.. как его бишь...
Шенье. Пелисье.
Бальдини. Да. Пелисье. Верно. Так его зовут, этого тупицу.
"Амур и Психея" от Пелисье. Знаете эти духи?
Шенье. Еще бы не знать. Теперь их слышишь на каждом углу.
Ими душится весь свет. Но если вас интересует мое мнение -
ничего особенного! Они, разумеется, не идут ни в какое
сравнение с вашими, господин Бальдини.
Бальдини. Конечно, не идут.
Шенье. В высшей степени банальный запах у этого "Амура".
Бальдини. Вульгарный?
Шенье. Чрезвычайно вульгарный, как у всех духов Пелисье. Я
думаю, они на лиметине.
Бальдини. В самом деле? А что там еще?
Шенье. Померанцевая эссенция, кажется. И может быть
настойка розмарина.
Бальдини. Мне это совершенно безразлично.
Шенье. Конечно.
Бальдини. Мне глубоко наплевать, что там намешал в свои
духи этот тупица Пелисье. Мне он не указ!
Шенье. Вы совершенно правы, сударь.
Бальдини. Как вам известно, мне никто не указ! Как вам
известно, я сам разрабатываю свою парфюмерию.
Шенье. Я знаю сударь.
Бальдини. Я сам рождаю все свои идеи!
Шенье. Я знаю.
Бальдини. И собираюсь создать для графа Верамона нечто
такое, что произведет настоящий фурор.
Шенье. Я в этом убежден, господин Бальдини.
Бальдини. Оставляю лавку на вас, Шенье. Мне нужно
работать. Не позволяйте никому беспокоить меня, Шенье.
И с этими словами старик, уже отнюдь не величественный, а
сгорбленный, как и подобает в его возрасте, и даже как бы
прибитый, заковылял прочь и медленно поднялся по лестнице на
второй этаж, где находился его рабочий кабинет.
Шенье занял место за конторкой, принял точно ту же позу, в
которой пребывал его хозяин, и неподвижным взглядом уставился
на дверь. Он знал, что произойдет в ближайшие часы, а именно:
лавке - ровно ничего, а наверху, в рабочем кабинете Бальдини,
обычная катастрофа. Бальдини снимает свой голубой сюртук,
пропитанный водой Франжипани, сядет за письменный стол и будет
ожидать вдохновения свыше. А вдохновение не придет. Потом он
кинется к шкафу с флаконами проб и начнет смешивать что-то
наобум. Смесь не получится. Он разразится проклятиями,
распахнет окно и вышвырнет пробу в реку. Потом попытается
смешать что-то другое, и у него опять ничего не получится,
тогда он начнет вопить и бесноваться и , одурев от наполнивших
кабинет запахов, разразится рыданиями. Часам к семи вечера он
спустится вниз, жалкий, плачущий, дрожащий, и скажет: "Шенье, я
потерял обоняние, я не могу родить эти духи, не могу родить эти
духи, не могу иготовить бювар для графа, я погиб, внутри меня
все мертво, я хочу умереть, пожалуйста, Шенье, помогите мне
умереть!" И Шенье предложит послать к Пелисье за флаконом
"Амура и Психеи", и Бальдини согласится при условии, что ни
одна душа не узнает об этом позоре. Шенье поклянется, что ни
одна, и ночью они тайно пропитают бювар графа Верамона чужими
духами. Все будет именно так, а не иначе, и Шенье желал только
одного - чтобы эта момедия побыстрее кончилась. Бальдини больше
не был великим парфюмером. Да, прежде, в молодости, тридцать,
сорок лет назад он изобрел "Розу юга" и "Галантный букет
Бальдини" - два действительно великих аромата, которым он был
обязан своим состоянием. Но теперь он стар, и изношен, и отстал
от моды и от нового вкуса людей, и даже если ему вообще еще
удавалось состряпать какой-нибудь запах, то получалась
допотопная неходовая дрянь, которую они через год в десять раз
разжижали и сплавляли в розницу как добавку к воде для
фонтанов. Жаль его, подумал Шенье и взглянул в зеркало
проверить, не съехал ил на сторону его парик, жаль старого
Бальдини; жаль его прекрасной лавки, ведь он разорится; и меня
жаль, ведь пока он разорится, я успею состариться и не смогу ее
купить...
11
Джузеппе Бальдини хотя и снял свой пахучий сюртук, но
только по старой привычке. Запах воды Франжипани давно уже не
мешал его обонянию: ведь за несколько десятков лет он так
привык к нему, что вообще уже больше его не замечал. Он и дверь
в кабинет закрыл и тишины потребовал, но он не сел к
письменному столу, чтобы размышлять и ожидать вдохновения, ибо
знал куда лучше, чем Шенье, что вдохновение его не посетит.
