угодно увидеть, как нужно стрелять и что значит «стрелять», пожалуйста, я к вашим услугам.
Капитан д'Оберэ набрал воздуху, чтобы ответить на свой солдатский манер, но не произнес ничего, а только испытующе заглянул в темные, широко расставленные глаза Петра.
— Синьор слишком возомнил о себе, и это нравится девушкам, даже самым знатным. Хорошо, посмотрим, в какой степени высокое самомнение синьора соответствует действительности. Я собственноручно заряжу ружье, чтобы синьор не мог отговориться тем, что не все было comme il faut.
Из деревянной коробочки — вынув ее из подсумка новобранца, который тем временем поднялся с земли и встал на свои трясущиеся ножки, — капитан засунул в дуло пулю, плотно забил ее пыжом, который загнал внутрь шомполом, а из воловьего рога насыпал на полку мелкого пороху.
Пока он проделывал эту сложную процедуру, которая, когда исполнялась по команде, требовала шестнадцати счетов, в окна казарм, как не без удовольствия отметил Петр, начали высовываться головы любопытных, а из главного входа, из ворот конюшни, из столовой, один за другим, а там все гуще и гуще повалили пехотинцы и кавалеристы, канониры и копьеносцы, шталмейстеры, слуги и алебардники, писари и повара, и трубачи, и барабанщики, и как там весь этот воинский сброд прозывался, господа и прислуга, новички и обстрелянные солдаты; весть о том, что Петр Кукань из Кукани объявился на казарменном дворе и намерен похвастать своим искусством стрелка, однажды уже столь славно обнаруженным, как видно, с быстротою молнии облетела казармы и подняла на ноги даже тех, кто уже успел забраться в постель и уснул.
Мушкет, который капитан передал Петру, по всем правилам подготовленный для выстрела, с зажженным фитилем, был тяжел, как небольшая пушка — по крайней мере, раза в два тяжелее любимой Петром пищали Броккардо, но Петр сказал себе, что если ему во время его показательного выступления суждено произвести надлежащий эффект, достойный Петра Куканя из Кукани, он не должен пользоваться подставкой; отойдя от мишени на пять шагов дальше несчастного новобранца, он оставил вилку-подставку на прежнем месте, воткнутой в землю.
— Эй, мсье де Кукан, — разгневался капитан. — А кто же станет подносить вам la fourche? Наши мушкетеры подставку носят сами.
— А мне никакая подставка не нужна, — возразил Петр.
— Но у нас подставкой пользуются обязательно, это записано в регламенте.
— Я ведь пока не ваш подчиненный, не вхожу в состав вашего гарнизона и буду стрелять, как я хочу и как привык, — сказал Петр.
Широко расставив ноги, чтобы капитан не смог сделать ему замечание, будто он стоит comme un esturgeon malade, как хворый осетр, Петр, поднимая мушкет, вдруг подумал — внезапная, безумная, но прельстительная, исполненная мощной силы и убедительности мысль осенила его, словно порожденная самой Судьбою, и, теперь явившись, мысль эта еще сильнее вынуждала его не сдаваться, не запугивать себя ее невозможностью и нашептывала на ухо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
Вот сколько мы рассказали о деяниях первого из двух молодых людей, на которых, как мы уже отмечали, были обращены все взоры страмбан. Представим же теперь отчет о судьбе второго юноши, Петра Куканя.
Начальник страмбского гарнизона, капитан д'Оберэ, заносчивый француз, который был облечен доверием и должен был сопровождать высокородную маменьку с дочкой на их пути в неизвестном направлении, возвратился, исполнив свою ответственную и деликатную миссию, четыре недели спустя, и Петр отправился к нему, в то крыло герцогского дворца, где размещались казармы, с несложной целью: если потребуется, приставить капитану нож к горлу и вынудить раскрыть тайное прибежище герцогини Дианы и Изотты.
Он застал долговязого, элегантного капитана на казарменном плацу, где тот муштровал неуклюжего новобранца, явно изнеженного сынка состоятельных родителей, решившего посвятить жизнь военному ремеслу и теперь учившегося обращаться с мушкетом — ружьем столь тяжелым, что при стрельбе его нужно было опирать на подставку с развилкой, воткнутую в землю; ружье было явно не для его слабых ручек. А кроме ружья, через левое плечо новобранца был перекинут кожаный подсумок, начиненный деревянными коробками с отмеренными дозами пороха, у пояса висела сумка с пулями, на шее — фитиль, свернутый мотком; все это, очевидно, мешало ему, стесняло и делало еще более несчастным, чем обычно бывает новоиспеченный солдатик, впервые в жизни оторванный от маменькиного подола.
