А двадцать
пятую - самую роскошную, самую важную эссенцию - он получит
сегодня. У него уже приготовлен тигелек с многократно очищенным
жиром, кусок тончайшего полотна и баллон чистейшего спирта для
этой последней добычи. Местность была разведана. Стояло
новолуние.
Он знал, что усадьба на улице Друат хорошо охраняется и
проникнуть в нее с помощью взлома не удастся. Поэтому он хотел
пробраться туда еще в сумерках, до закрытия ворот, и под
прикрытием отсутствия собственного запаха, которое как
шапка-невидимка делало его незаметным для людей и животных,
спрятаться в каком-либо углу дома. Позже, когда все уснут, он,
следуя в темноте за компасом своего нюха, поднимется наверх, к
своему сокровищу. Он обработает его тут же, на месте, завернув
в пропитанную жиром простыню. Только волосы и платье он, как
всегда, возьмет с собой, потому что эти части могут быть
промыты прямо в винном спирте, что удобнее проделать в
мастерской. Для конечной переработки помады и ее дистиллировки
в концентрат ему понадобится еще одна ночь. И если все пойдет
хорошо - а у него не было оснований сомневаться в том, что все
пойдет хорошо, - тогда послезавтра он станет владельцем всех
эссенций, необходимых для изготовления лучших в мире духов, и
он покинет Грас как человек, пахнущий лучше всех на земле.
К обеду он покончил с фонкилиями. Он погасил огонь, закрыл
котел с жиром и вышел из мастерской, чтобы проветриться. Ветер
дул с запада.
Уже с первого вдоха он насторожился. В атмосфере было
что-то не так, что-то не в порядке. В запахе города, в этом его
одеянии, в его невидимом шлейфе, сотканном из многих тысяч
нитей, не хватало золотой нити. За последние несколько недель
эта благоухающая нить стала такой крепкой, что Гренуй явственно
ощущал ее даже за городом, у своей хижины. Теперь она пропала,
исчезла, ее нельзя было обнаружить обонянием. Гренуй словно
окаменел от страха.
Она метва, подумал он. Потом еще ужаснее: меня опередил
другой. Другой сорвал мой цветок и присвоил себе аромат! Он не
закричал, для этого его потрясение было слишком велико, но
слезы набухли в уголках его глаз и вдруг хлынули потоком.
И тут явился к обеду Дрюо из "Четырех Дофинов" и между
прочим рассказал, что сегодня утром Второй Консул с двенадцатью
мулами и со своей дочерью отбыл в Гренобль. Гренуй сглотнул
слезы и бросился бежать через весь город к заставе Дю-Кур. На
площади у ворот он остановился и принюхался. И в чистом, не
тронутом гордскими запахами западном ветре он действительно
снова обнаружил свою золотую нить, аромат доносился не с
северо-запада, куда вела дорога на Гренобль, а скорее с
юго-запада, с направления на Кабри.
Гренуй спросил у стражи, по какой дороге поехал Второй
Консул. Один из сторожей показал на север. А не на Кабри?
Может, он отправился к югу, на Орибо или Ла Напуль? Нет,
конечно, сказал сторож, он видел это собственными глазами.
Грнуй ринулся назад, через город, к своей хижине, запихнул
в заплечный мешок кусок полотна, горшок для помады, шпатель,
ножницы и маленькую гладкую дубинку из оливкового дерева и не
мешкая отправился в путь - не по дороге в Гренобль, но по
дороге, указанной ему нюхом: на юг.
Этот путь прямой путь на Ла Напуль, вел вдоль отрогов
Таннерона через речные рукава Фрайеры и Сианьи. Идти было
легко. Гренуй быстро продвигался вперед. Когда справа возник
пейзаж Орибо, словно повисшего на склонах гор, он учуял, что
почти нагнал беглецов. Скоро он оказался на одной высоте с
ними. Теперь он чуял каждого из них в отдельности, он даже
различал на нюх их лошадей. Они, наверное, находились самое
большее в миле от него, где-то в лесах таннерона. Они держали
путь на юг, к морю. Точно так же, как он.
Около пяти часов пополудни Гренуй пришел в Ла Напуль. Он
нашел постоялый двор, поел и спросил насчет дешевого ночлега.
Дескать, он - подмастерье дубильщика из Ниццы и идет в Марсель.
Можно переночевать на конюшне, был ответ. Там он забрался в
угол и выспался. Приближение трех верховых он почуял издалека.
Теперь оставалось только ждать.
Через два часа - уже сильно смеркалось - они подъехали.
