А ну как такая возможность появится? Нет, Ртеп, презирая других, никогда не поднимешься до человеческой высоты. И если у вас не пройдет мания своей исключительности – нет вам спасения.
– Что же, до поры лобызаться с этими скотами?
– Кого ты имеешь в виду, рабов или Империю?
– Рабов. Варваров. Говорящих ослов, делающих работу, недостойную людей!
– По мне – всякая работа достойная.
Ис поднялся и прошел к краю крыши, вдоль кромки которой был парапет, служивший продолжением ограды. Он остановился, и впрямь похожий на пророка. В свете луны из внешности исчезло все лишнее. Изодранная одежда обрела величественность, да и манера держать руки схваченными на груди, задумчиво наклонять голову, и вся фигура его, очерченная ночным сиянием, настраивали на торжественный лад. Нужно было совсем немного воображения, чтобы увидеть нимб вокруг головы. Даже волосы казались расчесанными и умащенными благовониями, хотя хозяин волос успел забыть, когда была потеряна последняя гребенка.
Таким видела его со двора сестра хозяина.
– Учитель, ты несправедлив к моему народу!
– Вот те на! – изумился гость, подойдя к Ртепу и усаживаясь рядом. – Я ему про Фому, а он – про Ерему! Я ненавижу всякое притеснение любого народа, И меня удивляет, что требование одинакового отношения к себе и другим, по твоему мнению небогоизбранным народам, ты считаешь умалением национального достоинства своего народа. Но как же можно превозносить себя, мешая с грязью «небогоизбранных»? Нет ничего омерзительнее, чем судить о людях не по делам, а по форме носа и губ, по цвету кожи или языку. И что интересно, ты же сам знаешь, как подлы и угодливы ваши жрецы. Да только ли они? А ростовщики? Так неужели честный варвар хуже мерзавца-соплеменника?
Он передохнул. Гостю явно не хватало комфорта – хотя бы стакана и графина с водой.
– Значит, этот вонючий раб…
– А вот здесь из тебя прет рабовладелец. И если рухнет это смрадное здание, не пощадят и тебя! – рубанув рукой по воздуху, закончил гость. Вероятно, он полагал, что стена мрака, окружающая сознание каменщика, если не полностью рухнула, то дала солидные трещины.
– Если хочешь – поговорим с рабами, – с сомнением почесал за ухом каменщик. Теории он предпочитал практику, не зная классического положения об их взаимосвязи.
– До полуночи еще далеко – поговорим. Хотя вряд ли они будут откровенны – слишком дорого для рабов это удовольствие.
4
Учитель привык к разным ароматам Благословенной земли, но когда рабы стали рядом, его шатнуло: от них действительно пахло не розами. И рубища расползались на острых выступах их плеч. При свете факела они казались особенно заспанными, нечесаными и стихийно-бородатыми.
«Какой же зверинец в этих шевелюрах!» – мелькнуло и погасло в мозгу – гость устыдился своих мыслей. Хозяин усмехнулся, словно уловил мимолетную мысль Иса, – он был неплохой физиономист. Рабы смотрели тупо, отчужденно. Сестра хозяина, приведшая их, зажгла еще одну смолистую ветвь и приблизила огонь к попятившимся рабам.
– Здесь высоко, осторожней, – торопливо предупредил Ис.
И все-таки – они разные! Куг – черноволос, Улук – рыж. У обоих, это Ис рассмотрел с трудом, голубые глаза. И если у Улука брови были тяжелы и размашисты, как широкий удар кисти при работе маслом, то над Кугом словно поработали акварелью. Впрочем, у каменщика не возникало подобных ассоциаций – ему до них не хватало нескольких тысяч лет.
– Рассказывай, – на непонятном Ртепу языке обратился Ис к сумрачному Улуку.
– Что рассказывать? – спросил тот, оценивающе взглянув на незнакомца, заговорившего на его родном языке.
– Все, что помнишь и знаешь.
– Слушай. И разреши сесть. Мне и товарищу.
Ис кивнул, остановив жестом вскочившего хозяина:
– Я разрешил.
Ошеломленный каменщик принял это как должное. Видимо, короткие выступления лучше удавались гостю.
– Слушаю, – поудобней устроился Ис.
Улук не принял подачки – начал медленно на языке Благословенной земли, на языке Ртепа. Потом разошелся, стал всматриваться в прошлое, почувствовал интерес собеседника. Особенно четко виделся конец пути…
Их сводили на берег по двум широким, связанным вместе шершавым доскам. Идущие были привязаны к одной веревке, которая, как ветвь, делила их на левых и правых. До сходен они прошлепали босиком по обжигающей палубе мимо спущенного паруса, лежащего под единственной мачтой – темной, как кожа невольников, что привозили с юга из-за песчаного пояса. Потом ступили на доски, ведущие с борта на берег. Доски пружинили в такт шагам. Покачивались на ленивой зыби длинные рулевые весла, да и сам полувытащенный на песок корабль покачивался – высокая корма оставалась на плаву. Вразнобой торчали с бортов другие весла, на них по двое на каждое во время плавания налегали гребцы.
