Этот последний даже намекал на возможность
получения королевской привилегии - лучшее, о чем вообще можно
было мечтать: ведь она позволяла обходить все государственные и
цеховые препоны, означала конец всем затруднениям в делах и
заботам и вечную гарантию надежного, неуязвимого
благосостояния.
А кроме того, был и еще один план, который вынашивал
Бальдини, его любимая идея, некий антипод проекту мануфактуры в
Сент-Антуанском предместье, производство товара пусть не
массового, но все же доступного в лавке для любого и каждого.
Он хотел бы создать персональные духи для избранного числа
высокой и высочайшей клиентуры: духи, как сшитые по мерке
платья, подходили бы только к одной особе, только эта особа
имела бы право пользоваться ими и давать им свое светлейшее
имя. Он представлял себе духи "Маркиза де Серней"., "Мадам
маркиза де Вийар", "Герцог д'Эгийон" и т.д. Он мечтал о духах
"Мадам маркиза Помпадур" и даже о духах "Его Величество Король"
в изящном граненом агатовом флаконе и оправе золотой чеканки, а
на внутренней стороне донышка будет выгравирована скромная
подпись: "Джузеппе Бальдини, парфюмер". Королевское имя и его
собственное имя на одном и том же предмете.
Вот в какие великолепные высоты воспарила фантазия
Бальдини! И вдруг Гренуй заболевает. А ведь Грималь, царство
ему небесное, клялся и божился, что парень никогда не болеет,
что ему все нипочем, что даже черная чума его не берет. А он
взял и ни с того ни с сего захворал чуть ли не смертельно. А
если он помрет? Ужасно! Тогда с ним вместе погибнут все мечты о
мануфактуре, прелестных маленьких девочках, привилегии и духах
Короля.
Поэтому Бальдини решил предпринять все возможное для
спасения дорогой жизни своего ученика. Он велел переселить его
с нар в мастерской на верхний этаж дома, в чистую постель. Он
приказал обтянуть постель дамастином. Он собственноручно
помогал заносить наверх узкий топчан, хотя его невыносимо
тошнило при виде волдырей и гноящихся чирьев. Он приказал жене
готовить для больного куриный бульон с вином. Он пригласил
самого лучшего в квартале врача, некоего Прокопа, которому
полагалось платить вперед - двадцать франков! - только за
согласие на визит.
Доктор пришел, приподнял острыми пальцами простыню, бросил
один-единственный взгляд на тело Гренуя, действительно
выглядевшего так, словно его прострелили сто пуль, и покинул
комнату, даже не открыв своей сумки, которую неотступно таскал
за ним помощник. Случай совершенно ясен, заявил он Бальдини.
Речь идет о сифилитической разновидности черной оспы с примесью
гнойной кори in stadio ultimo2. Лечение бесполезно уже потому,
что нельзя как положено произвести кровопускание: отсос не
удержится в разлагающемся теле, похожем скорее на труп, чем на
живой организм. И хотя характерный для течения этой болезни
чумной запах еще не ощущается - что само по себе удивительно и
с научной точки зрения представляет некоторый курьез, - нет ни
малейшего сомнения в смертельном исходе в течение ближайших
сорока восьми часов. Это столь же несомненно, как то, что его
зовут доктор Прокоп. Затем он еще раз потребовал гонорар в
двадцать франков за нанесенный визит и составленный прогноз -
из них он обещал вернуть пять франков в случае, если ему
отдадут труп с классической симптоматикой для демонстрационных
целей, - и откланялся.
______________
1 Оптом (франц.).
2 В крайней стадии (лат.).
Бальдини был вне себя. Он вопил и стенал от отчаяния. В
гневе на судьбу он кусал себе пальцы. Опять пошли насмарку все
планы очень, очень крупного успеха, а цель была так близка. В
свое время ему помешал Пелисье и слишком уж изобретательные
собраться по цеху. А теперь вот этот парень с его неисчерпаемым
запасом новых запахов, этот маленький говнюк, которого нельзя
оценить даже на вес золота, вздумал как раз сейчас, когда дело
так удачно расширяется, подцепить сифилитическую оспу и гнойную
корь in stadio ultimo! Почему не через два года? Почему не
через год? До тех пор его можно было бы вычерпать до дна, как
серебряный рудник, как золотого осла. И пусть себе спокойно
помирает. Так нет же! Он помирает теперь, будь он трижды
неладен, помрет через сорок восемь часов!
