И тогда окажется, что этот якобы
волшебный аромат получен вполне обычным, хорошо известным
путем. Мы, Бальдини, потомственные парфюмеры, мы поймаем с
поличным этого уксусника Пелисье. Мы сорвем маску с его мерзкой
рожи и докажем этому новатору, на что способно старое ремесло.
Мы сварганим его модные духи заново, скопируем их нашими руками
с такой совершенной точностью, что этот ветрогон сам не отличит
их от своих собственных. Нет! Нам этого мало! Мы сделаем их еще
лучше! Мы обнаружим его ошибки и устраним их и таким образом
утрем ему нос. Ты халтурщик, Пелисье! Вонючий хорек! В
парфюмерном деле ты выскочка, и больше ничего!
Теперь за работу, Бальдини! Прочисти нос и нюхай без
всяких сантиментов! Надо разложить этот запах по всем правилам
искусства! Сегодня к вечеру ты должен получить эту формулу!
И он бросился обратно к письменному столу, вытащил бумагу,
чернила и свежий носовой платок, разложил все это у себя под
руками и приступил к аналитической работе. Она заключалась в
том, что он быстро проносил под носом смоченный духами платок и
пытался из пролетавшего мимо ароматного облака выхватить
обонянием ту или иную составную часть, стараясь при этом по
возможности отвлечься от целостного восприятия, чтобы потом,
держа платок подальше от себя в вытянутой руке, быстро написать
название обнаруженного ингредиента, после чего снова провести
платком под носом, подцепить следующие фрагмент запаха и так
далее...
13
Он работал без перерыва два часа. И его движения
становились все лихорадочней, скрип его пера по бумаге все
энергичней, дозы духов, которые он вытряхивал из флакона на
свой платок и подносил к носу все больше.
Теперь он почти не узнавал запахов, он давно был одурманен
эфирными субстанциями, которые вдыхал, но уже не мог различать,
- а ведь в начале своих проб он полагал, что безошибочно их
проанализировал. Он знал, что внюхиваться дольше было
бесполезно. Он никогда не узнает, из чего состоят эти
новомодные духи, сегодня-то уж наверняка не узнает ничего, да и
завтра ничего, если даже его нос с Божьей помощью снова придет
в себя. Он так и не научился этому вынюхиванию. Ему всегда было
глубоко противно это занятие - разложение аромата. Расчленять
целое, более или менее удачно скомпонованное целое, на его
простые фрагменты? Это неинтересно. С него хватит.
Но рука его механически продолжала тысячекратно
отрепети-рованным изящным жестом смачивать духами кружевной
платок, встряхивать его и быстро проносить мимо лица, и каждый
раз он механически втягивал в себя порцию пронизанного ароматом
воздуха, чтобы, задержав дыхание по всем правилам искусства,
сделать продолжительный выдох. Наконец нос сам избавил его от
этой муки: аллергически распухнув изнутри, он как бы
закупорился восковой пробкой. Теперь он вообще ничего больше не
слышал и едва мог дышать. Нос был забит как при тяжелом
насморке, а в уголках глаз стояли слезинки. Слава Богу! Теперь
с чистой совестью можно было прекратить работу. Теперь он
исполнил свой долг, сделал все, что было в его силах, согласно
всем правилам искусства и как бывало уже не раз, потерпел
поражение. Ultra poss nemo obligatur1. Баста. Завтра утром он
пошлет к Пелисье за большим флаконом "Амура и Психеи", надушит
его содержимым бювар графа Верамона и выполнит заказ. А потом
возьмет свой чемоданчик со старомодными помадами, притираниями,
саше и кусочками мыла и отправится в обход по салонам своих
древних старух герцогинь. И однажды последняя старуха герцогиня
умрет, и тем самым он лишится своей последней клиентки. И сам
он тогда станет древним стариком, и ему придется продать свой
дом - Пелисье или кому-то еще из этих новоявленных торгашей,
может, он и выручит за него пару тысяч ливров. И возьмет он с
собой пару чемоданов и свою старую жену, если она к тому
времени не помрет, и отправится в Италию. И если переживет это
путешествие, то купит маленький домик в деревне под Мессиной,
где жизнь дешевле, чем здесь. И там он, Джузеппе Бальдини,
некогда величайший парфюмер Парижа, умрет в отчаянной нищете,
когда будет на то воля Господня. Так что все к лучшему.
Он закупорил флакон, отложил перо и последний раз отер лоб
смоченным платком. Он почувствовал прохладу испаряющегося
алкоголя, и больше ничего. Потом наступил закат.