Дело в том, что оно еще никогда его не посещало. Да, верно, он
был стар, и изношен, и перестал быть великим парфюмером, но он
знал, что никогда в жизни и не был им. "Розу юга" он получил в
наследство от отца, а рецепт "Галантного букета Бальдини" купил
у заезжего торговца пряностями из Генуи. Все прочие его духи
были давно известными смесями. Он еще ничего никогда не
изобрел. Он не был изобретателем. Он был педантичным
изготовителем доброкачественных запахов - вроде повара, который
превосходно готовит по хорошим рецептам, но никогда не выдумает
собственного блюда. Всю эту комедию с лабораторией, и
экспериментами, и вдохновением, и таинственностью он разыгрывал
лишь потому, что она поддерживала его реноме мастера -
парфюмера и перчаточника. Парфюмер создает чудеса, он
наполовину алхимик, считают люди - тем лучше! О том, что его
искусство - ремесло, как и любое другое, знал только он, и в
этом была его гордость. Он и не хотел быть изобретателем.
Изобретательство весьма подозрительно, полагал он, поскольку
оно всегда означает нарушение правил. Он вовсе не собирался
изобретать новые духи для графа Верамона. Во всяком случае,
Шенье не придется ни уговаривать его, ни доставать "Амур и
Психею" у Пелисье. Он уже достал эти духи. Вот они, на
письменном столе у окна, в маленьком стеклянном флаконе с
граненой пробкой. Он купил их несколько дней назад. Разумеется,
не сам лично. Не может же он собственной персоной явиться к
Пелисье за духами! Он действовал через посредника, а тот тоже
через посредника... Осторожность никогда не помешает. Ибо
Бальдини собирался не только использовать эти духи для
ароматизации испанской кожи, да и не хватило бы ему одного
флакона. Он задумал нечто худшее: скопировать их.
Впрочем, это и не было запрещено. Это было только в высшей
степени неблагородно. Тайно воспроизвести духи конкурента и
продавать под своим именем было ужасно неприлично. Но еще
неприличнее, если тебя поймают с поличным, а потому Шенье не
должен ничего знать, ибо Шенье любит болтать лишнее.
Ах, как это дурно, что порядочный человек должен так
изворачиваться! Как тяжело жертвовать самым драгоценным, что
имеешь - столь жалким образом пятнать собственную честь. Но что
же делать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Шенье. Пелисье.
Бальдини. Да. Пелисье. Верно. Так его зовут, этого тупицу.
"Амур и Психея" от Пелисье. Знаете эти духи?
Шенье. Еще бы не знать. Теперь их слышишь на каждом углу.
Ими душится весь свет. Но если вас интересует мое мнение -
ничего особенного! Они, разумеется, не идут ни в какое
сравнение с вашими, господин Бальдини.
Бальдини. Конечно, не идут.
Шенье. В высшей степени банальный запах у этого "Амура".
Бальдини. Вульгарный?
Шенье. Чрезвычайно вульгарный, как у всех духов Пелисье. Я
думаю, они на лиметине.
Бальдини. В самом деле? А что там еще?
Шенье. Померанцевая эссенция, кажется. И может быть
настойка розмарина.
Бальдини. Мне это совершенно безразлично.
Шенье. Конечно.
Бальдини. Мне глубоко наплевать, что там намешал в свои
духи этот тупица Пелисье. Мне он не указ!
Шенье. Вы совершенно правы, сударь.
Бальдини. Как вам известно, мне никто не указ! Как вам
известно, я сам разрабатываю свою парфюмерию.
Шенье. Я знаю сударь.
Бальдини. Я сам рождаю все свои идеи!
Шенье. Я знаю.
Бальдини. И собираюсь создать для графа Верамона нечто
такое, что произведет настоящий фурор.
Шенье. Я в этом убежден, господин Бальдини.
Бальдини. Оставляю лавку на вас, Шенье. Мне нужно
работать. Не позволяйте никому беспокоить меня, Шенье.
И с этими словами старик, уже отнюдь не величественный, а
сгорбленный, как и подобает в его возрасте, и даже как бы
прибитый, заковылял прочь и медленно поднялся по лестнице на
второй этаж, где находился его рабочий кабинет.