Какой-то короткий момент Бальдини подумывал о том, чтобы
отправиться в паломничество через реку, в Нотр-Дам поставить
свечу и вымолить у Святой Божьей Матери выздоровление для
Гренуя. Но потом он отказался от этой мысли, потому что времени
было в обрез. Он сбегал за чернилам и бумагой и прогнал жену из
комнаты больного. Он сказал, что подежурит сам. Потом уселся на
стул у кровати, с листками для записей на коленях и обмакнутым
в чернила пером в руке и попытался подвигнуть Гренуя на
парфюмерическую исповедь. Пусть он Бога ради не молчит, не
забирает в могилу сокровища, которые носит в себе! Пусть не
молчит. Теперь в последние часы, он должен передать в надежные
руки завещание, дабы не лишать потомков лучших ароматов всех
времен! Он Бальдини, надежно распорядится этим завещанием, этим
каноном формул всех вамых возвышенных ароматов, которые
когда-либо существовали на свете, он добьется их процветания.
Он доставит имени Гренуя бессмертную славу, он клянется всеми
святыми, что лучший из этих ароматов он положит к ногам самого
короля, в агатовом флаконе и чеканном золоте с выгравированным
посвящением "От Жан-Батиста Гренуя, парфюмера в Париже". Так
говорил или скорее так шептал Бальдини в ухо Греную, неутомимо
заклиная, умоляя и льстя.
Но все было напрасно. Гренуй не выдавал ничего, кроме
разве что беловатой секреции и кровавого гноя. Он молча лежал
на дамастовом полотне и извергал из себя эти отвратительные
соки, но отнюдь не свои сокровища, не свои знания, он не назвал
ни единой формулы какого-то аромата. Бальдини хотелось задушить
его, избить, он готов был вышибить из тщедушного тела
драгоценные тайны, если б имел хоть малейшие шансы на успех...
и если б это столь вопиющим образом не противоречило его
представлению о христианской любви к ближнему.
И так он всю ночь напролет сюсюкал и сладко разливался
соловьем. Преодолев ужасное отвращение, он суетился вокруг
больного, обкладывал мокрыми полотенцами его покрытый испариной
лоб и воспаленные вулканы язв и поил с ложечки вином, чтобы
заставить его ворочать языком, - напрасно. К рассвету он
изнемог и сдался. Сидя в кресле на другом конце комнаты,
испытывая даже не гнев, а тихое отчаяние, он не отрываясь
глядел на постель, где умирало маленькое тело Гренуя, которого
он не мог ни спасти, ни ограбить:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
получения королевской привилегии - лучшее, о чем вообще можно
было мечтать: ведь она позволяла обходить все государственные и
цеховые препоны, означала конец всем затруднениям в делах и
заботам и вечную гарантию надежного, неуязвимого
благосостояния.
А кроме того, был и еще один план, который вынашивал
Бальдини, его любимая идея, некий антипод проекту мануфактуры в
Сент-Антуанском предместье, производство товара пусть не
массового, но все же доступного в лавке для любого и каждого.
Он хотел бы создать персональные духи для избранного числа
высокой и высочайшей клиентуры: духи, как сшитые по мерке
платья, подходили бы только к одной особе, только эта особа
имела бы право пользоваться ими и давать им свое светлейшее
имя. Он представлял себе духи "Маркиза де Серней"., "Мадам
маркиза де Вийар", "Герцог д'Эгийон" и т.д. Он мечтал о духах
"Мадам маркиза Помпадур" и даже о духах "Его Величество Король"
в изящном граненом агатовом флаконе и оправе золотой чеканки, а
на внутренней стороне донышка будет выгравирована скромная
подпись: "Джузеппе Бальдини, парфюмер". Королевское имя и его
собственное имя на одном и том же предмете.
Вот в какие великолепные высоты воспарила фантазия
Бальдини! И вдруг Гренуй заболевает. А ведь Грималь, царство
ему небесное, клялся и божился, что парень никогда не болеет,
что ему все нипочем, что даже черная чума его не берет. А он
взял и ни с того ни с сего захворал чуть ли не смертельно. А
если он помрет? Ужасно! Тогда с ним вместе погибнут все мечты о
мануфактуре, прелестных маленьких девочках, привилегии и духах
Короля.
Поэтому Бальдини решил предпринять все возможное для
спасения дорогой жизни своего ученика. Он велел переселить его
с нар в мастерской на верхний этаж дома, в чистую постель. Он
приказал обтянуть постель дамастином. Он собственноручно
помогал заносить наверх узкий топчан, хотя его невыносимо
тошнило при виде волдырей и гноящихся чирьев. Он приказал жене
готовить для больного куриный бульон с вином. Он пригласил
самого лучшего в квартале врача, некоего Прокопа, которому
полагалось платить вперед - двадцать франков! - только за
согласие на визит.