Набег закончился. Пираты свели добычу на берег. Теперь – торг. И – в новый набег щипать Империю. Их – гребцов-невольников – взяли на имперское судно. Улук не осуждал пиратов – каждый работает как умеет! На корабле? Нет, не роптали – строптивых вздергивали на мачте.
Но пираты учли не все! Едва последний человек сошел с борта, а на корабле не осталось даже вахты – с порядком у них было все-таки слабовато! – как с двух сторон из-за пальм, в раскаленной бронзе доспехов, наклонив короткие копья с длинными, как ножи, железными наконечниками, вышли имперские солдаты. И в четверть часа все было кончено. Рабы переменили хозяев, веревка, к которой они были привязаны, удлинилась, и к ней, также попарно, привязали оставшихся незаколотыми незадачливых мореплавателей во главе с поникшим и утратившим свирепость капитаном. А корабль после разграбления занялся неярким дневным огнем. Потом густо повалил дым. И все скрылось за пальмами.
– Завтра здесь будут наши люди, – глядя во двор вслед уходящим рабам, негромко сказал Ртеп, – а Улук не глуп.
Скатилась звезда.
«Можно отпустить рабов. Игра большая идет. Не повезет – снимут голову и они не понадобятся. А если – выигрыш?» – Ртеп гнал эти мысли, стыдясь их, ибо он любил Учителя и рад был пострадать за него. Но он любил и себя. И в подсознании копошилось, что себя забывать не следует.
Так мучился бедный Ртеп, раздираемый непримиримыми противоречиями.
– Что будет, товарищеский ужин или заседание тайного общества?
– Дело не в названии.
– Есть программа?
– Установить царство справедливости.
– О-о-о! Это, вероятно, программа-максимум, а что конкретно?
– Скинуть хомут Империи. И очистить от скверны храм.
– А я тут при чем? – чуть слукавил Ис, он уже, не желая признаться себе в этом, плыл по течению этого бурного и не очень прозрачного потока.
– Сказано: «В начале было слово». А слово твое весомо.
– С хомутом – ясно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
– Что же, до поры лобызаться с этими скотами?
– Кого ты имеешь в виду, рабов или Империю?
– Рабов. Варваров. Говорящих ослов, делающих работу, недостойную людей!
– По мне – всякая работа достойная.
Ис поднялся и прошел к краю крыши, вдоль кромки которой был парапет, служивший продолжением ограды. Он остановился, и впрямь похожий на пророка. В свете луны из внешности исчезло все лишнее. Изодранная одежда обрела величественность, да и манера держать руки схваченными на груди, задумчиво наклонять голову, и вся фигура его, очерченная ночным сиянием, настраивали на торжественный лад. Нужно было совсем немного воображения, чтобы увидеть нимб вокруг головы. Даже волосы казались расчесанными и умащенными благовониями, хотя хозяин волос успел забыть, когда была потеряна последняя гребенка.
Таким видела его со двора сестра хозяина.
– Учитель, ты несправедлив к моему народу!
– Вот те на! – изумился гость, подойдя к Ртепу и усаживаясь рядом. – Я ему про Фому, а он – про Ерему! Я ненавижу всякое притеснение любого народа, И меня удивляет, что требование одинакового отношения к себе и другим, по твоему мнению небогоизбранным народам, ты считаешь умалением национального достоинства своего народа. Но как же можно превозносить себя, мешая с грязью «небогоизбранных»? Нет ничего омерзительнее, чем судить о людях не по делам, а по форме носа и губ, по цвету кожи или языку. И что интересно, ты же сам знаешь, как подлы и угодливы ваши жрецы. Да только ли они? А ростовщики? Так неужели честный варвар хуже мерзавца-соплеменника?
Он передохнул. Гостю явно не хватало комфорта – хотя бы стакана и графина с водой.
– Значит, этот вонючий раб…
– А вот здесь из тебя прет рабовладелец. И если рухнет это смрадное здание, не пощадят и тебя! – рубанув рукой по воздуху, закончил гость. Вероятно, он полагал, что стена мрака, окружающая сознание каменщика, если не полностью рухнула, то дала солидные трещины.
– Если хочешь – поговорим с рабами, – с сомнением почесал за ухом каменщик. Теории он предпочитал практику, не зная классического положения об их взаимосвязи.