Чтобы сохранить свое инкогнито, все трое переоделись. Обе
жинщины были в темных платьях и вуалях, Риши - в черном
камзоле. Он выдавал себя за дворянина из Кастелланы; завтра он
хочет переправиться на леринские острова, пусть хозяин
приготовит завтрак к рассвету. Есть ли в доме другие
постояльцы? Нет, сказал хозяин, только подмастерье дубильщика
из Ниццы, но он ночует на конюшне.
Риши отправил женщин в комнаты. Сам же заглянул на
конюшню, чтобы взять кое-что из поклажи, как он сказал. Сначала
он не смог найти подмастерья, и ему пришлось попросить конюха
принести фонарь, тогда он заметил его в углу: подмастерье
дубильщика лежал на соломе и старой попоне и крепко спал,
положив под голову заплечный мешок. Он выглядел таким
невзрачным и назаметным, что риши на момент показалось, что его
вообще нет, что это химера, причудливая тень, отброшенная
колеблющимся свуетом свечи в фонаре. Во всяком случае, Риши тут
же стало ясно, что от этого прямо-таки трогательного
безобидного существа не исходит ни малейшей опасности, и он
тихо удалился, чтобы не нарушить его сон, и вернулся в дом.
Он поужинал вместе с дочерью в ее комнате. При отъезде он
не объяснил ей цели их путешествия, не сделал этого и теперь,
хотя она и просила его об этом. Завтра он посвятит ее во все,
сказал он, и она может не сомневаться, что все, что он
планирует и делает, направлено к ее благу и в будущем принесет
ей счастье. После ужина они сыграли несколько партий в ломбер,
и он все проиграл, потому что не смотрел в свои карты, а
любовался красотой ее лица. Около девяти он проводил ее в ее
комнату, расположенную напротив его комнаты, и запер дверь
снаружи. Потом и сам он лег спать.
Он вдруг почувствовал страшную усталость - сказалось
напряжение тяжелого дня и предыдущей ночи, но в то же время он
был доволен собой и ходом вещей. Без малейшей озабоченности,
без мрачных предчувствий, терзавших его бессонницей вплоть до
вчерашнего дня каждый раз, когда он гасил лампу, он тут же
заснул и спал без сновидений, без стонов, без судорожных
вздрагиваний или нервозного переворачивания с одного бока на
другой. Впервые а долгое время Риши обрел глубокий, спокойный
сон.
В то же время Гренуй поднялся со своей подстилки в
конюшне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
пятую - самую роскошную, самую важную эссенцию - он получит
сегодня. У него уже приготовлен тигелек с многократно очищенным
жиром, кусок тончайшего полотна и баллон чистейшего спирта для
этой последней добычи. Местность была разведана. Стояло
новолуние.
Он знал, что усадьба на улице Друат хорошо охраняется и
проникнуть в нее с помощью взлома не удастся. Поэтому он хотел
пробраться туда еще в сумерках, до закрытия ворот, и под
прикрытием отсутствия собственного запаха, которое как
шапка-невидимка делало его незаметным для людей и животных,
спрятаться в каком-либо углу дома. Позже, когда все уснут, он,
следуя в темноте за компасом своего нюха, поднимется наверх, к
своему сокровищу. Он обработает его тут же, на месте, завернув
в пропитанную жиром простыню. Только волосы и платье он, как
всегда, возьмет с собой, потому что эти части могут быть
промыты прямо в винном спирте, что удобнее проделать в
мастерской. Для конечной переработки помады и ее дистиллировки
в концентрат ему понадобится еще одна ночь. И если все пойдет
хорошо - а у него не было оснований сомневаться в том, что все
пойдет хорошо, - тогда послезавтра он станет владельцем всех
эссенций, необходимых для изготовления лучших в мире духов, и
он покинет Грас как человек, пахнущий лучше всех на земле.
К обеду он покончил с фонкилиями. Он погасил огонь, закрыл
котел с жиром и вышел из мастерской, чтобы проветриться. Ветер
дул с запада.
Уже с первого вдоха он насторожился. В атмосфере было
что-то не так, что-то не в порядке. В запахе города, в этом его
одеянии, в его невидимом шлейфе, сотканном из многих тысяч
нитей, не хватало золотой нити. За последние несколько недель
эта благоухающая нить стала такой крепкой, что Гренуй явственно
ощущал ее даже за городом, у своей хижины. Теперь она пропала,
исчезла, ее нельзя было обнаружить обонянием. Гренуй словно
окаменел от страха.
Она метва, подумал он. Потом еще ужаснее: меня опередил
другой. Другой сорвал мой цветок и присвоил себе аромат! Он не
закричал, для этого его потрясение было слишком велико, но
слезы набухли в уголках его глаз и вдруг хлынули потоком.
