Изо дня в день он снова закупоривал внутрь себя всю энергию
своего упрямства и строптивости, применяя ее лишь для того,
чтобы подобно клещу, пережить предстоявший ледниковый период:
терпеливо, скромно, незаметно, сохраняя огонь жизненной надежды
на самом маленьком, но тщательно оберегаемом костре. Теперь он
стал образцом послушания, непритязательности и трудолюбия,
ловил на лету каждое приказание, довольствовался любой пищей.
По вечерам он послушно позволял запирать себя в пристроенный
сбоку к мастерской чулан, где хранилась утварь, рабочие
инструменты и висели просоленные сырые кожи. Здесь он спал на
голом утрамбованном земляном полу. Целыми неделями он работал,
пока было светло, зимой - восемь, летом - четырнадцать,
пятнадцать часов: мездрил издававшие страшное зловоние шкуры,
вымачивал их в воде, сгонял волос, обмазывал известью,
протравливал квасцами, колол дрова, обдирал кору с берез и
тисов, спускался в дубильные ямы, наполненные едкими
испарениями, укладывал слоями, как приказывали ему подмастерья,
кожи и шкуры, раскидывал раздавленные чернильные орешки,
забрасывал этот жуткий костер ветками тиса и землей. Через
несколько лет ему приходилось потом снова его раскапывать и
извлекать из их могилы трупы шкур, мумифицированные до
состояния дубленых кож. Если он не закапывал и не выкапывал
шкуры, то таскал воду. Месяцами он таскал с реки наверх воду,
всегда по два ведра, сотни ведер в день, ибо кожевенное дело
требует огромного количества воды для мытья, вымачивания,
кипячения, крашения. Месяцами он работал водоносом, промокая до
нитки, вечерами его одежда сочилась водой, а кожа была
холодной, мягкой и набухшей, как замша.
Через год такого - скорее животного, чем человеческого -
существования он заболел сибирской язвой, этой страшной
болезнью кожевников, которая обычно имеет смертельный исход.
Грималь уже поставил на нем крест и начал подыскивать ему
замену - впрочем, не без сожаленья, поскольку он еще никогда не
имел более скромного и старательного работника, чем этот
Гренуй. Однако, против всякого ожидания, Гренуй выздоровел.
Только за ушами, на шее и на щеках у него остались шрамы от
больших черных нарывов, которые уродовали его и делали еще
безобразней, чем прежде. Зато у него остался - бесценное
преимущество - иммунитет к сибирской язве, так что теперь он
мог мездрить самые плохие шкуры даже кровоточащими,
растрескавшимися руками, не подвергаясь опасности заразиться
снова. Этим он выгодно отличался не только от других учеников и
подмастерьев, но и от своих собственных потенциальных
преемников. И поскольку теперь его стало не так легко заменить,
стоимость его работы повысилась, а тем самым и цена его жизни.
Ему вдруг разрешили не спать больше на голом полу, а сколотить
себе деревянный лежак в сарае, застелить его соломой и
укрываться одеялом. Его больше не запирали на ночь. Еда стала
более сносной. Грималь обращался с ним теперь не просто как с
животным, а как с полезным домашним животным.
Когда ему исполнилось двенадцать лет, Грималь стал
освобождать его от работы на полдня по воскресеньям, с
тринадцати ему даже в будни разрешалось на час после работы
выходить из дому и делать, что он хотел. Он одержал победу, ибо
остался в живых, и у него была некоторая свобода, чтобы жить
дальше. Время зимовки прошло. Клещ Гренуй снова ожил. Он чуял
утренний воздух. Его охватил охотничий азарт. Перед ним
открылся величайший в мире заповедник запахов: город Париж.
7
Это было как в сказке. Уже близлежащий квартал
Сен-Жак-де-ля-Бушри и улицы в районе церкви Св. Евстахия были
сказкой. В переулках, ответвлявшихся от улицы Сен-денн и
Сен-Мартен, люди жили так плотно, дома в пять, шесть этажей
стояли так тесно, что закрывали небо, и воздух был стоячим, как
вода в канавах, и насквозь пропитан запахами. В нем мешались
запахи людей и животных, испарения пищи и болезни, воды и
камня, золы и кожи, мыла и свежеиспеченного хлеба и яиц,
сваренных в уксусе, лапши и до блеска начищенной латуни, шалфея
и пива и слез, жира и мокрой и сухой соломы. Тысячи и тысячи
запахов создавали невидимую лавку, наполнявшую пропасти улиц,
которая над крышами исчезала лишь изредка, а с мостовой -
никогда. Люди, обитавшие там, давно принюхались к этой смеси:
ведь она возникла из них и снова и снова пропитывала их, ведь
это был воздух, которым они дышали и жили, он был как
заношенная теплая одежда - ее не чувствуешь на теле, ее запаха
не замечаешь. Но Гренуй все это слышал впервые. И он не только
воспринимал мешанину ароматов во всей ее полноте - он расщеплял
ее аналитически на мельчайшие и отдаленнейшие части и частицы.
Его тонкий нюх распутывал узел из испарений и вони на отдельные
нити основных, более неразложимых запахов. Ему доставляло
невыразимое удовольствие распутывать и прясть эти нити.
Он часто останавливался, прислонившись к стене
какого-нибудь дома или забившись в темный угол, и стоял там,
закрыв глаза, полуоткрыв рот и раздувая ноздри, неподвижный,
как хищная рыба в глубокой, темной, медленно текущей воде. И
когда наконец дуновение воздуха подбрасывало ему кончик
тончайшей ароматной нити, он набрасывался на этот
один-единственный запах, не слыша больше ничего вокруг, хватал
его, вцеплялся в него, втягивал его в себя и сохранял в себе
навсегда. Это мог быть давно знакомый запах или его
разновидность, но мог быть и совсем новый, почти или совсем не
похожий на все, что ему до сих пор приходилось слышать, а тем
более видеть; например, запах глаженого шелка; запах
тимьянового чая, запах куска вышитой серебром парчи, запах
пробки от бутылки с редким вином, запах черепахового гребня.
Гренуй гонялся за такими еще незнакомыми ему запахами, ловил их
со страстностью и терпением рыбака и собирал в себе.
Досыта нанюхавшись густого запаха переулков, он уходил в
места, где запахи были тоньше, смешивались с ветром и
разносились почти как духи: скажем, на рыночную площадь, где
вечерами крепко держались запахи дня - незримые, но в то же
время столь явственные, словно в толпе еще кишели торговцы,
стояли корзины с овощами и яйцами, бочонки, полные вина и
уксуса, мешки с пряностями и картофелем и мукой, ящики с
гвоздями и гайками, рыбные столы, столы, заваленные тканями, и
посудой, и подметками, и сотнями других вещей, которые
продавались днем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69