– До полуночи еще далеко – поговорим. Хотя вряд ли они будут откровенны – слишком дорого для рабов это удовольствие.
4
Учитель привык к разным ароматам Благословенной земли, но когда рабы стали рядом, его шатнуло: от них действительно пахло не розами. И рубища расползались на острых выступах их плеч. При свете факела они казались особенно заспанными, нечесаными и стихийно-бородатыми.
«Какой же зверинец в этих шевелюрах!» – мелькнуло и погасло в мозгу – гость устыдился своих мыслей. Хозяин усмехнулся, словно уловил мимолетную мысль Иса, – он был неплохой физиономист. Рабы смотрели тупо, отчужденно. Сестра хозяина, приведшая их, зажгла еще одну смолистую ветвь и приблизила огонь к попятившимся рабам.
– Здесь высоко, осторожней, – торопливо предупредил Ис.
И все-таки – они разные! Куг – черноволос, Улук – рыж. У обоих, это Ис рассмотрел с трудом, голубые глаза. И если у Улука брови были тяжелы и размашисты, как широкий удар кисти при работе маслом, то над Кугом словно поработали акварелью. Впрочем, у каменщика не возникало подобных ассоциаций – ему до них не хватало нескольких тысяч лет.
– Рассказывай, – на непонятном Ртепу языке обратился Ис к сумрачному Улуку.
– Что рассказывать? – спросил тот, оценивающе взглянув на незнакомца, заговорившего на его родном языке.
– Все, что помнишь и знаешь.
– Слушай. И разреши сесть. Мне и товарищу.
Ис кивнул, остановив жестом вскочившего хозяина:
– Я разрешил.
Ошеломленный каменщик принял это как должное. Видимо, короткие выступления лучше удавались гостю.
– Слушаю, – поудобней устроился Ис.
Улук не принял подачки – начал медленно на языке Благословенной земли, на языке Ртепа. Потом разошелся, стал всматриваться в прошлое, почувствовал интерес собеседника. Особенно четко виделся конец пути…
Их сводили на берег по двум широким, связанным вместе шершавым доскам. Идущие были привязаны к одной веревке, которая, как ветвь, делила их на левых и правых. До сходен они прошлепали босиком по обжигающей палубе мимо спущенного паруса, лежащего под единственной мачтой – темной, как кожа невольников, что привозили с юга из-за песчаного пояса. Потом ступили на доски, ведущие с борта на берег. Доски пружинили в такт шагам. Покачивались на ленивой зыби длинные рулевые весла, да и сам полувытащенный на песок корабль покачивался – высокая корма оставалась на плаву. Вразнобой торчали с бортов другие весла, на них по двое на каждое во время плавания налегали гребцы.
Набег закончился. Пираты свели добычу на берег. Теперь – торг. И – в новый набег щипать Империю. Их – гребцов-невольников – взяли на имперское судно. Улук не осуждал пиратов – каждый работает как умеет! На корабле? Нет, не роптали – строптивых вздергивали на мачте.
Но пираты учли не все! Едва последний человек сошел с борта, а на корабле не осталось даже вахты – с порядком у них было все-таки слабовато! – как с двух сторон из-за пальм, в раскаленной бронзе доспехов, наклонив короткие копья с длинными, как ножи, железными наконечниками, вышли имперские солдаты. И в четверть часа все было кончено. Рабы переменили хозяев, веревка, к которой они были привязаны, удлинилась, и к ней, также попарно, привязали оставшихся незаколотыми незадачливых мореплавателей во главе с поникшим и утратившим свирепость капитаном. А корабль после разграбления занялся неярким дневным огнем. Потом густо повалил дым. И все скрылось за пальмами.
– Завтра здесь будут наши люди, – глядя во двор вслед уходящим рабам, негромко сказал Ртеп, – а Улук не глуп.
Скатилась звезда.
«Можно отпустить рабов. Игра большая идет. Не повезет – снимут голову и они не понадобятся. А если – выигрыш?» – Ртеп гнал эти мысли, стыдясь их, ибо он любил Учителя и рад был пострадать за него. Но он любил и себя. И в подсознании копошилось, что себя забывать не следует.
Так мучился бедный Ртеп, раздираемый непримиримыми противоречиями.
– Что будет, товарищеский ужин или заседание тайного общества?
– Дело не в названии.
– Есть программа?
– Установить царство справедливости.
– О-о-о! Это, вероятно, программа-максимум, а что конкретно?
– Скинуть хомут Империи. И очистить от скверны храм.
– А я тут при чем? – чуть слукавил Ис, он уже, не желая признаться себе в этом, плыл по течению этого бурного и не очень прозрачного потока.
– Сказано: «В начале было слово». А слово твое весомо.
– С хомутом – ясно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49