И тут явился к обеду Дрюо из "Четырех Дофинов" и между
прочим рассказал, что сегодня утром Второй Консул с двенадцатью
мулами и со своей дочерью отбыл в Гренобль. Гренуй сглотнул
слезы и бросился бежать через весь город к заставе Дю-Кур. На
площади у ворот он остановился и принюхался. И в чистом, не
тронутом гордскими запахами западном ветре он действительно
снова обнаружил свою золотую нить, аромат доносился не с
северо-запада, куда вела дорога на Гренобль, а скорее с
юго-запада, с направления на Кабри.
Гренуй спросил у стражи, по какой дороге поехал Второй
Консул. Один из сторожей показал на север. А не на Кабри?
Может, он отправился к югу, на Орибо или Ла Напуль? Нет,
конечно, сказал сторож, он видел это собственными глазами.
Грнуй ринулся назад, через город, к своей хижине, запихнул
в заплечный мешок кусок полотна, горшок для помады, шпатель,
ножницы и маленькую гладкую дубинку из оливкового дерева и не
мешкая отправился в путь - не по дороге в Гренобль, но по
дороге, указанной ему нюхом: на юг.
Этот путь прямой путь на Ла Напуль, вел вдоль отрогов
Таннерона через речные рукава Фрайеры и Сианьи. Идти было
легко. Гренуй быстро продвигался вперед. Когда справа возник
пейзаж Орибо, словно повисшего на склонах гор, он учуял, что
почти нагнал беглецов. Скоро он оказался на одной высоте с
ними. Теперь он чуял каждого из них в отдельности, он даже
различал на нюх их лошадей. Они, наверное, находились самое
большее в миле от него, где-то в лесах таннерона. Они держали
путь на юг, к морю. Точно так же, как он.
Около пяти часов пополудни Гренуй пришел в Ла Напуль. Он
нашел постоялый двор, поел и спросил насчет дешевого ночлега.
Дескать, он - подмастерье дубильщика из Ниццы и идет в Марсель.
Можно переночевать на конюшне, был ответ. Там он забрался в
угол и выспался. Приближение трех верховых он почуял издалека.
Теперь оставалось только ждать.
Через два часа - уже сильно смеркалось - они подъехали.
Чтобы сохранить свое инкогнито, все трое переоделись. Обе
жинщины были в темных платьях и вуалях, Риши - в черном
камзоле. Он выдавал себя за дворянина из Кастелланы; завтра он
хочет переправиться на леринские острова, пусть хозяин
приготовит завтрак к рассвету. Есть ли в доме другие
постояльцы? Нет, сказал хозяин, только подмастерье дубильщика
из Ниццы, но он ночует на конюшне.
Риши отправил женщин в комнаты. Сам же заглянул на
конюшню, чтобы взять кое-что из поклажи, как он сказал. Сначала
он не смог найти подмастерья, и ему пришлось попросить конюха
принести фонарь, тогда он заметил его в углу: подмастерье
дубильщика лежал на соломе и старой попоне и крепко спал,
положив под голову заплечный мешок. Он выглядел таким
невзрачным и назаметным, что риши на момент показалось, что его
вообще нет, что это химера, причудливая тень, отброшенная
колеблющимся свуетом свечи в фонаре. Во всяком случае, Риши тут
же стало ясно, что от этого прямо-таки трогательного
безобидного существа не исходит ни малейшей опасности, и он
тихо удалился, чтобы не нарушить его сон, и вернулся в дом.
Он поужинал вместе с дочерью в ее комнате. При отъезде он
не объяснил ей цели их путешествия, не сделал этого и теперь,
хотя она и просила его об этом. Завтра он посвятит ее во все,
сказал он, и она может не сомневаться, что все, что он
планирует и делает, направлено к ее благу и в будущем принесет
ей счастье. После ужина они сыграли несколько партий в ломбер,
и он все проиграл, потому что не смотрел в свои карты, а
любовался красотой ее лица. Около девяти он проводил ее в ее
комнату, расположенную напротив его комнаты, и запер дверь
снаружи. Потом и сам он лег спать.
Он вдруг почувствовал страшную усталость - сказалось
напряжение тяжелого дня и предыдущей ночи, но в то же время он
был доволен собой и ходом вещей. Без малейшей озабоченности,
без мрачных предчувствий, терзавших его бессонницей вплоть до
вчерашнего дня каждый раз, когда он гасил лампу, он тут же
заснул и спал без сновидений, без стонов, без судорожных
вздрагиваний или нервозного переворачивания с одного бока на
другой. Впервые а долгое время Риши обрел глубокий, спокойный
сон.
В то же время Гренуй поднялся со своей подстилки в
конюшне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69