камзол попугаистой оранжево-голубой расцветки, расшитый где только можно золотым позументом, башмаки из светлой кожи, похожие на двух маленьких бегемотиков. Лихо заломленную шляпу немыслимого фасона, огромнейшие поля которой возлежали на его плечах, украшал аляповатый букет разноцветных перьев. Завершал картину неимоверно длинный меч (и как только он его обнажать умудряется?) в сверкающих ножнах на широком кожаном поясе. Лицо парня — надо заметить, очень красивое, с точёным профилем — очень портило выражение, какое я неоднократно наблюдал у многочисленных представителей низшего начальства: этакое самодовольно-глуповатое, с налетом превосходства и лёгкого покровительства.
— Уразумел уже, что сей мир тебя не имет? — произнёс появившийся с менторской интонацией, как говорят с неразумным ребенком.
— Вообще-то воспитанные люди здороваются, — язвительно заметил я.
— Так то люди. Им, понятно дело, здравия хочется. А нам-то оно на что?
— «Вам» — это кому?
— «Вам» — это... ну, нам, конечно... Мне, тебе, другим, которые уже это...
— Что — «это»?
— Так... это самое... Ты уж вон, — он махнул рукой в сторону моего «фантома», — почти что умер. Я тоже... почти.
— И кто же ты кто такой? Как звать-величать? — спросил я.
— Не зови ушедшего, — сказал он, многозначительно покачав указательным пальцем и нахмурив брови, кои жесты, по его мнению, должны были придать ему многозначительный вид. — Я послан за тобой, а потому реки: «Посланник».
Короче говоря, ушёл он от ответа.
— И кем же ты послан?
— Тем. Або Другим. А то и Обоими — не мне ведать.
— А если поконкретнее? — настаивал я.
— По... чаво? — не понял он слова.
— Точнее сказать можешь: кто послал тебя? Куда идти? Для чего?
— Дык, совет старцев-веломудров меня за тобою послал. Твоё Предназначение, опять же... То ись, разговорщик-то я невеликий, — всё же смутился он. — Моё дело — тебя привести. Вот придём, там всё и узнаешь.
— А ты уверен, что я с тобой пойду?
Скривив рот, он пожал плечами, что можно было истолковать лишь однозначно: а куда ж ты денешься? И это меня взбесило.
— Ну-ну, жди! — сердито бросил я и, оставив нового знакомца сидеть на песочнице, отправился обследовать этот знакомый мир, вдруг ставший для меня новым и непривычным. В голове крутились всяческие шаловливые мысли о том, каким весёлым и проказливым привидением я стану. Однако меня ждало разочарование. Лишь только я свернул за угол дома, передо мной разверзлась бездоннейшая чёрная пустота. И то же самое — за всеми другими углами. Городской пейзаж смотрелся целостно лишь с того места, где меня настигла смерть. Стоило отойти на несколько шагов, как в «картинке» появлялись чёрные щели, уходящие бесконечно вверх и вниз. Расколотая земля и, того больше, расколотое небо оставляли неимоверно гнетущее впечатление.
Я стоял на краю трещины, невидяще глядя в тёмное ничто. И только теперь различные грустные мысли, соответствующие моменту, проникли в моё сознание: вот, не успел этого... не завершил того... а как же без меня там?..
— Слышь, приятель, — услышал я над ухом. Подошедший Посланник говорил уже заискивающе, — ты того... не это... Тебе ж на самом деле-то свезло, как не знамо кому! Вот так бы сейчас просто помер — и всё! А тама тебя тело ждет, в коем ты Предназначение свершить должон.
— Какое тело? Где — «тама»?
— Дык, это... моё, говорю, тело. Зазря я, что ль, согласился его уступить? Да и, опять же, сам посуди: деться-то тебе некуда! Выбор-то невелик: иль выполняй Предназначение, иль — Вечный Схлоп!
— Вечный Схлоп? Что это?
— У-у-у... Это такая... такое... ну, навсегда, наверное... и страшно-о-о...
— Ладно, красноречивый, — сказал я ему, — уговорил. Пошли к твоим старцам, Бог с тобой!
— Оба, — довольно ответил тот. — Иди за мной.
Вне пространства,
вне времени
Мы завернули за угол, где в моём обычном мире пролегала улица Вижайская. Однако та странная улица, на которую мы вышли, ничего общего с Вижайской не имела. Начинаясь из ниоткуда, она уходила куда-то далеко, в бесконечность. По одной стороне её стояли недостроенные дома, напоминавшие дворцы, сошедшие с кульманов бездарных архитекторов. С другой стороны располагались причудливо-фантомные здания, в которых, вопреки всем законам физики, вместо многих этажей зияли пустоты.
А потом начались совсем уж странные вещи. Своего сопровождающего я вдруг увидел далеко-далеко впереди. Он что-то кричал — не разберёшь, что — и очень оживлённо жестикулировал. А меня начали со всех сторон обступать существа, среди которых Квазимодо смотрелся бы писаным красавцем. Все они были какие-то недоразвитые и абсолютно непропорциональные: у одних — маленькое тельце при огромных руках-ногах, у других — наоборот, огромное тело с маленькими конечностями и крошечной головкой, кто-то — с одной рукой, другие — одноногие. Какие-то шаржи на людей!
— Подай монетку! Подай монетку! Ты богатый, у тебя много монеток! Подай! — загундосили они.
— Какие монеты? — удивился я. — Откуда они у меня?
— А в кармане-то, в кармане! Ну, не скупись! — причитали они.
Я полез в карман и, к своему удивлению, обнаружил там довольно увесистый кожаный мешочек. Раскрыв его, я удивился ещё больше: он был полон золотых монет, блестевших так, словно на них падал яркий солнечный луч, несмотря на то, что нас окружал лишь рассеянный и тусклый, как при густой облачности, свет.
— Ну что ж, держите.
Я стал раздавать обступившим меня жёлтенькие кругляши. Наглыми они не были: каждый, получив монетку, отходил в сторонку и растворялся в окружающей фата-моргане. Одарив последнего из несчастных, я заглянул в кошель и увидел, что он пуст: каждому хватило ровно по одному золотому. И тут я почувствовал себя разбитым и опустошённым. Ноги не держали, и я сел (чуть было не сказал: «на землю») прямо там, где стоял. Ко мне подбежал Посланник.
— Ты это... Ты чего... Я же это... махал тебе, кричал, — он бестолково жестикулировал, не в силах выразить свою мысль. — Ты зачем раздал-то?
— Ты про деньги? — спросил я. — Да мне не жалко. И зачем они мне здесь, деньги?
— Ты тупой, что ли? Не соображаешь? Ну откуда у тебя здесь деньги? Кто тебе их дал? У тебя ничего нет, кроме тебя самого! Вот ты себя самого и раздал этим...
— Кто эти несчастные?
— Несчастные? — усмехнулся он. — Какие ж это несчастные! Это балбесы, у которых за душой ничего нет! Пустоцветы. Не нажили ничего при жизни, а теперь им дальше идти не с чем, вот и клянчат. Да только попусту: чужое — не своё, в счёт не идёт. Им подавать всё равно, что пьяницам: и себе в убыток, и им не впрок. А что мне теперь прикажешь делать? Опять неудача!
— «Опять»? — переспросил я. — Так я не первый? Видно, тебе всё равно, кого с собою тащить? Может, ты и смерть мою подстроил?
— Окстнись!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92