— Расставь ноги как следует, — не стой мне здесь comme un esturgeon malade, ax, sacrebouiffre, вот это подарочек, долго мы тебя ждали, ну и сокровище себе вымолили, espece de limacel! — гремел капитан, и чем больше он гремел, тем более неловкими и неуклюжими становились движения новобранца. — Теперь зажмурь глаз, левый, са va sans dire, пока отверстие и мушка не станут в одну линию, так, feu!
Бедняга пальнул в сторону огромной бумажной мишени, прислоненной к глиняной насыпи, на расстоянии двухсот шагов замыкающей казарменный двор, и растянулся плашмя, сбитый с ног мощной отдачей, а пуля меж тем скрылась в глубине вала, отклонившись на три фута вправо от края мишени.
Капитан застонал, запричитал и закрыл глаза, глухо изрыгая по-французски дьявольские проклятия, за которые после смерти расплачиваются двумя сотнями лет чистилища, а когда раскрыл глаза снова, то увидел Петра.
— Tiens, наш уважаемый schioppetti, — проговорил он. — Надо полагать, вы пришли показать этому imbecile, как пользуются огнестрельным оружием?
Петр, памятуя, что с гасконцами — а капитан д'Оберэ был гасконец — нужно разговаривать властно и решительно, выставил вперед подбородок.
— Синьор, — сказал он, — только своему ближайшему приятелю, графу Гамбарини, я позволил в шутку называть меня schioppetti, и то лишь однажды: второй раз я бы ему этого не простил. Но если вам угодно увидеть, как нужно стрелять и что значит «стрелять», пожалуйста, я к вашим услугам.
Капитан д'Оберэ набрал воздуху, чтобы ответить на свой солдатский манер, но не произнес ничего, а только испытующе заглянул в темные, широко расставленные глаза Петра.
— Синьор слишком возомнил о себе, и это нравится девушкам, даже самым знатным. Хорошо, посмотрим, в какой степени высокое самомнение синьора соответствует действительности. Я собственноручно заряжу ружье, чтобы синьор не мог отговориться тем, что не все было comme il faut.
Из деревянной коробочки — вынув ее из подсумка новобранца, который тем временем поднялся с земли и встал на свои трясущиеся ножки, — капитан засунул в дуло пулю, плотно забил ее пыжом, который загнал внутрь шомполом, а из воловьего рога насыпал на полку мелкого пороху.
Пока он проделывал эту сложную процедуру, которая, когда исполнялась по команде, требовала шестнадцати счетов, в окна казарм, как не без удовольствия отметил Петр, начали высовываться головы любопытных, а из главного входа, из ворот конюшни, из столовой, один за другим, а там все гуще и гуще повалили пехотинцы и кавалеристы, канониры и копьеносцы, шталмейстеры, слуги и алебардники, писари и повара, и трубачи, и барабанщики, и как там весь этот воинский сброд прозывался, господа и прислуга, новички и обстрелянные солдаты; весть о том, что Петр Кукань из Кукани объявился на казарменном дворе и намерен похвастать своим искусством стрелка, однажды уже столь славно обнаруженным, как видно, с быстротою молнии облетела казармы и подняла на ноги даже тех, кто уже успел забраться в постель и уснул.
Мушкет, который капитан передал Петру, по всем правилам подготовленный для выстрела, с зажженным фитилем, был тяжел, как небольшая пушка — по крайней мере, раза в два тяжелее любимой Петром пищали Броккардо, но Петр сказал себе, что если ему во время его показательного выступления суждено произвести надлежащий эффект, достойный Петра Куканя из Кукани, он не должен пользоваться подставкой; отойдя от мишени на пять шагов дальше несчастного новобранца, он оставил вилку-подставку на прежнем месте, воткнутой в землю.
— Эй, мсье де Кукан, — разгневался капитан. — А кто же станет подносить вам la fourche? Наши мушкетеры подставку носят сами.
— А мне никакая подставка не нужна, — возразил Петр.
— Но у нас подставкой пользуются обязательно, это записано в регламенте.
— Я ведь пока не ваш подчиненный, не вхожу в состав вашего гарнизона и буду стрелять, как я хочу и как привык, — сказал Петр.
Широко расставив ноги, чтобы капитан не смог сделать ему замечание, будто он стоит comme un esturgeon malade, как хворый осетр, Петр, поднимая мушкет, вдруг подумал — внезапная, безумная, но прельстительная, исполненная мощной силы и убедительности мысль осенила его, словно порожденная самой Судьбою, и, теперь явившись, мысль эта еще сильнее вынуждала его не сдаваться, не запугивать себя ее невозможностью и нашептывала на ухо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134