Бальдини встал. Он поднял жалюзи, и его фигура по колени
погрузилась в вечерний свет и засверкала как обгоревший
факел, по которому пробегают последние искры огня. Он
смотрел на багровую полосу заката за Лувром и его мягкий отсвет
на шиферных крышах города. Под ним сверкала золотом река,
корабли исчезли, и похоже, поднялся ветер, потому что водная
поверхность зарябила, словно покрылась чешуей, там и тут
засверкало, все ближе, ближе, казалось, огромная рука рассыпала
по воде миллионы луидоров, и река на миг как бы повернула
вспять: сияющий поток чистого золота скользил по направлению к
Бальдини.
__________________
1 Никого нельзя обязать сверх его
возможностей (лат.).
Глаза Бальдини были влажны и печальны. Некоторое время он
стоял тихо и наблюдал эту великолепную картину. Потом вдруг
распахнул окно, широко растворил ставни и с размаху выбросил
флакон с духами Пелисье. Он видел, как флакон шмякнулся об воду
и на какое-то мгновение разорвал сверкающий водный ковер.
В комнату проник свежий воздух. Бальдини перевел дух и
подождал, пока распухший нос не пришел в норму. Тогда он закрыл
окно. Почти в ту же минуту настала ночь, совершенно внезапно,
Сверкающая золотом картина города и реки застыла в
пепельно-серый силуэт. В комнате сразу стало мрачно. Бальдини
снова стоял в той же позе, устремив неподвижный взор в окно.
"Не буду я завтра посылать к Пелисье, - сказал он, вципевшись
двумя руками в спинку своего стула. - Не буду. И не пойду в
обход по салонам. Завтра я отправлюсь к нотариусу и продам дом
и лавку. Вот что я сделаю".
На его лице появилось упрямое, озорное выражение, и он
вдруг почувствовал себя очень счастливым. Он снова был молодым
Бальдини, отважно бросающим вызов судьбе - даже если вызов
судьбе в данном случае был всего лишь отступлением. А хотя бы и
так! Ему ведь больше ничего не осталось. Дурацкое время не
оставляло ему другого выбора. Господь посылает добрые и худые
времена, но Он желает, чтобы в плохие времена мы не жаловались,
не причитали, а вели себя как настоящие мужчины. А Он послал
знамение. Кроваво-красно-золотой мираж города был
предупреждением:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
волшебный аромат получен вполне обычным, хорошо известным
путем. Мы, Бальдини, потомственные парфюмеры, мы поймаем с
поличным этого уксусника Пелисье. Мы сорвем маску с его мерзкой
рожи и докажем этому новатору, на что способно старое ремесло.
Мы сварганим его модные духи заново, скопируем их нашими руками
с такой совершенной точностью, что этот ветрогон сам не отличит
их от своих собственных. Нет! Нам этого мало! Мы сделаем их еще
лучше! Мы обнаружим его ошибки и устраним их и таким образом
утрем ему нос. Ты халтурщик, Пелисье! Вонючий хорек! В
парфюмерном деле ты выскочка, и больше ничего!
Теперь за работу, Бальдини! Прочисти нос и нюхай без
всяких сантиментов! Надо разложить этот запах по всем правилам
искусства! Сегодня к вечеру ты должен получить эту формулу!
И он бросился обратно к письменному столу, вытащил бумагу,
чернила и свежий носовой платок, разложил все это у себя под
руками и приступил к аналитической работе. Она заключалась в
том, что он быстро проносил под носом смоченный духами платок и
пытался из пролетавшего мимо ароматного облака выхватить
обонянием ту или иную составную часть, стараясь при этом по
возможности отвлечься от целостного восприятия, чтобы потом,
держа платок подальше от себя в вытянутой руке, быстро написать
название обнаруженного ингредиента, после чего снова провести
платком под носом, подцепить следующие фрагмент запаха и так
далее...
13
Он работал без перерыва два часа. И его движения
становились все лихорадочней, скрип его пера по бумаге все
энергичней, дозы духов, которые он вытряхивал из флакона на
свой платок и подносил к носу все больше.
Теперь он почти не узнавал запахов, он давно был одурманен
эфирными субстанциями, которые вдыхал, но уже не мог различать,
- а ведь в начале своих проб он полагал, что безошибочно их
проанализировал. Он знал, что внюхиваться дольше было
бесполезно. Он никогда не узнает, из чего состоят эти
новомодные духи, сегодня-то уж наверняка не узнает ничего, да и
завтра ничего, если даже его нос с Божьей помощью снова придет
в себя. Он так и не научился этому вынюхиванию. Ему всегда было
глубоко противно это занятие - разложение аромата. Расчленять
целое, более или менее удачно скомпонованное целое, на его
простые фрагменты? Это неинтересно. С него хватит.
