Бальдини
содрогнулся при виде столь вопиющей беспомощности: мало того
что парень перевернул с ног на голову весь парфюмерный
миропорядок, начав с растворяющего средства и не имея при этом
подлежащего растворению концентрата, - у него и физических
сил-то для этого не было! Он дрожал от напряжения, и Бальдини
обреч°нно ждал, что тяжелый баллон вот-вот грохнется и
вдребезги разнесет все, что было на столе. Свечи, думал он,
господи, только бы не опрокинуть свечи! Произойдет взрыв, он
мне сожжет весь дом!... И он уже хотел броситься к столу, чтобы
вырвать у сумасшедшего баллон, но тут Гренуй сам поставил его
на место, благополучно спустил на пол и снова закупорил. В
смесителе колыхалась легкая прозрачная жидкость - ни одна капля
не пролилась мимо. Несколько мгновений Гренуй переводил дух с
таким довольным лицом, словно самая тяжкая работа осталась
позади. И в самом деле, все последующее происходило с такой
быстротой, что Бальдини едва успевал замечать
последовательность или хотя бы порядок операций, не говоря уж о
том, чтобы понимать процесс.
Казалось, Гренуй наобум хватал тот или иной флакон с
ароматической эссенцией, выдергивал из него стеклянную пробку,
на секунду подносил содержимое к носу, а потом вытряхивал из
одной, капал из другой, выплескивал из третьей бутылочки в
воронку и так далее. К пипетке, пробирке, ложечке и мешалке -
приспособлениям позволяющим парфюмеру овладеть сложным
процессом смешивания Гренуй не прикоснулся ни разу. Он словно
забавлялся, как ребенок, который хлюпает, шлепает и плескается,
возясь с водой, травой и грязью; стряпает ужасное варево, а
потом заявляет, что это суп. Да, как ребенок, думал Бальдини, и
выглядит прямо как ребенок, несмотря на узловатые руки, рябое,
все в шрамах и оспинах, лицо и старческий нос картошкой. Он
показался мне старше, чем он есть, а теперь он мне кажется
младше; он словно двоится или троится, как те недоступные,
непостижимые, капризные маленькие недочеловеки, которые вроде
бы невинно думают только о себе, хотят все в мире деспотически
подчинить и вполне могут сделать это, если не обуздать их манию
величия, не применять к ним строжайших воспитательных мер и не
приучать их к дисциплинированному существованию полноценных
людей. Такой вот маленький фанатик гнездится в этом молодом
человеке; с горящими глазами, он стоит у стола, забыв обо всем
вокруг, явно не сознавая, что в мастерской есть что-то еще
кроме него и этих флаконов, которые он с проворной неуклюжестью
подносит к воронке, чтобы смешать свою идиотскую бурду, а потом
категорически утверждать - да еще и верить в это! - что он
составил изысканные духи "Амур и Психея". В мерцающем свете
свечей Бальдини видел, как цинично и самоуверенно действовал
человек у стола, - и содрагался от омерзения! Таких, как этот,
подумал он и на какое-то мгновение испытал ту же печаль, и
отчаяние, и ярость, что и раньше, в сумерках, когда глядел на
пылавший красным заревом город, - таких прежде не бывало; это
совершенно новый экземпляр человеческой породы, он мог
возникнуть только в эпоху расхлябанного, распущенного
безвременья... Но его следует проучить, этого самонадеянного
парня! Пусть только он окончит свое смехотворное представление,
уж ему достанется на орехи, он выползет отсюда на карачках,
ничтожество этакое! Дрянь! Нынче вообще ни с кем нельзя
связываться, сколько кишит кругом смехотворной дряни! Бальдини
был так занят своим возмущением и отвращением к эпохе
безвременья, что не сразу сообразил, почему Гренуй вдруг
заткнул все флаконы, вытащил воронку из смесителя, а саму
бутыль схватил за горлышко, прикрыл ладонью левой руки и сильно
встряхнул. Только когда бутыль несколько раз крутанулась в
воздухе, а ее драгоценное содержимое рванулось как лимонад из
живота в горло и обратно, Бальдини исторг вопль гнева и ужаса:
"Стой! - хрипло застонал он. - Хватит! Немедленно прекрати!
Баста! Немедленно поставь бутыль на стол и больше ничего не
трогай, понятно? Больше ничего! Видно, я лишился рассудка, если
вообще стал слушать твою дурацкую болтовню. Твоя манера
обращаться с вещами, твоя грубость, твоя примитивная тупость
показывают, что ты ничего не смыслишь, ты варвар и невежа и к
тому же паршивый наглый сопляк. Ты не в состоянии смешать
лимонад, тебе нельзя доверить торговать простой лакричной
водой, а ты лезешь в парфюмеры! Будь доволен, радуйся и
благодари, если твой хозяин еще подпускает тебя к дубильному
раствору! И не смей, слышишь, никогда не смей переступать порог
парфюмера!"
Так говорил Бальдини. И пока он говорил, пространство
вокруг него наполнилось ароматом "Амура и Психеи". В аромате
есть убедительность, которая сильнее слов, очевидности, чувства
и воли. Убедительность аромата неопровержима, необорима, она
входит в нас подобно тому, как входит в наши легкие воздух,
которым мы дышим, она наполняет, заполняет нас до отказа,
против нее нет средства.
Гренуй отставил бутыль, снял с горлышка руку, мокрую от
духов, и вытер ее о подол своей куртки. Один, два шага назад,
неуклюжий поклон всем телом под градом назиданий Бальдини
достаточно всколыхнули воздух, чтобы распространить только что
созданный аромат. Хотя Бальдини еще бушевал, и сетовал, и
бранился, с каждым вдохом его выставленное напоказ бешенство
находило все меньше пищи в глубине его души. Он догадывался,
что побежден, отчего финал его речи смог лишь взвинтиться до
пустопорожнего пафоса. И когда он умолк, он довольно долго
молчал, и ему уже больше не понадобилось замечание Гренуя:
"Готово". Он и так это знал.
Но несмотря на это, хотя его со всех сторон окатывал
пряный запах "Амура и Психеи", он подошел к старому дубовому
столу, чтобы взять пробу. Вытащил из кармана сюртука, из
левого, свежий белоснежный кружевной платок, расправил его и
смочил несколькими каплями, которые высосал длинной пипеткой из
смесителя. Помахав платочком в протянутой руке, дабы его
проветрить, он затем привычным изящным жестом провел им у себя
под носом, втягивая аромат. Во время длинного, производимого
толчками выдоха он вынужден был присесть, на табурет. Еще
минуту назад его лищо было багровым от бешенства - ттеперь он
вдруг побледнел как полотно.
- Невероятно, - тихо пробормотал он, - ей-богу невероятно.
- Он снова и снова прижимал платочек к носу, и принюхивался, и
качал головой, и бормотал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69