Шенье занял место за конторкой, принял точно ту же позу, в
которой пребывал его хозяин, и неподвижным взглядом уставился
на дверь. Он знал, что произойдет в ближайшие часы, а именно:
лавке - ровно ничего, а наверху, в рабочем кабинете Бальдини,
обычная катастрофа. Бальдини снимает свой голубой сюртук,
пропитанный водой Франжипани, сядет за письменный стол и будет
ожидать вдохновения свыше. А вдохновение не придет. Потом он
кинется к шкафу с флаконами проб и начнет смешивать что-то
наобум. Смесь не получится. Он разразится проклятиями,
распахнет окно и вышвырнет пробу в реку. Потом попытается
смешать что-то другое, и у него опять ничего не получится,
тогда он начнет вопить и бесноваться и , одурев от наполнивших
кабинет запахов, разразится рыданиями. Часам к семи вечера он
спустится вниз, жалкий, плачущий, дрожащий, и скажет: "Шенье, я
потерял обоняние, я не могу родить эти духи, не могу родить эти
духи, не могу иготовить бювар для графа, я погиб, внутри меня
все мертво, я хочу умереть, пожалуйста, Шенье, помогите мне
умереть!" И Шенье предложит послать к Пелисье за флаконом
"Амура и Психеи", и Бальдини согласится при условии, что ни
одна душа не узнает об этом позоре. Шенье поклянется, что ни
одна, и ночью они тайно пропитают бювар графа Верамона чужими
духами. Все будет именно так, а не иначе, и Шенье желал только
одного - чтобы эта момедия побыстрее кончилась. Бальдини больше
не был великим парфюмером. Да, прежде, в молодости, тридцать,
сорок лет назад он изобрел "Розу юга" и "Галантный букет
Бальдини" - два действительно великих аромата, которым он был
обязан своим состоянием. Но теперь он стар, и изношен, и отстал
от моды и от нового вкуса людей, и даже если ему вообще еще
удавалось состряпать какой-нибудь запах, то получалась
допотопная неходовая дрянь, которую они через год в десять раз
разжижали и сплавляли в розницу как добавку к воде для
фонтанов. Жаль его, подумал Шенье и взглянул в зеркало
проверить, не съехал ил на сторону его парик, жаль старого
Бальдини; жаль его прекрасной лавки, ведь он разорится; и меня
жаль, ведь пока он разорится, я успею состариться и не смогу ее
купить...
11
Джузеппе Бальдини хотя и снял свой пахучий сюртук, но
только по старой привычке. Запах воды Франжипани давно уже не
мешал его обонянию: ведь за несколько десятков лет он так
привык к нему, что вообще уже больше его не замечал. Он и дверь
в кабинет закрыл и тишины потребовал, но он не сел к
письменному столу, чтобы размышлять и ожидать вдохновения, ибо
знал куда лучше, чем Шенье, что вдохновение его не посетит.
Дело в том, что оно еще никогда его не посещало. Да, верно, он
был стар, и изношен, и перестал быть великим парфюмером, но он
знал, что никогда в жизни и не был им. "Розу юга" он получил в
наследство от отца, а рецепт "Галантного букета Бальдини" купил
у заезжего торговца пряностями из Генуи. Все прочие его духи
были давно известными смесями. Он еще ничего никогда не
изобрел. Он не был изобретателем. Он был педантичным
изготовителем доброкачественных запахов - вроде повара, который
превосходно готовит по хорошим рецептам, но никогда не выдумает
собственного блюда. Всю эту комедию с лабораторией, и
экспериментами, и вдохновением, и таинственностью он разыгрывал
лишь потому, что она поддерживала его реноме мастера -
парфюмера и перчаточника. Парфюмер создает чудеса, он
наполовину алхимик, считают люди - тем лучше! О том, что его
искусство - ремесло, как и любое другое, знал только он, и в
этом была его гордость. Он и не хотел быть изобретателем.
Изобретательство весьма подозрительно, полагал он, поскольку
оно всегда означает нарушение правил. Он вовсе не собирался
изобретать новые духи для графа Верамона. Во всяком случае,
Шенье не придется ни уговаривать его, ни доставать "Амур и
Психею" у Пелисье. Он уже достал эти духи. Вот они, на
письменном столе у окна, в маленьком стеклянном флаконе с
граненой пробкой. Он купил их несколько дней назад. Разумеется,
не сам лично. Не может же он собственной персоной явиться к
Пелисье за духами! Он действовал через посредника, а тот тоже
через посредника... Осторожность никогда не помешает. Ибо
Бальдини собирался не только использовать эти духи для
ароматизации испанской кожи, да и не хватило бы ему одного
флакона. Он задумал нечто худшее: скопировать их.
Впрочем, это и не было запрещено. Это было только в высшей
степени неблагородно. Тайно воспроизвести духи конкурента и
продавать под своим именем было ужасно неприлично. Но еще
неприличнее, если тебя поймают с поличным, а потому Шенье не
должен ничего знать, ибо Шенье любит болтать лишнее.
Ах, как это дурно, что порядочный человек должен так
изворачиваться! Как тяжело жертвовать самым драгоценным, что
имеешь - столь жалким образом пятнать собственную честь. Но что
же делать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69