Доктор пришел, приподнял острыми пальцами простыню, бросил
один-единственный взгляд на тело Гренуя, действительно
выглядевшего так, словно его прострелили сто пуль, и покинул
комнату, даже не открыв своей сумки, которую неотступно таскал
за ним помощник. Случай совершенно ясен, заявил он Бальдини.
Речь идет о сифилитической разновидности черной оспы с примесью
гнойной кори in stadio ultimo2. Лечение бесполезно уже потому,
что нельзя как положено произвести кровопускание: отсос не
удержится в разлагающемся теле, похожем скорее на труп, чем на
живой организм. И хотя характерный для течения этой болезни
чумной запах еще не ощущается - что само по себе удивительно и
с научной точки зрения представляет некоторый курьез, - нет ни
малейшего сомнения в смертельном исходе в течение ближайших
сорока восьми часов. Это столь же несомненно, как то, что его
зовут доктор Прокоп. Затем он еще раз потребовал гонорар в
двадцать франков за нанесенный визит и составленный прогноз -
из них он обещал вернуть пять франков в случае, если ему
отдадут труп с классической симптоматикой для демонстрационных
целей, - и откланялся.
______________
1 Оптом (франц.).
2 В крайней стадии (лат.).
Бальдини был вне себя. Он вопил и стенал от отчаяния. В
гневе на судьбу он кусал себе пальцы. Опять пошли насмарку все
планы очень, очень крупного успеха, а цель была так близка. В
свое время ему помешал Пелисье и слишком уж изобретательные
собраться по цеху. А теперь вот этот парень с его неисчерпаемым
запасом новых запахов, этот маленький говнюк, которого нельзя
оценить даже на вес золота, вздумал как раз сейчас, когда дело
так удачно расширяется, подцепить сифилитическую оспу и гнойную
корь in stadio ultimo! Почему не через два года? Почему не
через год? До тех пор его можно было бы вычерпать до дна, как
серебряный рудник, как золотого осла. И пусть себе спокойно
помирает. Так нет же! Он помирает теперь, будь он трижды
неладен, помрет через сорок восемь часов!
Какой-то короткий момент Бальдини подумывал о том, чтобы
отправиться в паломничество через реку, в Нотр-Дам поставить
свечу и вымолить у Святой Божьей Матери выздоровление для
Гренуя. Но потом он отказался от этой мысли, потому что времени
было в обрез. Он сбегал за чернилам и бумагой и прогнал жену из
комнаты больного. Он сказал, что подежурит сам. Потом уселся на
стул у кровати, с листками для записей на коленях и обмакнутым
в чернила пером в руке и попытался подвигнуть Гренуя на
парфюмерическую исповедь. Пусть он Бога ради не молчит, не
забирает в могилу сокровища, которые носит в себе! Пусть не
молчит. Теперь в последние часы, он должен передать в надежные
руки завещание, дабы не лишать потомков лучших ароматов всех
времен! Он Бальдини, надежно распорядится этим завещанием, этим
каноном формул всех вамых возвышенных ароматов, которые
когда-либо существовали на свете, он добьется их процветания.
Он доставит имени Гренуя бессмертную славу, он клянется всеми
святыми, что лучший из этих ароматов он положит к ногам самого
короля, в агатовом флаконе и чеканном золоте с выгравированным
посвящением "От Жан-Батиста Гренуя, парфюмера в Париже". Так
говорил или скорее так шептал Бальдини в ухо Греную, неутомимо
заклиная, умоляя и льстя.
Но все было напрасно. Гренуй не выдавал ничего, кроме
разве что беловатой секреции и кровавого гноя. Он молча лежал
на дамастовом полотне и извергал из себя эти отвратительные
соки, но отнюдь не свои сокровища, не свои знания, он не назвал
ни единой формулы какого-то аромата. Бальдини хотелось задушить
его, избить, он готов был вышибить из тщедушного тела
драгоценные тайны, если б имел хоть малейшие шансы на успех...
и если б это столь вопиющим образом не противоречило его
представлению о христианской любви к ближнему.
И так он всю ночь напролет сюсюкал и сладко разливался
соловьем. Преодолев ужасное отвращение, он суетился вокруг
больного, обкладывал мокрыми полотенцами его покрытый испариной
лоб и воспаленные вулканы язв и поил с ложечки вином, чтобы
заставить его ворочать языком, - напрасно. К рассвету он
изнемог и сдался. Сидя в кресле на другом конце комнаты,
испытывая даже не гнев, а тихое отчаяние, он не отрываясь
глядел на постель, где умирало маленькое тело Гренуя, которого
он не мог ни спасти, ни ограбить:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69