Расцветали яблони и груши…
— Что распелся? — услышал я голос Василяки.
— От удачи.
Задача выполнена. Мы с Хохловым невредимы. Казалось бы, все основания радоваться. Но, выйдя из самолета, мы сразу почувствовали себя виноватыми, а до предела натруженный рев взлетающих «илов» заставил насторожиться.
С докладом о разведке шли молча. Не отличавшийся словоохотливостью, Иван Андреевич не выдержал и, как всегда при волнении, чуть заикаясь, сказал:
— 3-зря мы штурмовали. П-попадет.
— Поздно каяться. Будем держать ответ.
Часто боевая действительность не дает истребителю времени на обдумывание решения. Она властно требует немедленных действий. Так было и в этом вылете. Штурмовка казалась разумной. Непростительно упустить врага, попавшего на мушку. Здесь, на земле, возникло опасение — не заставили ли мы своими действиями взлететь дежурных истребителей противника? Их было около десятка. Не меньше и в воздухе. Все эти самолеты немцы могут направить на перехват нашей взлетающей группы, в составе которой только двенадцать «яков». Численный перевес в истребителях будет на стороне противника. Это затруднит удар по аэродрому, а то и совсем сорвет его.
Тревога за успех вылета, за судьбу товарищей терзала меня. Хорошо бы, взлет наших сейчас растянулся. Тогда фашистские истребители, с которыми мы встречались в воздухе, израсходуют бензин и сядут на аэродром.
— Давай полетим снова, — предлагает Хохлов. — Может, успеем помочь?
— Надо посоветоваться с командиром полка.
Ушли в воздух последние самолеты. Взлет ни на минуту не растянулся. Василяка, мерно размахивая древком стартового флажка, выслушал меня и с необычным для него спокойствием в таких случаях спросил:
— Может, возвратить группу?
Я не понял, что означает вопрос, но меня поразило равнодушие командира к случившемуся. Несколько секунд я растерянно стоял, потом собрался с духом и выпалил:
— Это не в моей власти! Это в вашей власти! Как хотите, так и поступайте, а мы свою задачу выполнили. Выполнили, как смогли.
Флажок Василяки со свистом рассек воздух.
— Так зачем же советуешься со мной? Нашкодничал, ну и выкручивался бы сам, без меня! Что я теперь могу сделать? Ты же обстановку там знаешь лучше меня.
Действительно, зря я сейчас доложил командиру о штурмовке. Зачем его заставлять терзаться? Надо бы только попросить разрешения на вылет.
— Ладно. — Командир примирительно махнул флажком. Летчики — народ отходчивый. — Надо решать. Своей штурмовкой вы расшевелили осиное гнездо, осы остервенели. В такой момент к ним не подходи. Может, подождать, пока они снова заберутся в гнездо, а уж там их и придавить? Идет?
— Значит, возвратить оба полка?
— Да, да! — подтвердил Василяка. — Или пусть летят?
В минуты колебания человек взвешивает все «за» и «против». Стоит ему в такой момент дать совет — и он перетянет. Какая нужна осторожность!
Штурмовики и истребители уже собрались и взяли курс на Винницу. В удаляющейся ритмичной музыке моторов и спокойном полете чувствовалась хорошая выучка летчиков. Командует истребителями опытный офицер Василий Рогачев. Он сумеет организовать разумно воздушное сражение. Я взглянул на часы. С момента нашего обстрела аэродрома прошло минут двадцать. Столько же займет полет наших до Винницы. У немецких истребителей, встретившихся нам в небе, горючее уже на исходе. К прилету наших они должны сесть.
— Что молчишь? — спрашивает Василяка. — Заварил кашу — так думай, как теперь быть.
— Пусть летят, — уверенно посоветовал я. — Но на всякий случай нужно передать истребителям, чтобы забирались выше, до предела. Да и мне с Иваном Андреевичем разрешите снова туда слетать?
— Правильно. Только быстрей!
Моторов мы не жалели. Спешили, И первое, что я увидел на подходе к фашистскому аэродрому, — столбы черного дыма. Они высоко поднялись в небо. Дым, как мне сначала показалось, выходил из торчащих красных труб. На миг я усомнился в правильности курса: не вышли ли мы на какой-нибудь завод?
Вскоре все прояснилось. Красные трубы — языки пламени. Они виднелись не только на аэродроме, но и далеко по сторонам. Так горят только самолеты. Среди них, наверное, и наши. Идет бой. Мы пришли, как говорится, к шапочному разбору.
Мчимся к аэродрому. На нем виднеются черные пятна воронок от разорвавшихся бомб и бушует пламя на стоянке самолетов. Хорошая работа наших штурмовиков теперь уже не радует. Все испортили костры вне аэродрома. В этот момент передо мной сверкнули огненные нити. «Зазевался, — подумал я, — и вражеский истребитель ударил по мне».
Уклоняясь от противника, круто рванул «як» и отчетливо увидел, что впереди меня и ниже, словно рой пчел, крутятся самолеты. Я как бы ожил. Мы с Хохловым еще не опоздали. У нас преимущество в высоте, и мы можем атаковать по выбору.
Но… я вижу всего два истребителя противника, в отчаянии вырывающихся из объятий «яков». Один из них взорвался, забрызгав небо огнем, другой камнем пошел вниз. А еще? Не верится, что противника в небе больше нет.
Лейтенант Марков, обычно уравновешенный на земле, радостно возбужден, глаза его горят. В этом бою он с Рудько сразил два самолета. И Виталий, очевидно, опьянен победой. Я поздравил его.
— Любое дело надо начинать с азов, тогда наверняка добьешься успеха! Хотя я и ваш зам, но не зря полетал ведомым: набирался опыта, — ответил он несколько самоуверенно.
Бой был долгим и жестоким, но наши появились над аэродромом значительно выше восьмерки патрульных истребителей. Количественное и тактическое преимущество было на нашей стороне, поэтому все так гладко и прошло. Правда, ведомого Маркова пощипали фашисты, и он с большим трудом посадил самолет. Об этом надо бы Виталию напомнить, но не хотелось суровой правдой омрачать радость первой победы. Удачи делают нас добрее, снисходительнее.
Михаил Рудько садился последним. Когда подрулил на свою стоянку, мы пошли поглядеть на. его подбитый «як».
Летчик не спеша и с горделивым чувством, какое бывает после удачного вылета, вылез из самолета. Он легко спрыгнул с крыла, снял шлемофон, подставил ветру и солнцу свой черный чуб и, выпрямившись, жадно и облегченно вздохнул. На раскрасневшемся лице по-юношески откровенная радость. Я хорошо понимал его состояние и подошел, чтобы поздравить с успехом. К моему удивлению, Рудько стал медленно оседать на землю. Ранен? Никаких признаков. Только лицо побледнело, но было спокойно, с застывшей улыбкой.
Сбежался народ. Кто с тревогой, кто с осуждением смотрел на лежащего человека, а кто-то наклонился и стал теребить его за грудь. Я отдернул руку:
— Оставьте его в покое. Он устал.
Да, именно устал! Устал мозг, устали нервы, мышцы. Впечатлительный по натуре, Рудько сейчас все отдал тяжелому и затяжному бою.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103