Но рука его механически продолжала тысячекратно
отрепети-рованным изящным жестом смачивать духами кружевной
платок, встряхивать его и быстро проносить мимо лица, и каждый
раз он механически втягивал в себя порцию пронизанного ароматом
воздуха, чтобы, задержав дыхание по всем правилам искусства,
сделать продолжительный выдох. Наконец нос сам избавил его от
этой муки: аллергически распухнув изнутри, он как бы
закупорился восковой пробкой. Теперь он вообще ничего больше не
слышал и едва мог дышать. Нос был забит как при тяжелом
насморке, а в уголках глаз стояли слезинки. Слава Богу! Теперь
с чистой совестью можно было прекратить работу. Теперь он
исполнил свой долг, сделал все, что было в его силах, согласно
всем правилам искусства и как бывало уже не раз, потерпел
поражение. Ultra poss nemo obligatur1. Баста. Завтра утром он
пошлет к Пелисье за большим флаконом "Амура и Психеи", надушит
его содержимым бювар графа Верамона и выполнит заказ. А потом
возьмет свой чемоданчик со старомодными помадами, притираниями,
саше и кусочками мыла и отправится в обход по салонам своих
древних старух герцогинь. И однажды последняя старуха герцогиня
умрет, и тем самым он лишится своей последней клиентки. И сам
он тогда станет древним стариком, и ему придется продать свой
дом - Пелисье или кому-то еще из этих новоявленных торгашей,
может, он и выручит за него пару тысяч ливров. И возьмет он с
собой пару чемоданов и свою старую жену, если она к тому
времени не помрет, и отправится в Италию. И если переживет это
путешествие, то купит маленький домик в деревне под Мессиной,
где жизнь дешевле, чем здесь. И там он, Джузеппе Бальдини,
некогда величайший парфюмер Парижа, умрет в отчаянной нищете,
когда будет на то воля Господня. Так что все к лучшему.
Он закупорил флакон, отложил перо и последний раз отер лоб
смоченным платком. Он почувствовал прохладу испаряющегося
алкоголя, и больше ничего. Потом наступил закат.
Бальдини встал. Он поднял жалюзи, и его фигура по колени
погрузилась в вечерний свет и засверкала как обгоревший
факел, по которому пробегают последние искры огня. Он
смотрел на багровую полосу заката за Лувром и его мягкий отсвет
на шиферных крышах города. Под ним сверкала золотом река,
корабли исчезли, и похоже, поднялся ветер, потому что водная
поверхность зарябила, словно покрылась чешуей, там и тут
засверкало, все ближе, ближе, казалось, огромная рука рассыпала
по воде миллионы луидоров, и река на миг как бы повернула
вспять: сияющий поток чистого золота скользил по направлению к
Бальдини.
__________________
1 Никого нельзя обязать сверх его
возможностей (лат.).
Глаза Бальдини были влажны и печальны. Некоторое время он
стоял тихо и наблюдал эту великолепную картину. Потом вдруг
распахнул окно, широко растворил ставни и с размаху выбросил
флакон с духами Пелисье. Он видел, как флакон шмякнулся об воду
и на какое-то мгновение разорвал сверкающий водный ковер.
В комнату проник свежий воздух. Бальдини перевел дух и
подождал, пока распухший нос не пришел в норму. Тогда он закрыл
окно. Почти в ту же минуту настала ночь, совершенно внезапно,
Сверкающая золотом картина города и реки застыла в
пепельно-серый силуэт. В комнате сразу стало мрачно. Бальдини
снова стоял в той же позе, устремив неподвижный взор в окно.
"Не буду я завтра посылать к Пелисье, - сказал он, вципевшись
двумя руками в спинку своего стула. - Не буду. И не пойду в
обход по салонам. Завтра я отправлюсь к нотариусу и продам дом
и лавку. Вот что я сделаю".
На его лице появилось упрямое, озорное выражение, и он
вдруг почувствовал себя очень счастливым. Он снова был молодым
Бальдини, отважно бросающим вызов судьбе - даже если вызов
судьбе в данном случае был всего лишь отступлением. А хотя бы и
так! Ему ведь больше ничего не осталось. Дурацкое время не
оставляло ему другого выбора. Господь посылает добрые и худые
времена, но Он желает, чтобы в плохие времена мы не жаловались,
не причитали, а вели себя как настоящие мужчины. А Он послал
знамение. Кроваво-красно-золотой мираж города был
предупреждением:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69